— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался он знакомым голосом. — Девушка, транспорт не требуется? Вязкий, сковывавший волю морок рассеялся. Арина аккуратно обогнула застывшего столбом Кащеева и шагнула в распахнутую дверь — туда, где сияло солнце, где вкусно хрустел морозный воздух, трещали на березе сороки и недовольно морщилась сидящая на штакетнике кошка. Вряд ли Кащеев в самом деле намеревался ее убить, но… Черт побери! Второй раз этот парень появляется, и опять на изумление вовремя. Практически спаситель. А она-то, она! После парка так по-хамски от него сбежала, попросив ссадить за квартал от дома и юркнув в знакомую щель между гаражами, через которую частенько спрямляла дорогу еще со школьных времен. Наверное, надо его хоть поблагодарить, подумала Арина, но адреналин в крови еще бурлил, и вместо благодарности она на своего «спасителя» чуть не бросилась: — Откуда… откуда ты взялся? — все еще задыхаясь, проговорила она и, саркастически хмыкнув, поинтересовалась уже более твердым голосом. — Ты что, следил за мной? Парень почему-то и не подумал смущаться: — Ну вообще-то да. Следил. А что? — Как это — что? — возмутилась Арина. — Ты считаешь, это нормально — следить? — Черт его знает? — усмехнулся парень. — Насчет нормально не в курсе, но иногда бывает полезно. Разве нет? Да ты не думай, я ж не на благодарность нарываюсь, — он неожиданно все-таки смутился, но тут же снова заулыбался. — Собственно, я познакомиться хотел. Ты тогда так здорово хихикала… шнурок, говорит, а сама, как девчонка, прыскает, — он засмеялся. — Когда остановились, думал, если не телефон, так хоть имя узнаю, а ты как-то очень шустро ускользнула. Спасибо, привет — и нету, только спину за гаражами и увидел, даже не понял, в какой подъезд нырнула. Ну я и поджидал там… Вчера упустил, а сегодня вот, все получилось. Когда ты в этот дом зашла, я соваться не хотел, мало ли чего тебе тут надо, может, ты австралийский шпион, а тут тайник с указаниями из центра. Но когда этот за тобой следом ломанулся, пришлось принять участие в вечеринке. Не знаю, что это за персонаж, но мне показалось, что ты не жаждешь с ним общаться… Кстати, насчет общатья, меня Денис зовут. — Арина, — автоматически представилась она, едва не выпалив столь же автоматически привычное продолжение с фамилией и должностью. — Ладно, следил так следил, что это я, ей-богу. Очень вовремя появился. Черт его знает, как бы я справилась с этим… персонажем. Так что спасибо за спасение. И, кстати, чем ты занимаешься в свободное от спасения попавших в затруднительное положение девушек время? — она подумала, что вопрос прозвучал неприятно, почти грубо. По-следовательски, в общем. Нехорошо. Но Денис широко улыбнулся: — Дарю людям свет. Она испугалась. Господи, неужели он из секты какой-нибудь? Вроде той, в которой канула бывшая жена обожаемого дяди Федора. Та тоже вечно какой-то «свет» искала. Неужели и этот… Денис из таких же? А на вид — такой нормальный, такой… симпатичный. Хотя… Ей вспомнилось сияние, стремительно летящее по заснеженной аллее. Да уж, прямо Люцифер. Светоносный падший ангел, не гнушающийся, однако, даров прогресса. Впрочем, вряд ли новый знакомый имел в виду именно это. Ох, только бы не сектант! — Электрик, что ли? — подавив смешок, предположила она. — Бери выше! — он тоже засмеялся. — Не, электриком я тоже могу, но в основном лазаю по всяким верхотурам. — То есть? — она нахмурилась, не понимая. — Промальп, знаешь, что такое? — Промышленный альпинизм? — сообразила она. — А почему свет? Проводку там делаешь? — По большей части окна мою. Не один, конечно, фирма у нас, так и называемся «Промальп», ничего романтичного. Кроме самой работы. — Ага, — догадалась Арина. — Окна в высотках, да? Типа этих стеклянных офисных башен, которые сейчас тыкают где попало. — Точно! Особенно те, что стеклянные сверху донизу. Как раз наша специализация. — Здорово! — восхитилась она совершенно искренне. — Мне давно было интересно, почему они такие блестящие. Дождь, выхлопные газы, смог всякий. Стекла же пачкаться должны? Когда я была маленькая, то думала, что их моет тот самый волшебник в голубом вертолете. Ну не все же время он эскимо именинникам возит? И он же волшебник, значит, ему проще: прилетел, махнул палочкой — и стекла опять чистые. Парень — ах да, Денис! — усмехнулся: — М-да, хорошо бы. Вообще-то говорят, что скоро нас всех заменят роботами, но пока что люди эффективнее. Но вот чего у нас нет, так это волшебных палочек. Оборудование вполне прозаическое. Хотя вполне можно считать, что волшебное. — Конечно, волшебное, — радостно согласилась Арина, почти счастливая от того, что парень оказался «нормальным». Оригинал, конечно, «несу людям свет», надо же такое придумать, но уж точно не сектант. — Ты же сказал, дарю людям свет. И ведь действительно: после вашей работы там, за стеклами гораздо светлее становится. Здорово! — мечтательно повторила она. — А еще здорово… — она почему-то вдруг смутилась, но упрямо продолжала. — Здорово, что… ну вот кто-то мог бы про такую работу сказать, что она скучная. Подумаешь, окна мыть! Да еще каждый день, небось? — Каждый не каждый, но почти, — согласился Денис. — Зато по выходным можно девушек спасать. Хотя теперь, наверное, придется этот пункт пересмотреть, — голос его звучал серьезно, но в глазах прыгали насмешливые чертики. — Если последние дни хоть сколько-нибудь для тебя характерны — в смысле плотности возникновения затруднительных ситуаций — боюсь, моего личного времени теперь будет хватать на спасение лишь одной девушки. И, весьма вероятно, не только в выходные. — А если затруднительных ситуаций больше не будет? — довольно саркастически от снедавшего ее смущения поинтересовалась Арина. — Тогда придется придумывать другие совместные развлечения. Остроумных ответов, как на грех, в голову не приходило — так что она только плечом пожала неопределенно. Хотя внутри все как будто засветилось. Как будто она, Арина, и есть та самая стеклянная башня, про которую говорил этот удивительный парень с его удивительной работой. * * * Сколько же у этой милицейской девицы хахалей?! Она ведь уже готова была опустить голову. И пошла бы за ним, куда велел бы! Сперва-то, конечно, пришлось бы ее запереть. Это не вокзальные шалавы: те, попав в тепло и сытость, дух от счастья перевести не успевали, лепи из такой все, что надобно. Эта — с норовом. Самостоятельная. Тепло и сытость ей не в новинку. Так что поначалу пришлось бы поучить пожестче. Это уж после можно поводок-то и отпустить. Но сперва, конечно, она должна признать… И ведь почти получилось уже. Она уже почуяла силу, почуяла, кто тут настоящий хозяин. Ведь даже до матери его — вот уж непоколебимая скала — и то дошло. И, кстати, дошло быстро. Это маленьким он на нее снизу вверх смотрел, вздохнуть лишний раз боялся. Впрочем, воспитывала она его правильно. На отца-то, побродягу и шалапута, расчету никакого не было — вот она сызмальства и внушала: будь мужчиной. И эта уже почти готова была… Не повезло. Все из-за той кошки, что сидела возле соседского участка. Кошек он ненавидел. Ему было лет восемь или девять, кажется, когда к ним на двор прибился котенок, и он умолял мать «давай оставим, он нам мышей ловить станет, и даже крыс». Никаких мышей и уж тем более крыс у матери в доме, разумеется, и духу не было. Она подробно рассказывала, как, когда Фима еще лежал в колыбели, выводила «серую пакость»: приманками с толченым стеклом, крысоловками, даже кочергой била. Именно крысами мать всегда его пугала: к грязнулям (врунам, лодырям и прочим никчемушникам) приходят крысы. Особенно к грязнулям — грязь мать не выносила. По ночам приходят. И — откусывают нос. Или пальцы. Или — еще что-нибудь. Он буквально видел этих крыс: серых, крупных, с торчащей на загривке клочкастой шерстью и мерзким голым хвостом. И — с длинными желтыми зубами… Котенок, что приблудился к ним, был тоже серый, но совсем непохожий на крысу: мокрый розовый нос, смешное белое ухо и громадный, как будто у лисы, пушистый хвост. От котенка, конечно, пришлось избавиться. Мать же только засмеялась презрительно, глядя на его перекошенное лицо: — Нашел, над чем нюни распускать! Вон, любуйся! Через два месяца еще десяток ублюдков явится. Он поглядел за забор и даже не сразу понял, что именно видит. Две кошки метрах в десяти от забора казались одним диковинным зверем — двухголовым, шестиногим, горбатым, совершенно ужасным. Зверь шевелился и издавал чудовищные звуки. Это было отвратительно. Мать давно ушла в дом, а он стоял и смотрел. Потом его стошнило. Из горла потекла гадкая зеленая жижа — очень горькая, и он подумал, что это правильно. Гадость выходит наружу, а он остается чистым. Проклятый котенок долго потом ему снился: вырастал до размеров коровы, превращался в отвратительного двухголового горбатого зверя, с которого текла гадкая зеленая жижа, а из растопыренных лап торчали гигантские когти. Он метался по скрипучей койке, пытаясь вырваться из кошмара, просыпался с криком. Мать стыдила: мужчины так себя не ведут. Мать вообще всегда точно знала, что и как должно происходить. Отец же, которого Фимка плохо запомнил, был явным и безнадежным никчемушником. Все говорили, что у него золотые руки, заказы сыпались, как горох из дырявого мешка. Да что толку? То и дело вместо вразумления очередного свихнувшегося механизма принимался мастерить очередную хитрую игрушку. Ну и пил, конечно. А после старательно вырезываемых «китайских» шариков, которые мать бросила в печку, потому что непорядок и баловство, ушел. Не кричал, не хлопал дверью — просто ушел. Мать, кажется, даже обрадовалась. Только шипела, что лучше бы раньше, а то «всю молодость на этого никчемушника угробила, чтоб он под забором сдох!» Потом у Фимки появился Барсик… потом… они остались с матерью вдвоем. Вдвоем в чисто выскобленном и абсолютно пустом доме. Он почему-то плохо запомнил следующие годы — а ведь они долго так жили. Но вот — не запомнил. Как будто спал, а проснулся уже вернувшись из армии, взрослым совсем. Отец, хоть и шалапутом был изрядным, все ж не вовсе никчемушником оказался. Помер, как мать и пророчила, под забором. Зато дом отстроил — любо-дорого поглядеть. Мать про этот дом и слышать не хотела. Ну разве что продать его, да и то — дурное, мол, это наследство, ничего от этого шалопута хорошего быть не может. И уверена была — ее слово будет последним, сын послушается, как всегда было. Вот только он уже вырос. Он ведь даже не сказал ей тогда ничего. Но она поняла. Быстро поняла. А он просто стоял и смотрел. Сверху, как и полагается. И думал про ее вечное «будь мужчиной». Уж конечно, она поняла. Правда, ему уже было на нее наплевать. Переехав в отцовский дом, он почувствовал наконец себя хозяином. И однажды вдруг понял, что означала та фраза из Библии: сотворил человека по образу и подобию своему. Это означало, что он — действительно хозяин. Над ним есть только тот, кто выше всех. А больше — никто. Он сам здесь — хозяин. Хозяин дома, хозяин своей жизни… хозяин жизни вообще. И именно он должен следить, чтобы вокруг был порядок. В нем была эта сила — теперь он знал это точно. * * * Маленький Витя погиб всего три года назад, но кассета была почему-то старая, пленочная — плоская поцарапанная коробочка в ладонь величиной. Арина пошарила в ящиках стола, но, разумеется, образцов древней звукозаписывающей техники там не обнаружилось. Пришлось клянчить в канцелярии — у запасливой Евы даже старый видеомагнитофон где-то хранился, не то что такая мелочь как кассетный плеер. В деле, разумеется, имелась и печатная версия допроса «злодея», но Арине хотелось послушать оригинал: вздохи, паузы, интонации. — В каких отношениях вы состоите с Софьей Кащеевой? — голос следователя, практически лишенный этих самых интонаций, источал равнодушие. — Чего это сразу в отношениях? Ну… в гости она ко мне заходила. Иногда. — Вы знаете, что вам инкриминируется?