Этот упрек открыл Стакполю, что именно он, правда, невольно, принес несчастье своей благодетельнице. Его чувство перешло в раскаяние и отчаяние, и он бросился перед Эдитой на колени. — Разрази меня гром, — воскликнул он, — если я ввел вас в опасность. Но я же и спасу вас! Где собаки-индейцы? Я проглочу их! При этом он снова вскочил, зарычал, как безумный, побежал в хижину, стал бегать взад-вперед и при этом беспрестанно испускал свой громкий рев, так что вскоре враги стеши отвечать на него. — Слушайте вы, длинноногие, змееобразные собачьи морды! — ревел он из хижины, куда и Роланд поспешно последовал за ним. — Слушайте вы, гологоловые, прокопченные краснокожие! Исчадие негров! Еноты, жабы, гады! Слушайте вы, подлецы, радующиеся тому, что пугаете ангелоподобную даму, слушайте, как я вызываю вас на бой! Вперед, и покажите ваши скальпы! Я сниму их… я, аллигатор с Соленой реки! Кукареку! Кукареку! После этих нелепых слов тотчас же послышались ружейные выстрелы, направленные на конокрада, который также отвечал на каждый выстрел, сопровождая воем, превосходившим силой даже дикий крик индейцев. Он долго бы еще находился в этом положении, если бы Роланд не стащил его с груды бревен. Но и отсюда он продолжал стрелять, выть, как будто он каждый раз убивал десятерых врагов. Роланд наблюдал за ним с удивлением и не без удовольствия. Вскоре, однако, дикие возобновили свои нападения: выстрелы их стали чаще, рев еще более неистов и дик, и они подвигались все ближе и ближе к развалинам. Положение осажденных стало вскоре так опасно, что Роланд, боясь нападения, тайно покинул развалины и спрятался у спуска в овраг. Враги, не подозревая, что хижина опустела, и, вероятно, полагая, что они загнали осажденных вглубь, выпустили по строению дюжину залпов, наверное, для того, чтобы подготовить общий штурм, которого так боялся Роланд. Тогда он обратился к Стакполю и спросил его, не считает ли он возможным перевезти в своем челноке женщин и спрятать их в безопасном месте. — Разрази меня гром, — воскликнул Стакполь, — это трудное дело, но я попытаюсь перевезти ангелоподобную даму! — А почему вы об этом не подумали раньше? — спросил его Роланд. — Э, да просто потому, что я хотел прежде всего сражаться за нее! — воскликнул Стакполь. — Ну-ка, выстрелю еще раз по этим бестиям, а потом, чужестранец, бежим. Но я наперед скажу вам: это не будет приятной прогулкой и трудно будет переправить лошадей через поток. — Нечего и думать о нас и о лошадях, — возразил Роланд. — Спасите только женщин. Я буду очень этому рад. Мы же, остальные, будем защищать овраг, пока не подоспеет помощь, если Натан еще жив. Без дальнейших бесполезных разговоров отправился Ральф к потоку, чтобы приготовить челнок для переправы женщин, тогда как Роланд уговаривал своих товарищей, Пардона Фертига и Цезаря, мужественно и стойко защищаться от нападения индейцев. Глава десятая ПЛЕН Шум потока и раскаты грома, раздававшиеся все громче и громче, объяли страхом Роланда, когда он поднял с земли сестру, чтобы отнести ее в челнок. Страх еще более усилился, когда он внимательно осмотрел лодку и заметил, что она была так мала, что едва ли могла нести в себе нескольких человек. Она представляла собой выдолбленный ствол дерева, заостренный к обоим концам, который скорее походил на корыто, чем на ладью. Роланд уверял, что мужчинам сесть в лодку нельзя, так как она сможет выдержать разве что троих. Поэтому он решил, что в лодку должны войти только Эдита и Телия, а все остальные поедут на лошадях. — А теперь вперед, молодцы! — закричал Стакполь мужчинам, которые один за другим спустились к реке. — Если вы хотите ехать верхом, то дайте мне ваши ружья и торопитесь, потому что, разрази меня гром, негодяи уже осаждают хижину! Роланд совершенно отказался теперь от намерения дождаться прибытия Натана. Не успел Ральф закончить свою речь, как головни полетели по воздуху и через разоренную крышу внутрь развалин, после чего дикари напали на хижину с ужасными, ликующими криками. Но вслед за тем раздались и крики изумления, а потом топот, поспешно приближающийся к оврагу. — Вперед! — закричал Ральф. — Чужестранцы, держитесь ближе к челноку, если вам дорога жизнь! Челнок отчалил. Роланд, ведя в поводу лошадь своей сестры, направил своего Бриареуса в пенившиеся волны и позвал за собой Пардона Фертига и Цезаря. Послушались они его или нет, он не мог судить, потому что уже находился в стремительном водовороте. Яркая молния, за которой наступил полный мрак, ослепила его. Течение неудержимо влекло его дальше, а гром своим треском заглушал всякий другой шум, кроме шума волн. Еще раз блеснула молния, и при свете ее Роланд увидел, что яростный поток несет его к узкому проходу между двумя стенами: стеной скалы и стеной леса. Он содрогнулся: эти мрачные и крутые стены по обеим сторонам и пенившийся между ними омут представляли зрелище, способное потрясти самое отважное сердце. У Роланда захватило дух, когда он увидел, что челнок подъехал к узкому месту в водовороте и в следующую минуту, прежде чем погас блеск молнии, исчез в нем, как будто был им поглощен. Но в эти страшные минуты ему некогда было раздумывать. Он бросил повод, за который держал лошадь своей сестры, повернул своего Бриареуса к омуту, быстро понесся между стен, и вот он уже видит, что конь его плывет по сравнительно спокойной воде. Новая молния осветила маленький челнок, плывший в полной безопасности, и слышно было, как конокрад ликовал, радостно потрясая веслом над головой. Как бы ответом на веселое ура рычащего Ральфа Роланд вдруг услышал позади себя такой громкий крик, который на мгновение заглушил даже шум потока и потом вдруг затих, как будто мгновенная смерть прервала его. Роланд сразу понял, в чем дело: перед тем, как повернуть коня вверх по течению, он заметил в волнах при вспышке молнии два или три темных предмета, похожих на лошадей, как раз возле него вынырнула из глубины потока человеческая фигура. Он крепко схватил человека, перекинул через седло и увидел, что спас жизнь своему верному негру, старому Цезарю. — Держись за седло! — крикнул он ему; и в то время как тот с инстинктивной поспешностью послушался, Роланд повернул лошадь опять вниз по течению, чтобы еще раз взглянуть на челнок. В следующую минуту, однако, лошадь его стала на твердую почву, и Роланд, к своей неизмеримой радости, заметил, что он на мели, к которой волны прибили также и легкий челнок. — Ну, меня следует назвать лягушкой! — ликовал Ральф Стакполь, приветствуя капитана. — Стремись, яростная вода! Я могу тебя поглотить ради ангелоподобной дамы. А теперь индейцы могут, пожалуй, снять скальп с реки, потому что наши скальпы они едва ли получат. Роланд радостно обнял спасенную сестру, а потом оглянулся: не видать ли где Пардона Фертига, которого что-то не было слышно. Он громко позвал его, но ответом ему были лишь рев воды и раскаты грома. Старый Цезарь тоже ничего не мог сказать о нем. Про себя самого он помнил только, что потоком его отнесло к стене леса, где он потерял сознание, и пришел в себя только тогда, когда его господин схватил его. Поэтому Роланд, к немалому своему огорчению, предположил, что бедный Пардон Фертиг погиб в волнах. Это предположение подтверждалось и тем, что из пяти лошадей только три достигли берега — Бриареус, лошадь Эдиты и, по всей вероятности, лошадь погибшего Пардона Фертига. Остальные же, наверное, разбились о скалы или о плавучий лес, или унесены потоком. Эти потери опечалили Роланда, но ему некогда было долго сожалеть о них. Его спутники ни в коем случае не могли считаться спасенными, и он должен был спешить укрыть их еще до рассвета в безопасном месте. Ральф вызвался провести путешественников к безопасной переправе и оттуда проводить их к тому месту, где остановились опередившие их переселенцы. Это предложение было принято с радостью. Роланд помог своей сестре сесть на лошадь, посадил Телию на лошадь погибшего Пардона Фертига, дал своего Бриареуса совершенно изумленному негру, а сам собрался продолжать путь пешком. Он составил как бы арьергард, Ральфа Стакполя поставил впереди отряда, и путешественники опять вступили в девственный лес. Тем временем утро уже брезжило, и первые лучи света виднелись бы на востоке, если бы небо все еще не было покрыто густыми тучами. Поэтому путешественники должны были воспользоваться немногими минутами оставшейся ночи, чтобы успеть уйти от коварных индейцев до рассвета. Все они, несмотря на крайнюю усталость, напрягали последние силы; густой кустарник и топкие болотистые места часто ставили им преграды; но когда свет проник в густой лес, Роланд все-таки был уверен, что они удалились от развалин, по крайней мере, на час езды. Путешественники вздохнули с облегчением: их радостная надежда еще более усилилась, когда облака вдруг раздвинулись и солнце во всей своей красе осветило землю. Прошел еще час. Они все еще двигались по кустарнику и болотам, которым Ральф отдавал предпочтение перед открытым лесом. И на самом деле, он поступал предусмотрительно, потому что натолкнуться на индейских лазутчиков гораздо скорее можно было в лесу, чем в этих мрачных кустарниках, где совсем не было тропинок. При всем том, вскоре оказалось, что хитрость Стакполя в этом случае была неудачна: для него самого и для всех других было бы гораздо выгоднее, если бы он, по крайней мере, в течение первого часа бегства двигался по прямой, вместо того чтобы терять часть драгоценного времени, пробираясь по непроходимым болотам. Теперь же беглецы вышли из кустарника и вступили на узкую тропинку, протоптанную буйволами. Тропинка вела к глубокому оврагу, откуда доносился шум воды. Путники увидели сверкавшую реку, через которую должны были переправиться. — Вот, прекрасная дама! — воскликнул Ральф, радуясь, — вот переправа! Вода тут настолько мелка, что вы не замочите даже своих подошв. Теперь наша взяла, и мы можем осмеять плутов-индейцев! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! С этими словами, которые отозвались эхом в лесу, Ральф направился было к спуску, как вдруг ликующий крик его оборвался и сменился криком ужаса. Ружейная пуля, пущенная из кустарника шагах в шести от него, прожужжала у него в волосах и даже вырвала из них клок. В то же время дюжина других выстрелов обрушилась на остальных путешественников, и четырнадцать или пятнадцать дикарей выскочили с громкими криками из-за кустов, где они до сих пор скрывались. Трое из них схватили поводья лошади Эдиты, шестеро бросились на Роланда Форрестера и прежде, чем он успел поднять руку для защиты, его повалили и связали. С ошеломленным Ральфом, казалось, дело было не лучше. Четверо индейцев бросились на него с поднятыми ножами, радостно восклицая: — Вот конокрад! Вот он, Стакполь!.. Теперь-то уж мы тебя не отпустим! Зажарим на большом костре! — Разрази меня гром, — прорычал Ральф, — так-то скоро я не поддамся! Он выстрелил из своей винтовки по диким наугад, одним прыжком скрылся в ближнем кустарнике, где был довольно крутой обрыв, и побежал с быстротой оленя. Вслед ему раздались выстрелы, и трое или четверо индейцев немедленно бросились преследовать его. Их крики, все удалявшиеся, перемежались с победным ликованием дикарей, оставшихся с белыми. Роланд был как бы оглушен; он видел, как индейцы попирали ногами старого окровавленного Цезаря, как стащили с лошади его мертвенно бледную, лишившуюся чувств сестру… Страшная ярость наполнила его сердце… Он стал делать огромные, но напрасные усилия, чтобы освободиться от оков. Но ничего не достиг, кроме насмешек своих врагов, которые с варварским удовольствием смотрели, как он мучался. Еще крепче связали они его и прикрутили руки к спине ремнями из буйволовой кожи так, что он едва не кричал от боли. Впереди предстояли еще другие, более жестокие муки. Он видел, как полно ужасом бледное лицо его любимой сестры, видел, как умоляюще она протягивала к нему руки, видел грубую радость бессердечных дикарей и ожидал каждую минуту, что голова его будет разрублена томагавком. Он даже хотел просить о пощаде и милосердии, но отчаяние отняло у него голос и он лишился чувств, впал в полное забытье. Так пролежал он некоторое время, к счастью для себя, не видя и не понимая, что происходило вокруг него. Глава одиннадцатая ПОПЫТКА Когда Роланд пришел в себя, все вокруг него совершенно переменилось. Громкое издевательское ликование диких утихло, и ничто, кроме шума листвы и журчания воды, не нарушало глубокой тишины. Дикари тоже исчезли, и Роланд, осмотревшись, не увидел ни одного живого существа, кроме маленькой птички, порхавшей в ветвях над головой. Движения Роланда были, однако, еще стеснены: он был связан, и в голову ему пришла страшная мысль, что у дикарей могло возникнуть свирепое намерение оставить его томиться здесь, в пустыне, одиноким и беспомощным. Недолго было, однако, это опасение, потому что когда он сделал отчаянное усилие, чтобы освободиться от своих пут, то почувствовал чей-то грубый кулак у своей шеи и чей-то голос прохрипел ему на ухо: — Длиннонож, лежать тихо! Увидишь, как Пианкишав убивает братьев Длинноножа. Пианкишав — великий воин! Роланд с трудом повернул голову и увидел в кустах за собой дикого, свирепого, старого воина, взгляд которого с равнодушной жестокостью дикой кошки то следил за ним, то обращался к склону горы, где совершалось что-то особенное. Роланд, который все еще ничего не понимал, хотел обратиться с несколькими вопросами к своему сторожу, но едва он открыл рот, как дикарь приложил блестящий меч к его горлу и выразительно сказал: — Если Длиннонож будет говорить, то тут же и умрет! Пианкишав сражается с братьями Длинноножа! Пианкишав — великий воин! Роланд замолчал и предался своим грустным мыслям. Вскоре, однако, они были прерваны отдаленным шумом, который Роланд сначала принял за топот стада буйволов, пока не заметил, что шум производили лошади, мчавшиеся во весь опор по каменистой тропинке, по той самой, где они были взяты в плен. Сердце забилось в радостной надежде: кем же могли быть эти всадники, как не отрядом кентуккийцев, быть может, призванных Натаном к нему на помощь. Легко мог он себе теперь объяснить исчезновение индейцев, засевших вновь в свои засады ввиду приближения воинского отряда. — Прячьтесь теперь, чудовища! — пробормотал он сердито, — на этот раз вы уже не уйдете, теперь вы имеете дело с отрядом храбрецов, а не с испуганными, бежавшими от вас женщинами! В волнении попробовал он поднять голову вверх, чтобы как можно скорее увидеть приближающихся союзников. Против его ожидания, старания его были остановлены диким, который проговорил с устрашающей усмешкой: — Так, теперь можешь ты увидеть, как Пианкишав снимает скальпы с Длинноножей, твоих братьев! Пианкишав — великий воин, Длиннонож- ничто! Несколько раз индеец повторил эти слова. Роланд же тем временем внимательно осматривал местность, которая, вероятно, должна была скоро сделаться местом жестокого боя. На горе, откуда вела злосчастная тропинка, почти не было деревьев. Только кое-где поднимались из травы несколько искривленных стволов кедра, земля была в глубоких трещинах и расщелинах, сильно затруднявших движение всадников. Дикари расположились у склона, где было очень мало деревьев, которые могли бы защитить нападавших, сами же индейцы заняли пространство, так хорошо защищенное скалами и и кустами, что могли нанести немалый вред. При всем этом Роланд почти не сомневался в исходе предстоящего сражения. Число дикарей, по его мнению, едва ли могло равняться пятнадцати или шестнадцати воинам, а отряд его друзей был, вероятно, многочислен. Но как было велико его разочарование, когда отряд вышел из лесу, и его глазам представилась только маленькая группа молодых людей, приближавшихся с такой поспешностью, что, по-видимому, они не имели ни малейшего понятия об устроенной им засаде. В предводителе он тотчас же узнал молодого Тома Бруце, за которым следовало не более десяти юношей. Все они, правда, были хорошо вооружены и держали ружья наготове. Из опасения, что они как раз попадутся в руки врагов, Роланд, забыв о своем собственном тяжелом положении, закричал, как только мог, громко: — Берегитесь засады! Стой! Больше он не мог произнести ни слова, потому что сторож схватил его за горло, высоко подняв над ним нож, и, казалось, готов был воткнуть его в грудь. Но Роланд все-таки заметил, что крикнул не напрасно: кентуккийцы вдруг остановились и соскочили с лошадей, которых один из молодых людей увел немедленно за хребет горы. Том Бруце поднял свое оружие, указал рукой на засаду дикарей и закричал своим спутникам: — Ну, господа, — пленные женщины и краснокожие дикари там! Сражайтесь во славу Кентукки и на радость женщинам! Пусть каждый стреляет в какой-нибудь куст, и каждая пуля пусть попадет в краснокожего. Выгоним этих бестий из их засады! Ответом на эту речь было громкое ликование молодых людей, которые сразу же исполнили приказание молодого предводителя. Они разделились, а индейцы, как только заметили это, выстрелили шесть или семь раз, недалеко от Роланда, не принеся никакого вреда. — Вот они где, собаки! — закричал Том и побежал со спутниками в ближайшие кусты. — Покажите им свое мужество! — Длиннонож — большой дурак! — закричал старый дикарь, стороживший Роланда, и с этими словами быстро удалился, оставив Роланда одного. Борьба, начавшаяся теперь, представляла для Роланда что-то совершенно новое, особенное. Во всех стычках, в которых ему приходилось участвовать раньше, враждебные отряды стояли открыто друг против друга, лицом к лицу. Здесь же никто не видел своего врага, но обе стороны лежали, спрятавшись в траве, и так старательно скрывались за кустами и скалами, что только по случайному выстрелу можно было заметить их присутствие. Кроме того, здесь каждый сражался за себя, тогда как в сражениях белых обыкновенно масса стояла против массы, и воины, поддерживаемые своими товарищами, черпали постоянно новое упование, новую отвагу. Роланд полагал, что при таком бое, как начинавшийся, ни одной из сторон не могло быть нанесено большого вреда. Но вскоре он увидел, что ошибается. Сражавшиеся подползали друг к другу все ближе и ближе, старательно скрываясь, и выстрелы, которые прежде были довольно редки, теперь раздавались все чаще и чаще. Ликование индейцев или лихой воинственный крик одного из кентуккийцев доказывали по временам, что пыл быстро разгорался с обеих сторон. В то же время Роланд заметил, что обе стороны вытянулись в одну широкую линию, и заключил из этого, что кентуккийцы остерегались показать тыл, а наоборот, решили стать с противником лицом к лицу. Таким образом, сражение продолжалось несколько минут. Наблюдая за ним, Роланд испытывал неимоверное душевное страдание, ему было не все видно и сам он не в силах был вмешаться в битву, от исхода которой зависела его судьба. Вдруг три индейца, увлекаемые яростью и жаждой крови, выскочили из своей засады и напали на кентуккийцев с громкими криками. Роланд задрожал: он боялся, чтобы эта смелая выходка не была началом нападения всего отряда индейцев, который в таком случае, без сомнения, победил бы своих малочисленных противников. Но молодой капитан ошибся: как только медно-красные лица дикарей показались из травы, в них выстрелили одновременно из трех ружей. Каждый выстрел нанес осмелевшим противникам удар: двое из них упали на месте мертвыми, а третий, дико размахивая топором и шатаясь, сделал еще несколько шагов вперед, но тут же упал, испуская дух. Громко возликовали кентуккийцы и не упустили момента благоприятного, чтобы воспользоваться своим успехом. — Да здравствует наше старое Кентукки! — радостно закричал Том Бруце. — Еще раз, товарищи! Зададим им хорошенько и освободим слабых женщин!