Обывательское ощущение, что евреев много, возникает оттого, что, во-первых, иногда и одного очень много, а во-вторых, они разбросаны по стране. Например, в Саратове жил популярный сатирик Лёвочка Горелик. Если кто не помнит (точнее, если кто помнит), у него была известная миниатюра «Рыболов». Он сидел скрюченный, на полусогнутых ногах на сцене и читал монолог рыбака. Лёва был фанатичным коллекционером – с огромным собранием картин в Саратове. Все родственники и друзья постепенно отчалили в Израиль, а он все сидел раком на сцене и читал монолог рыбака. Потом наконец и он решил уехать, но его не пускали. Вернее, его-то пускали, а коллекцию нет. Так он и не смог от нее оторваться и умер в Саратове вместе с коллекцией. Как-то эстрадный автор Левицкий летел через Саратов отдыхать на юг. Это было как раз в тот кошмарный период, когда Лёву не выпускали и он сидел на картинах. Левицкий из аэропорта послал Лёвке телеграмму: «Пролетая над Вашим городом, шлю горячий привет Вам и всему Вашему народу». Евреи передвигаются не только авиатранспортом. Иногда они случайно оказываются и в наземном транспорте, вплоть до троллейбуса. В Харькове во время гастролей мы – Ленька Каневский, Лёвка Дуров и я – ехали со спектакля в троллейбусе. Кроме нас в нем была лишь одна очаровательная украинская девушка. И Ленька всю дорогу активно флиртовал. А она сидела с каменным лицом, видимо, не узнавая его, а может быть, просто уже тогда мечтая о санкциях. И вдруг в разгар его танцев вокруг красавицы раздался страшный шип в салоне троллейбуса и громкий хриплый голос: «Развязно себя ведете, Соломон!» Так как в то время озвучивание водителем происходящего было совершенным новшеством, мы обалдели, решив, что это сигнал Всевышнего в ответ на Ленькины домогательства. С момента моего бракосочетания с Наталией Николаевной Белоусовой, потомственной дворянкой, и с появлением детей и внуков, не говоря уже о собаках, в нашей семье образовалось много русской крови. В общем, по правнукам я уже почти русский. Приходят правнучки. Все мило, потом они расходятся по домам, а я думаю: они вырастут и не смогут меня вспомнить, как и я не помню своих прабабушек и прадедушек. С бабушками чуть легче. Но и то я хорошо знал только одну. Мамина мама, Эмилия Наумовна, жила с нами в коммуналке в Москве. Дедушку я не застал, он умер, когда семья жила еще в Одессе. К сожалению, я очень боюсь, что в связи с вялотекущим процессом, не знаю, как точно назвать, перемирия, или сближения, или прощения, или, наконец, трезвого осмысления всего этого российско-украинского безумия, я не успею посетить Одессу, пройтись мимо маминого дома, ибо я в черных списках и стал невъездным, поскольку побывал в Севастополе по приглашению местного Общества книголюбов. Тем самым я приобщен к острым политическим событиям, что вообще свойственно нашей семье. Так, моя мама и ее брат Аркадий в 1915 году в Одессе считались политически неблагонадежными и обвинялись в том, что участвовали в собраниях членов сионистской организации. Вот некоторые пункты ее программы.* * 1. Демократизация государственного устройства на началах строгого парламентаризма, широкой политической свободы, автономии национальных областей. 2. Полная и безусловная равноправность еврейского населения. 3. Обеспечение представительства меньшинства при всеобщем равном, прямом и тайном голосовании, без различая пола, для всех выборов – государственных, областных и местных. Домашний архив В общем, члены организации требовали всего того, что киевские и севастопольские книголюбы имели бы сегодня, если бы не то, что мы имеем сегодня. Аркадий, в то время студент-медик, был арестован и чуть было не сослан в Восточную Сибирь. В итоге он получил три месяца тюрьмы и штраф 3000 рублей, а мама штраф 1000 рублей. Потом Аркадию зачли трехмесячное пребывание в тюрьме во время следствия, а маме сократили штраф до 100 рублей. Неуплата грозила арестом. В общем, они получили все то, что получают до сих пор те, кто требует того же. Даже не состоя в сионистских организациях. Правда, за сто лет в связи с инфляцией сроки посадки увеличились и размеры штрафов возросли. Из-за этих репрессий дядя вынужден был эмигрировать в Великобританию, где продолжил революционную борьбу, создав гинекологическую клинику в Кенте. Мама тоже завязала с сионизмом, переехала в Москву, в 1921 году поступила во II Студию Московского художественного академического театра, училась у Станиславского и сыграла, в частности, Сюзанну в «Женитьбе Фигаро», но, заболев туберкулезом, бросила сцену и всю оставшуюся жизнь посвятила административно-редакторской работе в Московской государственной филармонии и Московской государственной эстраде. Нынешнее поколение, как правило, не затрудняет себя изучением предыдущего. Но, может быть, читатель захочет взглянуть на имена великих мхатовцев, проводивших мою матушку на пенсию своим посланием. Фамилии под письмом: Ливанов, Зуева, Свободин, Блинников, Прудкин, Яншин, Петкер, Станицын, Кольцов, Попова, Кторов, Еланская, Леонидов, Андровская.* * Дорогая Раиса Самойловна! Многие годы нас, артистов МХАТа, связывала с Вами настоящая творческая дружба, которая всегда – и в дни Вашей работы в филармонии, в Мосэстраде, и ныне в ВГКО (Всероссийское гастрольно-концертное объединение. – Прим. ред.) – была для нас в большой мере не только приятностью, но и тем критерием, который так необходим каждому, кто любит искусство. Мы не можем перечислить количество «премьер», выпущенных нами на концертной эстраде, которые при Вашем тактичном и всегда дружеском вмешательстве попадали на щит или справедливо оказывались под щитом, если не были на достойном уровне. Поверьте, не только мы, артисты, но и Вы, тонкий «дегустатор», были проводником хорошего и прекрасного, что оказывалось достойным советского зрителя. Вы своим честным трудом заслужили почетный отдых, но мы верим, что Вы всегда останетесь нашим подлинным другом. Не забывайте нас и будьте, как и прежде, нашим постоянным спутником. Желаем вам заслуженного отдыха и крепкого здоровья. Ваши мхатовцы 27 мая 1959 Домашний архив Маме тогда исполнилось 60 лет. А чехарда со сроками выхода на пенсию разнополых граждан началась значительно позже. И хотя во все времена выход на пенсию ассоциировался с окончанием чего-то, реагировали на это по-разному. Великий Иван Семенович Козловский тут же написал маме письмо.* * Дорогая Раиса Самойловна! Ну что Вам сказать, дорогой наш товарищ и друг, когда Вы хотите наблюдать жизнь искусства, уйти на пенсию и мысленно как бы распроститься со всеми волнениями – приятными и неприятными? Волнения артиста Вам понятны, но уверен, что сегодня Вы будете волноваться и, придя домой, воскликнете: «До чего же это волнующе! А как же те артисты, которые десятки лет должны быть в таком взволнованном состоянии?!» Мне лично известие о Вашем уходе на «покой» приносит грусть. Ваш труд – не профессия, а призвание. И как бы некоторые «работники» в искусстве ни стремились создавать стиль работы, схожей с фабрикой, Вы и Ваши товарищи, в отличие от них, многолетним трудом доказываете, что это творчество, а оно требует совершенно иных условий для эффективного труда в искусстве. И вот эти-то качества у Вас наличествуют, хотя и Вы не без греха – одного любите больше, другого – меньше, любите выпустить одного раньше, другого – позже, любите посудачить, посочувствовать, знаете жизнь того артиста, которого планируете в концертах. Как правило, артисты платят Вам любовью, признанием и уважением. Даже когда артист отказывается от концерта, на телефонный звонок Раисы Самойловны обязательно подойдет, а если не подойдет в силу певческого режима, то будет абсолютно уверен, что Раиса Самойловна поймет правильно. Обидам тут места нет. А с какими именами связан Ваш труд! Борисов, Радин, Корф и Рудин, Хенкин, Менделевич, Смирнов-Сокольский, Алексеев, Русланова, Голованов, Нежданова, Гельцер… Какие значительные явления в искусстве, и каждый имеет свой характер, а ведь Вам доводилось беседовать с ними, и не раз! Перечень славных имен можно увеличить, но суть сейчас в том, как же так – вдруг, одним махом со всем расстаться?! Ведь Ваша специальность особенно ценна тогда, когда есть опыт и знания, а они приобретаются годами. Извините за пространные изъяснения, но они также свидетельствуют о том, что Ваш уход из труда в искусстве волнует всех тех, кто с Вами больше или меньше встречался. Если перерешение Вашего вопроса невозможно, то примите наши добрые чувства, дорогой наш товарищ Раиса Самойловна! Примите пожелания здоровья, а значит, и радости в жизни! Ваш И. Козловский 27/V 1959 Домашний архив Мама плотно общалась с действительно великими людьми того времени. Я сейчас тоже плотно общаюсь с великими людьми своего времени. Не будем сравнивать ни времена, ни великость людей. Знаю только, что все великое, к сожалению, забывается, времянки становятся временно великими. Единственная успокоительная надежда, что великие следующего поколения так же канут в Лету, как все, что кануло на протяжении истории. Думаю, что миссия всего сегодняшнего – пытаться по возможности всеми силами закрепить великое вчерашнее в сознании нынешних. Формулирую витиевато, но по мысли для меня необыкновенно точно. В этой связи обращаюсь к матушкиным воспоминаниям о великом артисте-чтеце Владимире Яхонтове – друге мамы, которая для него была редактором и первым слушателем программ.* * …О нем говорили, что Яхонтов может прочитать табель-календарь, как лирическое стихотворение, и телефонную книжку, как захватывающую драму. …Я знала его с первых его дерзаний на поприще нового, им рожденного искусства, позволявшего одному-единственному исполнителю создавать емкое и многоплановое действие… …Получив в конце войны небольшую квартирку на Никитском бульваре, он не дождался, пока ему поставят телефон, нужный ему до зарезу. Теперь мы жили почти что рядом, и он стал по утрам приходить ко мне, говорить по телефону. Эти утренние посещения сблизили Владимира Николаевича с моей семьей. Человек, внимательный к людям, крайне обязательный и привлекательный, Яхонтов стал любимцем всех моих домашних. Он подолгу беседовал с моей матерью о всяких житейских делах, с моим мужем-скрипачом о музыке, проявляя тонкий вкус и понимание в этом вопросе. Необыкновенно мил был он с моим 10-летним сыном Шуриком. Он его называл на «вы». Разговаривал всегда серьезно, как со взрослым. – А как вы, Шурик, думаете? – А вам, Шурик, нравится, как я читал? Вообще проявились его заботливость, его нежность к детям. Он их любил. И всех называл на «вы». …Душевная щедрость Яхонтова проявлялась и в страсти делать подарки. Тем людям, которых он любил, со стороны которых ощущал ответное чувство, он дарил много и всегда тщательно и изобретательно выбирал, что подарить, чем порадовать одариваемого. Однажды, к ноябрьским праздникам, он принес всей моей семье по бонбоньерке с конфетами. Причем каждая бонбоньерка и ее содержимое соответствовали тому лицу, которому они преподносились. Уж где он раскопал эти нарядные и изящные безделушки? Может быть, даже заказал специально. Мой муж, А.Г. Ширвиндт, как-то после посещения яхонтовской программы «Петербург», высказал Яхонтову свое восхищение этой работой и в разговоре несколько раз упомянул о замечательно удачном использовании маленьких разноцветных зонтиков. Через некоторое время Владимир Николаевич явился к нам и преподнес моему мужу прелестную безделушку – два крошечных зонтика, вырезанных из слоновой кости… Ширвиндт Р.С. Воспоминания о Яхонтове / Лит. обработка Н.А. Голубенцева. РГАЛИ. Ф. 2984. Оп. 1. Ед. хр. 29. Революционная молодость моей мамы – это семечки по сравнению со вкладом папы в победу Октября, ибо папа помимо музыкального образования имел еще и юридическое – окончил юрфак Московского университета. Вот что он писал в своих воспоминаниях.* * …Мой старший брат Е.Г. Ширвиндт, молодой, только что окончивший университет юрист, в дальнейшем один из видных работников советской юстиции, сразу определил свое отношение к совершающимся событиям и во многом ускорил ту переоценку ценностей, которая происходила тогда в нашей семье… …В первые дни Октябрьского переворота мне посчастливилось благодаря моему старшему брату присутствовать на тех исторических заседаниях II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов в Смольном 25-го и 26 октября, где были приняты первые декреты – о земле, о мире, о переходе власти к Советам. Я до сего дня не могу забыть момент, когда впервые увидел Ленина. Я стоял в зале Смольного среди солдат, матросов, вооруженных рабочих. Вдруг возник какой-то неясный гул, сотни людей повернули головы в одну сторону. Я оглянулся и увидел, как вдоль стены быстро идет, почти бежит Ленин. Он взошел на помост и, заранее прекращая жестом приветствия, сразу заговорил необыкновенно уверенно, просто и деловито о задачах момента, о первых основных мероприятиях советской власти…