Закрыв пассажирскую дверцу, он проворно обежал машину, уселся на водительское место, и машина, осторожно ворочаясь, выползла из парковочного ряда в основной, мигнула еще раз огнями и на том самом перекрестке, перед которым располагалось условленное для встречи с Денисом кафе, свернула вправо, скрывшись из виду. Арина машинально, почти не чувствуя ног, они почему-то стали совершенно ватные, двинулась следом — в конце концов ей нужно было в ту же сторону! Кафе было довольно большим, в половину первого этажа аккуратно отремонтированного дореволюционного «доходного дома». За мутноватыми стеклами просторных витрин красовались немудреные инсталляции. Из гигантской чашки выпирало белое пенопластовое облачко, видимо, призванное изображать взбитые сливки. Возле чашки почему-то торчала пальма с ярко-зелеными разлапистыми листьями. Такая же, в соседней витрине, осеняла блюдо с разнообразными пирожными — тоже гигантскими. В следующей под еще одной пальмой стояла черная «школьная» доска, сообщавшая о бизнес-ланчах «всего за…» Над витринами вилась затейливая, почти нечитаемая надпись — Арина прищурилась, разбирая завитушки — «Мираж». Забавно… В турагентстве говорили про «Мираж», тут опять «Мираж»… Может, и мама просто привиделась? Не было ее тут. И постороннего мужчины, нежно обнимающего ее за талию, тоже не было… Мираж это был. Морок. Обман зрения. Что-то она недавно думала про иллюзию и обман зрения… Что-то, связанное с работой… Хмуро глядя в кофейную чашку — такую же, как в витрине, только нормального размера — Арина изо всех сил старалась не думать о матери. Чтобы мама — с кем-то? Нет, нет и нет, этого не может быть. Наверняка все объясняется вполне просто, и нечего ужасаться, и нечего себя накручивать. Вообще надо выкинуть эту ерунду — наверняка все это сущая ерунда — из головы и поразмышлять о деле. Например, о том, что сказали в «Ариадне». Хотя… чего там обдумывать? Ничего экстраординарного в информации туристических дам не было. Ничего такого, чего Арина бы уже не знала. Ну да, Федяйкин регулярно оплачивал своей родственнице отдых, потом перестал, потому что умер, точнее, потому что был убит. Последний оплаченный им тур приходился как раз на время убийства, таким образом обеспечивал Анне Гавриловне алиби. Или не обеспечивал? В агентстве же не могут знать, воспользовалась ли Шувалова забронированными авиабилетами и гостиничным номером… Отель «Мираж»… может, это — мираж? Может, и название кафе — не случайное совпадение, а подсказка… м-м… мироздания? Да уж, все это надо проверять еще раз. Вот только — как? У нее ведь никаких полномочий, она чистой самодеятельностью занимается. Одна надежда — на компьютерного эксперта Левушку Оберсдорфа. Его-то наличие официального запроса никогда не беспокоило. Правда, Левушка может заявить, что занят выше маковки, так что ждите, госпожа следователь… Но может ведь и не заявить? Дело-то в сущности минутное. Но с Оберсдорфом никогда заранее не знаешь. Ожидая возвращения Дениса, Арина выпила три чашки кофе, съела — не почувствовав вкуса, просто чтоб чем-то себя занять — два пирожных и вообще извелась. Очень хотелось позвонить маме и осторожно «провентилировать ситуацию». Но этого, конечно, делать не стоило. И Денису звонить — тоже: мало ли, вдруг он как раз рядом с Шуваловой, опасно же привлекать внимание. Денис появился часа через полтора: — Домой она пошла, — бодро отрапортовал он. — Только сперва сто штук магазинов проинспектировала: тут туфельки, там шарфики, там вообще дамское белье. Правда, не купила ничего, кроме колготок, вроде бы. Черт знает что! На фига я за ней топал? Арина усмехнулась: — Добро пожаловать в оперативную реальность: девяносто процентов подобной деятельности дают результат, сравнимый с нулевым, и лишь процентов десять приносят ощутимую пользу. И это еще хороший расклад, бывают и куда более бесплодные поиски. — «Поэзия — та же добыча радия: в грамм добыча, в год труды», — продекламировал Денис. — То ли дело у нас: вот стекло, вот ты его моешь, и никаких тебе бесплодных девяноста процентов. Кстати, о результатах. У тебя-то как в турагентстве? — Да тоже, в общем, почти никак. Анну Гавриловну там знают очень хорошо. Пользоваться их услугами она начала еще когда на Федяйкина работала. Девица, что мне это рассказывала, так улыбалась многозначительно: мол, туры ей мужчина оплачивал… и пауза. Ну, дескать, сами понимаете. То есть про семейные связи госпожи Шуваловой туристические девушки не в курсе. Фамилии разные, вот девушки и домысливают. Тем более, что раньше она по два-три раза в год курортничала, а тут, видишь, перерывчик образовался. Как раз начиная с момента убийства Федяйкина. Нет, я ничего не имею в виду, может, ей просто жалко было из собственного кармана платить, а сейчас соскучилась по теплому морю. Курортные вкусы у Анны Гавриловны весьма традиционны: Красное море и Средиземноморье, никакой Азии. Сегодня заходила присмотреть очередной тур, выбрала Хургаду. Как, кстати, и в тот последний раз. — Значит, раньше ее отдых покойный оплачивал? Ну то есть пока жив был. А теперь она сама вдруг? — Если ты опять про выгоду от убийства, то Анна Гавриловна скорее в проигравших. По завещанию ей кое-что досталось, нищенствовать не придется, но и роскошествовать — тоже. — Интересно знаешь что? Во-первых, получается, что Федяйкин ей отдых оплачивал даже после своей женитьбы, то есть тогда, когда она уже на него не работала. Во-вторых, почему она тот же тур выбрала, что тогда? — Да мало ли. По первому думаю, он ее просто жалел. А почему то же тур… Может, выбирала самый бюджетный вариант. Или понравилось ей там. Или просто из ностальгических соображений: вернуть хоть ненадолго то время, когда еще никто никого не убивал. — Кстати, о прошлом. У них там в агентстве записи-то остались какие-то? — Остались-остались. Я, собственно, чуть не ради одного этого вопроса и напрягалась. По их данным, госпожа Шувалова в интересующий нас момент действительно была в Египте. — Но они же не за ручку ее в самолет проводили, правильно? Откуда они могут знать? — Да нет, конечно. Они ей тур продали, а уж как она им распорядилась — откуда им действительно знать. Правда, этого я у них уже не спрашивала. Попыталась намекнуть, но они меня едва не съели. Никуда не денешься, надо как-то подобраться к данным паспортного контроля — летала, не летала. Попробую к Левушке Оберсдорфу подкатиться, что ли. — А проще никак? Нельзя посмотреть записи с камер наблюдения? В материалах следствия же сохранились записи? Если эта дамочка при делах, она же не Карлсон, чтоб сразу на балкон влететь. Должна же она была как-то в квартиру попасть… А после из нее выйти… — Записи — да, в материалах есть, конечно. Они еще и у Шубина в подборке есть, что как бы намекает: посмотреть их надо. Только погранконтроль — ну или данные авиакомпании — все равно проверять придется. * * * Ах, как все это было некстати! И так нервы ни к черту, а тут еще эта следовательша явилась перетряхивать давно забытое — закрытое! — дело… Не одна притащилась — с сопровождающим! Опер, должно быть. Или как там они называются? Молодой, высокий, красивый… нет, ну не то чтобы прямо Ален Делон, но — симпатичный. Очень. И на следовательшу эту смотрел, как на ангела небесного. Небось, крутят любовь, не выходя из следственного процесса. Очень удобно. Замужем Анна Гавриловна Шувалова не бывала ни разу. В советской литературе очень модно было изображать любовь героя и героини прямо на фоне их обожаемого производства: колосящихся нив, мартеновских печей или, на худой конец, лесоповала. Ну да, возле мартеновских печей, полей и прочих лесопилок мужчин всегда хватало, чего ж и не крутить любовь. Если есть с кем. А чтоб было с кем, надо ж, чтоб было, из кого выбрать? Когда Анна Гавриловна — тогда еще просто Анечка Шувалова — училась в своем инязе, парней на их курсе было ровно три штуки. Высокий плечистый Марат, похожий на всех сразу героев мартена и лесоповала, был, как вскоре выяснилось, глубоко и безнадежно женат. Про хлипкого очкастого Виталика с вечной перхотью на застиранном рубашечном вороте говорили, что на нудистском пляже, где нет ни брюк, ни юбок, он не сумел бы отличить мальчиков от девочек. Третий, Славик, чистюля и аккуратист, на лекциях садился всегда поближе к Марату, а от заигрывания сокурсниц почти шарахался. Только когда на волне девяностых из телевизора и газет полилось всякое — только тогда Анечка поняла, в чем было дело и о чем шушукались за Славиковой спиной девчонки. До нее вообще тонкости человеческих взаимоотношений доходили с трудом. И знакомиться она решительно не умела, полагая, что инициативу должны проявлять молодые люди. Они, однако, не спешили. Непонятно, почему. Она ведь не хуже других. Даже лучше многих! Симпатичная, умненькая — иняз это вам не какое-нибудь строительное ПТУ, готовит отлично… ну говорят же, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок? Правда, случаев продемонстрировать свои кухонные таланты никак не подворачивалось — не на улице симпатичных парней угощать кулинарными шедеврами! В бюро переводов внушительного, когда-то «секретного» НИИ, куда Анечка устроилась со свеженьким дипломом, тоже перспектив было не густо. Выезды на картошку отменились вместе с советской властью, о новогодних «огоньках» и вовсе не вспоминали, да и все, кто хоть что-то соображал, из НИИ потихоньку слиняли, остались одни «виталики». Вскоре и само бюро переводов тихо скончалось. Это называлось «оптимизация, вызванная требованиями сокращения финансирования». В материальном смысле Анна Гавриловна от этого даже выиграла: оказалось, что переводы требуются даже в «дикие» времена, а работать дома гораздо приятнее, чем под бдительным оком пяти одинаковых — и одинаково суровых — теток. С личной жизнью, однако, все было, как и раньше — то есть, без оной. Мужчины среди заказчиков, разумеется, попадались, но восхищаться Анечкиными прелестями ни один не спешил. Зарабатывала она неплохо, но надоело ей это благополучие хуже горькой редьки. Да и, по чести сказать, зыбким оно было, благополучие это. Сегодня заказы есть, а завтра — кто его знает. Копить надо было, упрекала она себя, а не по курортам раскатывать! Но очень уж хотелось пусть ненадолго, но почувствовать себя молодой, красивой, независимой… «загадочной дамой из триста четвертого номера»… желанной, в конце-то концов! Нет, у нее хватало здравого смысла, чтобы понимать: курортные романы — их и было-то всего два — ничего общего с мечтаемой «личной жизнью» не имеют. Это ведь, по сути, просто элемент сервиса «все включено»: один из ее скоропалительных любовников служил в отеле ночным портье, другой был пляжным инструктором по плаванию. Но можно ведь хоть ненадолго себя обмануть! Бог с ним, с сексом — хотя горячие южные красавцы были неутомимыми жеребцами — но главное, какие слова они шептали! Какими комплиментами сыпали! И если даже ожидали щедрых чаевых, напрямую о том не заговаривали. Господи, думала она почти с ужасом, а ведь еще немного, и «чаевые» станут предметом все более явных намеков, а там — и требований… Еще немного, всего несколько лет, которые пролетят — и не заметишь — и ей будет пятьдесят. Пятьдесят! В самой округлости этого числа таится какая-то унизительная безнадежность. Ну да, с высшим образованием и двумя иностранными языками, ну да, готовит, как не в каждом ресторане сумеют, ну да, выглядит на десять (а при удачном освещении и на пятнадцать) лет моложе своего паспортного возраста… а что толку? Пожалуй, какой-нибудь слесарь дядя Вася и не отказался бы на ней жениться… Или прораб Сан Саныч… Но, воля ваша, чем такой мужчина, лучше уж и вовсе никакого! Но где же встретить не «слесаря» и не «прораба»? Вот если бы у нее было много денег… Именно богатство дает ту всепобедительную уверенность в себе, которая сама по себе — уже три четверти успеха. В том числе — и у мужчин. Иногда ей казалось, что во всем виноват Коля. Если бы не то лето! Ей было… погодите… восемь? десять? В школу она уже точно ходила, потому что на дачу к Колиным родителям мать отправила ее на каникулы. Нет, пожалуй, все-таки восемь. Тощие русые хвостики в пестрых резинках, застиранный сарафанчик, жесткие сандалетки… Чаще, впрочем. они бегали босиком. Однажды, перелезая через забор, Аня напоролась ногой на гвоздь. Коля тащил ее до самого дома, пыхтя и хмуро повторяя: «Я же мужчина». Она долго-долго потом вспоминала это лето. Как он носил ей землянику, убеждал, что плавать совсем не страшно, как учил кататься на разболтанном велосипеде… И после, когда одноклассницы начали уже перешептываться — а он на меня так посмотрел! а ты? а я ему ноль внимания, а он говорит пойдем в кино завтра — Ане все это казалось… мелким. Она вспоминала, как о ней заботился Коля — вот это было настоящее, а не то что «как он на меня посмотрел»! Ну да, по-братски заботился… но все-таки не совсем по-братски. И она придумывала… всякое. Ведь троюродные — это почти что чужие, правда? Им даже жениться можно! Нет, она вовсе не была в него влюблена — нельзя же влюбиться в человека, с которым видишься раз в десять лет! — и мысли все эти были не всерьез, конечно. Но — были. Как невидимая ниточка… Когда Колина жена так нелепо и внезапно погибла, могла ли Анна Гавриловна отказаться от его просьбы «помочь с девочкой»? Кристина была такая маленькая, такая беззащитная! Вскоре, правда, оказалось, что живые дети, стоит подойти к ним поближе, совсем не так уж милы. Но Анна Гавриловна старательно исполняла все взятые на себя обязательства: Коля так искренне ее благодарил — она и впрямь чувствовала себя спасительницей. И платил он щедро. Даже когда в доме появилась эта длинноногая дрянь, даже когда Анне Гавриловне пришлось дом покинуть, все равно продолжал «помогать». И квартиру купил, и денег давал — чувствовал, должно быть, свою вину. Чуть не десять лет она его и Кристину ублажала, и — раз, в одночасье не нужна стала?! Потом в ее жизни появился Анатоль. Он был прекрасен. Подтянутый, моложавый, с чертовщинкой во взгляде, с озорной, почти мальчишеской усмешкой. Ну да, он был немного младше Анны Гавриловны но сама-то она выглядела куда моложе своего официального возраста! Да и младше Анатоль был совсем ненамного — совсем не то, что Пугачева рядом со своим Максимом, вот уж где сущее безобразие, стыд просто. Они-то с Анатолем смотрелись равными. Посмотреть на этих старух на курортах — бриллианты на морщинистых шеях, бриллианты на подагрических пальцах, тощие ножонки еле стоят на высоченных шпильках — только потому и не падают, что под морщинистый локоток поддерживает старую ведьму юный красавчик с предупредительным, как у официанта, выражением на гладком лице. Неужели эти старухи сами не понимают, как смешны они рядом со своими жиголо? Слава богу, Анне Гавриловне до старухи еще далеко! После знакомства с Анатолем она не только перестала ужасаться подступающей старости, а словно бы и на самом деле помолодела. И неважно, что там в паспорте, главное — в зеркале все пристойно. И Анатоль — уж точно никакой вам не жиголо. Она так хотела быть с ним, что готова была на любые жертвы. Чтобы не просто «быть вместе», а — на всю жизнь! Нет-нет, она даже намеком не упоминала о свадебных колоколах, все знают, что настоящего мужчину подгонять нельзя, его это оскорбляет. Но, с другой стороны, настоящие мужчины мечтают о наследниках — и это тоже всем известно. Со времени присмотра за Кристиной Анна Гавриловна решила однозначно: дети — это не для нее. Но, быть может, для Анатоля это важно? И она завела разговор — не о свадьбе, боже упаси! О детях. Осторожно, стороной подошла — чтоб не отпугнуть. Идея продолжения рода Анатоля вовсе не испугала, но как будто… расстроила. Он мечтательно поднял глаза к небу, а через мгновение горько усмехнулся: — Какие дети, Неточка! Я же нищий! На нищего он не походил совершенно. И вообще выглядел вполне обеспеченным человеком. Анна Гавриловна растерялась: — Но у меня же вполне достаточно средств… — А! — он пренебрежительно сморщился. — Что там у тебя! Квартирка, машинка и счетик в банке? Чтобы детей заводить, этого мало. У них должен быть дом, няньки, учителя, школа верховой езды и все такое прочее. Мы пока этого позволить себе не можем. Поэтому придется немного подождать. Подождать? Она вдруг испугалась: женщина же не бесконечно способна к продолжению рода. Еще год, два, ну, может, если повезет, пять — и адью! Наверное, от испуга она сказала больше, чем стоило: — Я могу у Коли попросить… Он говорил, что по завещанию мне будет полагаться своя доля. Наверное, он и сейчас бы мог мне… если я попрошу… — Забудь это слово — «попрошу», — резко оборвал ее Анатоль, но тут же ласково улыбнулся. — Конечно, если тебе выпадет какое-то наследство, это недурно. Но, думаю, мои дела пойдут в гору раньше. Не беспокойся, я разберусь. Надо просто немного подождать… Опять это страшное слово! Что, если «подождать» растянется до того времени, когда Анна Гавриловна уже не будет способна родить, он ведь может и… нет, страшно подумать… Счастье, которое, казалось, было уже совсем вот оно, рядом, прямо здесь, полной горстью — вдруг стало утекать между пальцами… Анна Гавриловна въяве видела его капли — теплые, золотые, тяжелые… Еще немного — и в руке не останется ничего. Совсем ничего! Промучившись бессонницей до утра, она решилась. Да, Анатоль не раз говорил, что решать и планировать — дело не женское. Но ждать она не могла. Ждать было слишком рискованно. За свое счастье нужно бороться. И она решила — бороться. Путевку в Египет купил ей Коля. Он каждый год раза по два отправлял Анну Гавриловну отдохнуть — погрейся, мол, на теплом песочке у синего-синего моря, отдохни от кастрюль и прочего, мы уж как-нибудь управимся. Вообще-то Анне Гавриловне не очень нравилось это «управимся». Как это — без нее? Так, глядишь, недалеко и до мысли, что и вообще можно — без нее. И куда ей тогда прикажете деваться? Потом, когда появилась эта блондинистая гадина Алиса, вдруг оказалось, что действительно — можно и без Анны Гавриловны. И, что еще неожиданнее, ей и самой без вечных домашних забот оказалось очень даже ничего. Денег, которые Коля давал, вполне хватало, а на что-то непредвиденное он охотно добавлял. Но в этот раз она впервые благодарила брата искренне. Эти две недели подаренного отдыха были очень, очень кстати. Когда никто про тебя не вспоминает — как будто тебя вовсе нет! Раньше ее всегда это пугало, но теперь… Теперь она надеялась — да что там, была уверена — что наконец-то, наконец-то появился шанс изменить свою жизнь! Потому что поездка к теплому морю означает, что официально тебя действительно нет! И это такая возможность… Надо было только сделать все правильно. И тогда все у нее будет, все, о чем когда-то мечталось. Боялась ли она? Еще бы не бояться. Вдруг она ошибется? Вдруг сделает что-то не так? И — самое страшное — вдруг Анатоль рассердится? Да, вместо того чтобы ждать, пока он «разберется», она решила сама что-то предпринять. Вон как он рассердился, когда она предложила попросить у Коли «в счет наследства»! Но ведь, успокаивала она себя, это совсем другое дело! Она вовсе не собирается ни у кого ничего просить, она просто немного поторопит события. И Анатоль, конечно, ее простит — не может не простить! Ведь речь идет об их счастье! Об их общем счастье! Она все сделала правильно. Ни в чем не ошиблась. Кроме главного. Надежды на наследство оказались чистым пшиком. Зачем, дура, надеялась? Зачем верила, когда Коля обещал ей «долю» в завещании. Понимаешь, вздыхал он, если со мной что-то случится, Алиса же молодая, ей жизнь надо будет устраивать. И кто тогда за Кристиной присмотрит, если не ты? Нет, она бы, конечно, если б получила деньги, бросила бы малолетнюю мерзавку выплывать как умеет. Да только никаких денег не оказалось! Все, все ушло наглой паразитке Кристине. Наврал любезный братец! Специально голову ей морочил… Только зачем? Или не морочил? Ведь Криська могла… Да, очень даже могла… И, главное, никак не придерешься. Доля для госпожи Шуваловой в завещании предусмотрена? Предусмотрена. А что доля это — не доля, а чистая насмешка, этим никому ничего не докажешь. В общем, все ее старания, все усилия — как гадко, как тяжело об этом вспоминать! — все, все было напрасно. Анатоль — прекрасный, галантный, заботливый — узнав, что ей почти ничего после брата не причитается, ничем, ничем не дал понять, что разочарован. Воспитанность, думала позже Анна Гавриловна, это когда, всаживая тебе в живот нож, убийца вежливо извиняется «за беспокойство». Она не хотела, не хотела ему ничего говорить! Она хотела ему сказать совсем другое, только потом, когда можно будет… но он так искренне, так ласково интересовался ее делами — как будто ему было не безразлично! и она верила! — и как-то так получилось, что и про скудное наследство рассказала, и про планы свои, и про мерзавку Кристину. Ни одно наследство на свете не стоит твоей улыбки, прошептал Анатоль, нежно ее обняв. А потом ее звонки вдруг начали натыкаться на «абонент недоступен». Сперва Анна Гавриловна и не поняла ничего. Она вызывала и вызывала его номер… пока механический женский голос вместо «абонент недоступен» не начал отвечать «номер не обслуживается». Почти теряя сознание от страха, она обзвонила все областные больницы и морги. Потом, чувствуя себя Оленькой из фильма «Служебный роман», принялась подстерегать Анатоля возле банка, куда они раза два подъезжали вместе. Она не знала, служит ли он там или бывает как клиент — оказывается, она вообще почти ничего о нем не знала: ни где живет, ни где работает… ничего. Он говорил «не беспокойся о пустяках», а она только улыбалась — смущенно и счастливо: вот какой у нее мужчина, все сам готов делать, не то что некоторые! Всматриваясь в людей на мраморном банковском крыльце, она уже понимала, что это безнадежно. Двойные стеклянные двери были темными и очень чистыми, входящие и выходящие отражались в них, как в зеркалах, и казалось, что людей на крыльце очень много. А она все всматривалась и всматривалась — уже ни на что не надеясь — только бы увидеть, убедиться, что жив, что все в порядке… Он был жив, конечно. И, по виду судя, вполне здоров. Она, дура, еще кинулась к нему… а потом… потом было очень стыдно. Этот стыд не отпускал ее до сих пор. Почему-то гаже всего было то, что именно Коля заплатил за Египет. Если бы она купила эту путевку сама, то и черт бы с ним, с Египтом. Но путевку — «отдохни, Анюта!» — путевку предложил именно он. И как горячо она его благодарила, думая про себя: как это кстати — две недели гарантированного официального отсутствия… Воспоминание о том, что она сделала, жгло душу, как больной зуб. Это было так ужасно, что даже думать об этом было совершенно невозможно, казалось, в голове растет горький гнойный комок… Ей было так плохо, как никогда в жизни. Пришлось лечь в клинику. Ненадолго, но все-таки. Но еще сильнее терзал страх: что, если кто-то узнает… Какой станет ее после этого жизнь? Только стыд и унижение. Каждый сможет ткнуть в нее пальцем, а ей останется лишь втягивать голову в плечи и отворачивать лицо. Впрочем, а что сейчас? Во что превратилась ее жизнь? Зачем она — такая? Нет-нет, надо отдохнуть. Она представила себя в шезлонге возле синего бассейна: стройные загорелые ноги, подтянутый живот с мелкими капельками пота, темные очки в пол-лица, на широком подлокотнике искрится коктейль в высоком стакане с пестрым маленьким зонтиком — красиво. И никаких мыслей про «все кончено», только об этой стерве — Алисе — можно позволить себе подумать. Вот уж кто сейчас на своем месте! Явилась в дом, стала свои порядки устанавливать — вот и хлебай теперь «порядок», полной ложкой хлебай. Колю жалко, конечно, и вышло все не так, как Анна Гавриловна надеялась и рассчитывала, а гораздо, гораздо хуже… Но все-таки в Колиной смерти был и неоспоримый плюс — теперь эта, с позволения сказать, красотка топчет зону! Одна эта мысль поднимала настроение.