Не знаю, почему я выбираю именно владельцев самолета, а не что-нибудь более ему близкое. Но только они приходят в голову. — Те, с самолетом. Возможно, ты прав, возможно, я сошла с ума, но я чувствую, как что-то приближается ко мне, Марк, к нам. Не полиция. Возможно, что-то, о чем я до сих пор даже понятия не имела. Я не знаю. Да, пусть это звучит глупо и параноидально, и у меня нет ни малейших доказательств этому чувству, но я буквально ощущаю это во всем. Словно они лишь ждут чего-то. Я пока не вижу, но я уже чувствую приближение… Моя решимость тает от взгляда на его обеспокоенное лицо. Я, наверное, изъясняюсь сейчас как полный псих. И если я сама это чувствую, мне действительно стоит все это прекратить — продажу бриллиантов, интервью с Холли и все прочее, как он и сказал. Но вместо того чтобы остановиться, я лишь погружаюсь все глубже и глубже. Марк возвращается в ванную и сжимает меня в объятиях, я же роняю голову ему на обнаженную грудь, прислушиваясь к стуку его сердца. Он знает, что нужен мне. — Они не охотятся на нас, Эрин. Кем бы они ни были, они никогда не смогут нас разыскать. А даже если бы могли, они считают, что мы уже мертвы. Милая, это не о них нам стоит волноваться. Нам стоит беспокоиться о расследовании СО-15. И этот так называемый Патрик — почти наверняка член команды Фостера. Подумай сама. Если бы Патрик каким-то образом был связан с сумкой, то полиция к этому времени уже заметила бы, что он ошивается поблизости, разве нет? Я молча киваю ему в плечо. Он прав, старший инспектор Фостер в некотором роде может стать нашей страховкой. Марк нежно целует меня в лоб и ведет к постели. Как по волшебству, мы снова вместе. Похоже, я уничтожила трещину между нами. Пока что. Но, лежа рядом с ним в постели, я напряженно размышляю. Заметит ли полиция, что кто-то за мной следит? У них под носом радикалы переманили на свою сторону уязвимую молодую женщину. Они не заметили, что Эдди сунул нос в мою жизнь. Очень уж многое они не заметили. 30 Суббота, 24 сентября Третье интервью Мой кофе исходит паром в пронзительно холодной комнате для допросов. Сентябрь выдался просто арктический. Охранник, присутствующий со мной в комнате здесь, в Пентонвилле, выглядит так, как будто шагнул сюда из сериала «Т. Дж. Хукер». Похоже, на десять процентов он состоит из шляпы и на девяносто — из бочкообразной груди. Хотя, может, я придираюсь? Он сегодня утром определенно в лучшей форме, чем я. А я чувствую, что все еще почти сплю, словно застряв в бесконечном джетлаге. Я помню небо над Бора-Бора, помню, какими теплыми были мои руки и ноги, помню ясные жаркие дни. И надеюсь скоро проснуться. Что, если остаток моей жизни пройдет в полусне, что, если я такой и останусь? Я думаю о Марке, который там, на морозе, бродит по оживленным улицам Лондона. Сегодня утром он ищет помещение под офис новой фирмы. Похоже, она начала становиться реальностью. Чуть позже он встретится с Гектором у нотариуса, чтобы подписать какие-то бумаги. Все складывается очень многообещающе. Мой телефон вибрирует в кармане. Я отклоняю звонок. Это снова Фил. Он в ярости оттого, что мы вычеркиваем Холли из фильма; я написала ему об этом сегодня с утра, после чего он звонил уже три раза. Он недоволен. И еще я пропустила звонок от Фреда. Он хочет просмотреть записи, которые есть у меня на данный момент. Ему интересно. Довольно редко режиссер, получивший БАФТА и номинировавшийся на Оскар, проявляет хоть мимолетный интерес к дебютным фильмам вроде моего, но вот вам странности преемственности. Хотя, возможно, и нет. Пусть мы не родственники, просто он устроил меня на первую работу, я умудрилась ее не испортить, и с тех пор он за мной присматривает. К тому же он вел меня к алтарю. Я с радостью предоставила бы ему записи, но, конечно, большую их часть сграбастала СО-15. Объяснять это Фреду придется дольше, чем я могу себе сейчас позволить. В коридоре раздается звонок открытия камеры. В отличие комнаты в Холлоуэе, в этой нет двери, только арка, ведущая прямо в коридор. Меня передергивает от вида грязно-белых тюремных стен, и я приказываю себе взбодриться. Определенно бывает и похуже. Жизнь всегда может стать еще хуже. Снова раздается звонок. Я поднимаю глаза и сквозь арку вижу Эдди Бишопа, красавца шестидесяти девяти лет. Он идет по скрипучему линолеуму коридора, сопровождаемый еще одним охранником. На Эдди тот же серый шерстяной спортивный костюм, что и на других заключенных, но отчего-то именно на Эдди он смотрится совсем иначе. С тем же успехом он мог бы носить костюм-тройку, один из тех, что я видела на бесчисленных фотографиях из его досье. Он излучает авторитет. Хотя, возможно, мне просто так кажется, потому что я знаю о его преступлениях, знаю его историю. Выглядит он как кокни-версия Кэри Гранта, и одному богу известно, как он ухитряется оставаться таким загорелым в тюрьме. Он замечает меня и улыбается. Почему плохие парни всегда такие обаятельные? Полагаю, потому, что в конечном итоге без привлекательной внешности сложно выживать, будучи плохим парнем. Без нее тебя называют просто бандитом. Он выдвигает стул и садится. Мы наконец-то встретились. Я и Эдди Бишоп. И мы улыбаемся. А потом вклинивается «Т. Дж. Хукер». — Все в порядке, Эдди? Что-нибудь нужно? Воды? — Тон у него дружелюбный, веселый. Мы все тут друзья. Эдди оборачивается — медленным, текучим движением. — Не-а, Джимми. Все отлично. Спасибо большое. — Тон у него тоже веселый. Сегодня хороший день. — Без проблем. Просто крикни, если что-то понадобится. — Он оглядывается на другого охранника, того, что привел Эдди, и кивает ему. Оба проходят через арку в коридор. — Мы будем в конце коридора, в комнате отдыха. — Охранник обращается к Эдди, не ко мне. И с этими словами оба исчезают из виду, поскрипывая подошвами по линолеуму и оставляя меня сидеть с потрясенным видом. Почему они уходят? Я ведь даже еще не включила камеру! Это весьма странно. Никто вчера на брифинге не предупреждал меня ни о чем подобном. Они оставляют меня одну в комнате с Эдди Бишопом. Я размышляю, стоит ли мне пугаться. Думаю о сообщениях на автоответчике. Эдди убил множество людей, или по его приказу убили множество людей. Есть истории — целые книги историй — о пытках, похищениях, нападениях и всем прочем, что творили банда Ричардсонов и Эдди в течение сорока лет. Современные легенды. Ничего, конечно, нельзя доказать, никаких улик, никаких свидетелей. Полагаю, пугаться мне стоит, но я не испугана. И внезапно меня озаряет: я ведь так и не выяснила, почему Эдди согласился сниматься в моем документальном фильме. Он наверняка получил миллион предложений и просьб рассказать о себе, но до сих пор ни разу не соглашался. У него нет такой потребности и склонности, насколько я могу определить. Но вот теперь, сидя напротив него, без охранников, с камерой, которая все еще не включена, я понимаю, что упустила нечто важное. Он должен хотеть чего-то от этой встречи. Эдди что-то от меня нужно. И мне, насколько я понимаю, тоже, так ведь? Сердце пропускает удар. Вот оно. Страх. Я включаю камеру. Он улыбается. — Свет, камера, мотор, так? — Эдди медленно протягивает мне руку через стол. Он осторожен, не хочет меня напугать. Наверняка он знает, какой эффект производит на людей. Имеет представление о своем личном бренде магии. — Рад познакомиться, Эрин, милочка. Милочка. Я из поколения миллениалов, я читала Адичи, Грир, Уолстонкрафт[33], но почему-то слово «милочка» в его исполнении меня не задевает. В его устах, в устах человека другого времени такое обращение кажется до странности невинным. — Рада встретиться с вами, мистер Бишоп, — отвечаю я. Я касаюсь его руки, протянутой над пластиковой столешницей, он чуть поворачивает кисть, чтобы моя оказалась сверху, придерживает большим пальцем — это не полноценное рукопожатие, он просто мягко сжимает мою руку. Я леди, а он джентльмен, что он и дает мне понять. — Зови меня Эдди. — Все это настолько старомодно, что просто смешно, однако впечатляет. Я улыбаюсь, сама того не желая. И краснею. — Рада знакомству, Эдди, — говорю я, едва не хихикая. Отлично. Я идиотка. Я отнимаю у него свою руку с мыслью: «Сосредоточься, Эрин. Сразу переходи к делу». Меняю тон. Натягиваю профессиональную личину. — Полагаю, нам нужно сразу прояснить некоторые моменты, верно? Благодарю за шампанское. Мы оценили этот жест. — Я встречаю его взгляд, я хочу, чтобы он увидел: на меня не удалось надавить. Он отвечает самодовольной улыбкой. Кивает: «Не за что». А после паузы говорит уже на камеру: — Боюсь, я не знаю, о чем ты говоришь, милая. Если оно не из ассортимента тюремного магазина, то оно не от меня. Но подарок, наверное, был хорош. По какому поводу? — Он невинно вскидывает брови. Я понимаю. Камера пишет, так что мы играем положенные роли. Упоминать сообщения на автоответчике, значит, тоже не будем? Что ж, ладно. Я киваю ему и возвращаюсь к сценарию. — Вы желаете задать какие-нибудь вопросы, прежде чем мы начнем? — Мне не терпится двигаться дальше, у нас меньше времени, чем хотелось бы. Он выпрямляется на стуле, готовясь, закатывает рукава. — Никаких вопросов. Готов начинать по сигналу леди. — Что ж, хорошо. Не могли бы вы назвать свое имя, приговор и срок, Эдди? — Эдди Бишоп. Осужден за отмывание денег. Семь лет. Освободиться должен до Рождества. Что было бы здорово. Это мое любимое время года. Итак, мы работаем. Он выглядит расслабленным, в своей тарелке. А затем вскидывает брови: «Что дальше?» — Что вы думаете о своем обвинении, Эдди? О сроке? Он не будет ни в чем признаваться под запись, я это знаю, но выдаст, что может: ему нравится играть в опасные игры с властями, я поняла это по записям из зала суда. — Что я думаю о приговоре? Забавно, Эрин, что меня об этом спросили. — Его улыбка становится саркастической. Он игрив и доволен жизнью. — Буду честен: мало что. Плохо я думаю о приговоре. Они пытались засадить меня хоть за что-то в течение тридцати лет, перепробовали все на свете, и, как известно, меня долгие годы обвиняли во всем, что только приходило в голову. Как по мне, кое-кто не в состоянии смириться с тем, что парень из Ламбета может преуспеть в жизни честным путем. Такого не бывает, верно? Но мне до сих пор ничего не могли вменить, любой другой был бы слегка оскорблен происходящим, если ты меня понимаешь. Потому что это только вопрос времени, когда тебя оговорят. Если хочешь найти достаточно грязи, рано или поздно она накопится, и ты ее получишь. Так или иначе, если вы понимаете намеки. — Он оставляет эту фразу висеть в воздухе. Думаю, все мы достаточно знаем о шестидесятых и семидесятых, чтобы догадаться: полиция в те времена порой была хуже бандитов. Он намекает, что доказательства подбросили, чтобы его подставить. Я не возражаю. — Но что я могу сказать? В конечном итоге моя бухгалтерия оказалась не такой, как надо. У меня всегда были проблемы с цифрами. Дискалькулия. Я в школе плохо учил математику, — продолжает он со вполне очевидной иронией. — Тогда ее, конечно не диагностировали, правда? Дискалькулию. Просто считали, что ты либо недоразвитый, либо прикидываешься. А я был умным ребенком, в других областях, вот они и решили, что я страдаю ерундой. Издеваюсь над ними. Сейчас в школах все совсем иначе, да? У меня двое внуков. В школе я надолго не задержался, это было не по мне. Так что, наверное, от ошибок с расчетами меня, по логике вещей, отделяло только время, как считаешь? — Улыбка у него широкая и теплая. Я совершенно уверена, что у него был бухгалтер. И совершенно уверена, что этот бухгалтер давал показания в суде. Меня поражает его способность совать всем кукиши под нос, дразнить систему, после чего ему все сходило с рук. Более того, я хочу, чтобы это сошло ему с рук. Я болею за него. Как и все. За его небрежно-развязную кокни-психопатию. Это весело. И совсем не похоже на настоящий современный преступный мир, грубый, зубодробительный; это скорее преступность другого формата: «Жемчужная гильдия»[34], пироги и картошка, Боб Хоскинс, Дэнни Дайер, Барбара Виндзор[35], «Ограбление по-итальянски»[36], топор в багажнике машины. — Хорошо. — Я подаюсь вперед. Хочу, чтобы он знал: я приняла его игру. — Так вы ничего не будете рассказывать мне о Ричардсонах, я правильно поняла, Эдди? Теперь я желаю узнать, какую игру он ведет. — Эрин, милая, я отвечу на любые вопросы, дорогуша. Я — как открытая книга. Я могу чего-то не знать, но определенно готов попробовать. А теперь как насчет улыбки? — Он с озорным видом склоняет голову. А я действительно ничего не могу с собой поделать, мне это нравится. Я улыбаюсь, искренне, показывая зубы. — Спасибо большое, Эдди. В таком случае, вы не могли бы рассказать мне о Чарли Ричардсоне, главе банды Ричардсонов, каким он был? Мне кажется, что теперь я понимаю правила. Спрашивать о ком-то, но не требовать фактов.