Это здание, даже будучи новым, вряд ли могло привлечь чей-либо взгляд — его немногочисленные окна были закрыты тонированными стеклами в металлических рамах, вправленных в тускло-серый бетон. Само здание представляло собой обычную коробку — символ глубокой депрессии. «А потом они спрашивают, почему все патологоанатомы такие странные». — Вон туда. — И он указал в переулок. Больше сдерживаться она не могла. И вопреки всем социальным, биологическим и психологическим навыкам, которые сформировали из нее цивилизованную личность западного образца начала двадцать первого века — олицетворение конформизма и благопристойности, — она была вынуждена помочиться, лежа обнаженной и на глазах у другого человека. И возможно, по чистой случайности именно в этот момент он заговорил впервые за много часов, но настолько тихо, что она не смогла ничего расслышать. — Стой! — Кричать было нельзя, поэтому приходилось говорить громким шепотом, однако Айзенменгер, не обратив на нее никакого внимания, продолжал идти по проулку. — Черт! — пробормотала она себе под нос в ожидании ответа на звонок. Наконец ей откликнулась констебль Кларк. — Инспектор Уортон на связи. Нуждаюсь в подкреплении. Мол-стрит, рядом с больницей. Заброшенный морг. У меня есть все основания полагать, что в нем находится Мартин Пендред, возможно с заложницей. Она не стала дожидаться ответа и кинулась догонять Айзенменгера. — Мартин, пожалуйста, ответь мне. Однако тот продолжал что-то тихо бормотать себе под нос, а затем, как она догадалась, бесшумно встал. — Мартин? Но он с безжалостным безразличием продолжал произносить свой монолог, который, казалось, не завершится до второго пришествия. Она не могла разглядеть выражение его лица, но оно казалось окаменевшим. Это загово́р. Заклинание. Тем не менее она не могла поверить своим ушам. Ритм в произносимом им тексте отсутствовал. Что же он произносил? Она уже дрожала от холода, и хриплое дыхание обжигало горло. Она не могла заставить себя успокоиться, расслабиться и прислушаться к тому, что говорит Мартин. — …главное — убедиться в правильности идентификации… — монотонно произносил он. Она снова изогнулась, чтобы посмотреть на него, но его не было. Сердце вдруг застучало у нее в груди с грохотом канонады. Куда он делся? — …Бирки на трупах должны соответствовать номеру запроса. Убедитесь в их идентичности и дважды проверьте это, прежде чем приступить… Где он? Она поняла, что он обходит ее со стороны головы. Видимо, он двигался очень медленно, в одном ритме с произносимым текстом. Только теперь до нее дошел смысл того, что он говорил. «Трупы? Он сказал „трупы"?» — …вы помещаете подставку под спину, располагая ее посередине позвоночника… Он снова появился перед ней, на этот раз слева. — …и осматриваете тело на предмет повреждений. Ссадин, шрамов, царапин. Вы знаете разницу между царапиной и рваной раной? Рваная рана — это нарушение целостности кожного покрова, а царапина — это всего лишь легкое его повреждение. Особое внимание обращайте на горло и глаза — если что-то заметите в этих областях, тут же сообщайте об этом патологоанатому… — Мартин? — В голосе Елены уже звучал страх, она говорила чуть ли не с мольбой. Однако его взгляд был абсолютно безжизненным и безучастным. — …измерьте длину шрамов и царапин. Если труп является жертвой дорожного происшествия, зарисуйте все повреждения, которые вы на нем обнаружите… В руках у него был ватный тампон, на который она обратила внимание лишь в тот момент, когда он снова начал приближаться к ее голове. Она открыла было рот, чтобы закричать, и тампон тут же оказался у нее во рту, а Пендред принялся заталкивать в него все новые и новые тампоны. Она пыталась сделать все возможное, чтобы помешать ему, мотая головой из стороны в сторону, однако ее усилия ни к чему не привели. Затем он остановился, и она почувствовала, что задыхается, глаза у нее слезились, дыхание с трудом вырывалось через нос. Однако передышка была недолгой. Он начал трогать ее руками, и при каждом прикосновении его мертвенно-холодных пальцев Елену охватывало такое отвращение, словно до нее дотрагивалась дохлая лягушка. Он хватал ее за щиколотки, осматривал ее пальцы, приподнимал ей голову, оттягивая при этом веки, и раздвигал губы. Когда он схватил ее за грудь и начал измерять ее металлической линейкой, отчего кровь хлынула еще сильнее, Елена закричала от боли. А потом он внезапно исчез, и от этого ей стало совсем страшно. Углубляясь в темноту, царившую за двойными дверями, Айзенменгер понимал, что ему следует дождаться Беверли, однако в голове у него звучали настырные нашептывания сирены, подталкивавшей его вперед и напоминавшей о том, что Елена находится совсем рядом и, возможно, возле нее человек, который с большим удовольствием перережет ей горло от уха до уха. Воздух был насыщен пылью, сыростью и запахом плесени. Айзенменгер никогда не бывал именно в этом морге, но он знал, как устроены другие. Он понимал, что находится в небольшом вестибюле, за которым, скорее всего за двойными дверями, располагается холодильная камера. Справа от него находилась запертая дверь, а слева — еще одна, с застекленным верхом. Он повернулся влево и заглянул в окно. За дверью находился практически пустой кабинет, в котором стояли лишь стол и обшарпанная картотека. Он свернул к правой двери, догадываясь, что за ней может находиться человек с очень острым ножом, терпеливо дожидающийся его появления. За дверью тянулся очень узкий коридор — ни сумасшедших, ни света в нем не было. Правое его ответвление заканчивалось тупиком, напротив располагались две двери, на одной из которых было написано «Мужчины», а на другой — «Женщины». А слева находилась еще одна дверь. И Айзенменгер понял, что это вход в секционный зал. Он тяжело сглотнул, ощутив вкус страха. Она там. Он двинулся вперед, стараясь ступать медленно и осторожно, но чувствовал, что его шаги, невзирая на все усилия, звучат настолько громко, что могут разбудить спящего Морфея, даже если у того уши заложены серными пробками. И тут он услышал за спиной шум, от которого его словно пронизало электрическим током, а сердце едва не выпрыгнуло из груди. Издали до него донесся то ли шепот, то ли шипение: — Джон? Беверли. Он секунду помедлил. Подойдя к дверям секционного зала, он остановился и прильнул к ним ухом. Ничего. Дверная ручка была шершавой, словно ее протерли наждачной бумагой. Он нажал на нее и толкнул дверь. Из щели на него пахнуло холодом. Как в могиле. Единственное, что он смог разглядеть, это нагромождение стульев и стоек для капельниц. Он раскрыл дверь чуть шире. В поле зрения возник один секционный стол, за ним — другой. Ко второму была привязана обнаженная Елена, голова у нее была приподнята, глаза широко раскрыты. Ее рот был чем-то заткнут. Айзенменгер тут же ринулся к ней, собираясь окликнуть ее по имени. Но тут дверь захлопнулась, и в него вонзился нож. Айзенменгер не смог сдержать крик. «Ну, на этом стандартную процедуру можно закончить». Теперь ей только оставалось решить — войти через двойную дверь или вернуться назад и поискать другой вход. Без какой-либо видимой причины Беверли повернула направо и двинулась по узкому проходу между изгородью и навесом, который был завален кирпичами, битыми бутылками, пивными банками и колючей проволокой; на полпути ей попалась полуразложившаяся крысиная тушка. В конце прохода налево уходил еще один лаз точно такого же вида, который вел к маленькому захламленному дворику. Она быстро, но соблюдая осторожность, двинулась по неровной поверхности, миновала перевернутый холодильник, походивший на постмодернистскую скульптуру, и приблизилась к задней стене морга. Дверей здесь не было, зато виднелись два окна; рама одного из них была разбита. Не утруждая себя дальнейшим осмотром, Беверли пропихнула руку в дыру и принялась на ощупь искать щеколду. Ей пришлось встать на цыпочки, так как та заржавела и не поддавалась. — Черт! — выдохнула она. Она чувствовала, как в руку ей впивается осколок стекла, но это ее не остановило, и она еще сильнее надавила вниз. Щеколда поддалась, и стекло врезалось ей в руку. Кровь с поразительной быстротой залила все вокруг, продолжая вытекать из ее раны. Но окно было открыто, и она не могла медлить. Не обращая внимания на кровь, которая уже пропитала рукава ее блузки и пиджака, а также на боль, разливавшуюся по всей руке, она подтянулась и, перемахнув через подоконник, оказалась в мужской раздевалке. Она мгновенно проскочила мимо пустых открытых шкафчиков, миновала мелкий залив пыли, лежавшей на полу, и оказалась у двери, которая вела внутрь. Треск бьющегося стекла заставил ее вздрогнуть. Что за черт? Она толкнула дверь, вознеся молитву, чтобы та не заскрипела. И дверные петли послушались ее. Гомер вместе с Райтом просматривал документы, накопившиеся по убийствам Пендреда, когда в дверь постучали и в кабинет с совершенно несвойственной решимостью вошла Кларк. — Мы знаем, где может скрываться Пендред, сэр.