Смех стих, как будто его и не было, и Льюс Тэрин, ничуть не удивленный, повернулся. – А-а, гость! У тебя есть Голос, незнакомец? Скоро настанет время для Песни, и всех приглашают принять в ней участие. Илиена, любовь моя, у нас гость. Илиена, где же ты? Глаза человека в черном расширились, взгляд метнулся к золотоволосой женщине, затем обратно на Льюса Тэрина. – Шайи’тан тебя побери, неужели порча уже так вцепилась в тебя? – Это имя… Шай… – Льюс Тэрин вздрогнул и поднял руку в оберегающем жесте, словно бы защищаясь от чего-то. – Не нужно произносить это имя. Это опасно! – Хоть это-то ты помнишь! Опасно для тебя, глупец, не для меня. Что еще ты помнишь? Вспоминай, идиот, ослепленный Светом! Я не допущу, чтобы все кончилось, пока ты без памяти! Вспоминай! Несколько мгновений Льюс Тэрин глядел на свою поднятую руку, зачарованно любуясь разводами копоти на ней. Затем вытер руку о еще более грязное одеяние и повернулся к незнакомцу: – Кто ты такой? Чего тебе надо? Человек в черном развернул плечи и надменно произнес: – Когда-то меня называли Элан Морин Тедронай, но теперь… – Предавший Надежду, – прошептал Льюс Тэрин. Воспоминания начали пробуждаться, но он мотнул головой, испугавшись их. – Значит, кое-что ты помнишь. Да, Предавший Надежду! Так люди назвали меня, а тебя они прозвали Драконом, но я, в отличие от тебя, принял новое имя. Они дали его мне, стремясь меня оскорбить, но я еще заставлю их склониться пред этим именем и почитать его. А как поступишь со своим именем ты? После этого дня люди будут звать тебя Убийца Родичей. Как поступишь ты с этим именем? Льюс Тэрин обводил взглядом разоренный зал. – Илиена должна быть здесь и встречать гостя, – отсутствующим тоном пробормотал он, затем сказал во весь голос: – Илиена, где же ты? Пол вздрогнул, тело золотоволосой женщины шевельнулось, словно откликаясь на призыв. Льюс Тэрин не замечал ее. Элан Морин скривился. – Посмотри на себя, – сказал он с презрением. – Было время, и ты первым стоял среди слуг. Было время, и ты владел кольцом Тамерлина, был верховной опорой и восседал на высоком троне. Было время, и ты призывал к себе девять Жезлов владычества. Взгляни на себя теперь! Жалкое растерзанное создание. Но и этого тебе мало. Ибо ты унизил меня в Зале слуг. Ты одолел меня пред вратами Пааран Дизен. Но теперь я более велик. Я не дам тебе умереть в неведении. Когда ты умрешь, последней твоей мыслью будет мысль о твоем полном поражении, ты осознаешь, сколь оно глубоко. Если я вообще позволю тебе умереть! – Не могу понять, куда делась Илиена. У нее найдутся для меня неласковые слова, если она подумает, что я прячу от нее гостя. Надеюсь, беседа с ней понравится тебе, а ее-то она точно обрадует. Но предупреждаю: ты рискуешь провести остаток дней своих, рассказывая ей обо всем, что знаешь. Отбросив черный плащ за спину, Элан Морин воздел руки. – Как жаль, – посетовал он, – что здесь нет кого-нибудь из этих твоих сестер. Я никогда не был искушен в Исцелении, а сейчас я – последователь иной силы. Но ни одна из них не смогла бы дать тебе больше нескольких минут ясного ума, даже если ты и не успел бы сокрушить ее первой. То, что могу сделать я, моим целям послужит не хуже. – Его улыбка была неожиданна и жестока. – Но, боюсь, Шайи’таново Исцеление отличается от всего того, что тебе известно. Исцелись, Льюс Тэрин! Он простер руки, и свет потускнел, словно бы тень легла на солнце. Боль вспыхнула в Льюсе Тэрине, и он закричал; крик исторгся из самой глубины его души, крик, который он не мог остановить. Огонь опалил его до мозга костей, по жилам хлынула кислота. Он выгнулся дугой и рухнул спиной на мраморный пол, ударившись головой. Сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди, каждый удар пульса вновь вгонял в него пламя. Он беспомощно содрогался и извивался в конвульсиях, его череп, грозя взорваться от боли, превратился в источник неимоверных страданий. Хриплые вопли разносились по всему дворцу. Медленно, очень медленно боль отступила. Она отпускала Льюса Тэрина долго, чуть ли не тысячу лет; он лежал на полу, дрожа и судорожно хватая воздух горящим ртом. Казалось, прошла еще тысяча лет, прежде чем Льюс Тэрин сумел приподняться, напрягая непослушные мышцы-медузы; его качало из стороны в сторону, когда он, опираясь на ладони и колени, встал на четвереньки. Взор Льюса Тэрина упал на золотоволосую женщину, и вопль, сорвавшийся с его уст, не мог сравниться ни с одним криком, что прежде вырвала из него боль. Шатаясь, едва не падая, он подполз к жене. Чуть ли не все оставшиеся силы ушли на то, чтобы подтянуть Илиену к себе и обнять. Дрожащими руками Льюис Тэрин убрал волосы с лица женщины, вглядываясь в ее широко раскрытые глаза. – Илиена! Да поможет мне Свет, Илиена! – Он склонился над ней, стараясь прикрыть собой, еле сдерживая в горле рыдания и стоны человека, которому незачем больше жить. – Нет, Илиена! Нет! – Ты можешь вернуть ее, Убийца Родичей. Великий повелитель Тьмы может оживить ее, если ты будешь служить ему. Если будешь служить мне. Льюс Тэрин поднял голову, и облаченный в черное человек невольно шагнул назад, увидев его горящие ненавистью глаза. – Десять лет, Предавший Надежду, – тихо произнес Льюс Тэрин – тихо, как звучит обнажаемый клинок. – Десять лет, как твой гнусный хозяин разрушил мир. А теперь это. Я… – Десять лет! Ты, жалкий глупец! Эта война длится не десять лет, а идет с начала времен. Ты и я сражались в тысячах битв на каждом обороте Колеса, тысячи тысяч раз, и мы будем сражаться до тех пор, пока не остановится время и не восторжествует Тень! Последние слова он выкрикнул, взметнув вверх сжатый кулак, и теперь уже Льюс Тэрин отшатнулся, с трудом переводя дыхание, заметив, как сверкают глаза Предавшего Надежду. Осторожно Льюс Тэрин опустил Илиену, нежно провел пальцами по ее волосам. Когда он встал, слезы застилали взор, но голос его отдавал холодом и металлом. – Что бы ты ни сделал, этому не будет прощения, Предавший Надежду, но за смерть Илиены я уничтожу тебя, и твой хозяин не поможет тебе. Готовься к… – Вспомни, ты, глупец! Вспомни тщету своего нападения на Великого повелителя Тьмы! Вспомни ответный удар! Вспомни! Даже теперь Сто спутников раздирают мир на части, и каждый день еще сто человек присоединяются к ним. Чья рука погубила Илиену Солнечноволосую, Убийца Родичей? Не моя. Нет, не моя! Чья рука поразила всякую жизнь, которая несла в себе хоть каплю твоей крови, всех, кто любил тебя, всех, кого любил ты? Не моя, Убийца Родичей. Нет, не моя. Вспомни все, и ты узнаешь цену за сопротивление Шайи’тану! Внезапно по лицу Льюса Тэрина, покрытому копотью и грязью, покатились капли пота. Он вспомнил: туманное воспоминание, похожее на сон во сне, но он понял, оно – правда. Стены отразили дикий рев человека, вдруг открывшего, что душа его проклята навеки, проклята за деяния его собственных рук. Он стал царапать лицо, словно желая вырвать глаза и не видеть того, что содеял. Везде, куда бы Льюс Тэрин ни устремлял взгляд, он видел мертвых. Были они растерзаны, изломаны, опалены огнем, наполовину поглощены камнем. Везде были безжизненные лица тех, кого он знал, тех, кого он любил. Старые слуги и друзья детства, верные соратники, прошедшие с ним через многие годы битв. И его дети. Его сыновья и дочери, замершие навсегда, лежащие словно сломанные куклы. Все пали от его руки. Лица детей обвиняли, невидящие глаза вопрошали, – и слезы его не стали для них ответом. Смех Предателя стегал как кнут, заглушая стоны. Льюс Тэрин больше не мог видеть эти лица, терпеть эту боль. Не мог вынести всего этого. В отчаянии он потянулся к Истинному Источнику, к попорченному саидин, и Переместился. Местность оказалась ровной и пустынной. Поблизости несла свои воды река, широкая и прямая, но Льюс Тэрин ощущал, что на сотню лиг вокруг не было ни души. Он был один, в таком одиночестве, в каком может пребывать человек, пока жив, но от воспоминаний тем не менее убежать не удалось. Глаза преследовали его, преследовали по бесконечным пещерам разума. Он не мог спрятаться от них. Глаза его детей. Глаза Илиены. Слезы блеснули на щеках Льюса Тэрина, когда он поднял лицо к небу. – Свет, прости меня! Он не верил, что прощение придет. За то, что он сделал, – нет. Но Льюс Тэрин Теламон все равно кричал, обращаясь к небу, моля о том, чего не мог получить, моля о прощении, не веря в то, что может быть прощен. Он по-прежнему касался саидин, мужской половины силы, которая правит Вселенной и вращает Колесо Времени, и ощущал маслянистое пятно, пачкающее его поверхность, – пятно ответного удара Тени, пятно, которое обрекло мир на гибель. Из-за него. Так как в гордыне своей он возомнил, что люди могут сравниться с Создателем, что они могут восстановить созданное Творцом, но людьми же испорченное. В гордыне своей он верил в это. Льюс Тэрин потянулся к Истинному Источнику, жадно припав к нему, как умирающий от жажды – к сосуду с водой. Он стал быстро черпать Единую Силу, больше, чем мог направить без посторонней помощи, и кожу его словно охватило пламенем. Напрягаясь изо всех сил, он заставил себя вобрать еще больше, стараясь вычерпать все. – Свет, прости меня! Илиена! Воздух обратился в пламя, огонь стал жидким сиянием. С неба ударила молния, и всякий, кто хоть на миг бы узрел ее, выжег бы себе глаза и ослеп. Сорвавшись с небес, огненная стрела пронзила Льюса Тэрина Теламона и прожгла себе путь в недра земли. Едва она коснулась скалы, как та обратилась в пар. Земля заметалась и затряслась, словно живое существо в предсмертной агонии. На одно только биение сердца землю и небо связал сияющий стержень, но даже после его исчезновения земля еще ходила волнами, будто море в шторм. Расплавленные скалы взлетали в воздух на пять сотен футов, вздыбилась стонущая земля, взметнув еще выше пылающий фонтан. С воем примчались ветры – с севера и с юга, с востока и с запада. Они с хрустом переламывали деревья, словно те были тонкими прутиками, яростные порывы своими ударами и пронзительным свистом как бы помогали горе расти все выше к небу. Все выше к небу, все выше. Наконец ветры стихли, земля успокоилась, подрагивая в такт отдаленному грохоту. От Льюса Тэрина Теламона не осталось и следа. Там, где он стоял, теперь, устремившись на мили в небо, возвышалась гора; пышущая жаром земных глубин лава еще выплескивалась из обломанной верхушки. Катаклизм сдвинул русло прежде прямой реки в сторону; теперь она большой дугой огибала гору, и в самой середине реки, разделяя ее на два рукава, возник длинный остров. Тень от горы почти достигала острова, ее мрачная полоса легла на равнину зловещей печатью пророчества. Какое-то время единственным звуком был глухой протестующий гул. Воздух над островом замерцал и сгустился. Человек в черном стоял и разглядывал огненную гору, поднявшуюся над равниной. Черты его лица исказились от ярости и презрения. – Ты не уйдешь так просто, Дракон. Меж нами еще не все кончено. И не кончится – до скончания времен! Затем он исчез, а гора и остров остались одни. Остались ждать. И пала Тень на землю, и раскололся Мир, как камень. И отступили океаны, и сгинули горы, и народы рассеялись по восьми сторонам Мира. Луна была как кровь, а солнце – как пепел. И кипели моря, и живые позавидовали мертвым. Разрушено было все, и все потеряно, все, кроме памяти, и одно воспоминание превыше всех прочих – о том, кто принес Тень и Разлом Мира. И имя ему было – Дракон. Из «Алет нин Таэрин алта Камора, Разлом Мира». Неизвестный автор, Четвертая эпоха И явилось это в те дни, как являлось раньше и как будет являться не раз, – Тьма тяжко легла на землю и омрачила сердца людей, и увяли листья, и пожухли травы, и умерла надежда. И возопили люди к Создателю, говоря: О Свет Небес, Свет Мира, пусть гора родит Обещанного, о котором говорят пророчества, как то было в эпохах прошедших и как то будет в эпохах грядущих. Пусть Принц утра споет земле о зеленеющей траве и о долинах, полнящихся агнцами. Пусть длань Повелителя рассвета укроет нас от Тьмы и великий меч справедливости защитит нас. Пусть вновь несется Дракон на ветрах времени. Из «Харал Дрианаан тэ Каламон, Цикл Дракона». Неизвестный автор, Четвертая эпоха Глава 1 Пустая дорога Вращается Колесо Времени, приходят и уходят эпохи, оставляя в наследство воспоминания, которые становятся легендой. Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда эпоха, что породила его, приходит вновь. В эпоху, называемую Третьей, эпоху, которая еще будет, эпоху давно минувшую, поднялся ветер в Горах тумана. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Оно – начало всех начал. Ветер, что родился под пиками, вечно одетыми в облака, давшие горам их название, дул на восток, через Песчаные холмы, что до Разлома Мира были берегом великого океана. Он устремился в Двуречье, в буреломный лес, прозванный Западным лесом, и врезался в двух человек, идущих рядом с лошадью, запряженной в двуколку. Они спускались по усеянному камнями проселку, который назывался Карьерной дорогой. Ветер дышал ледяным холодом снежных зарядов, хотя весна должна была наступить уже добрый месяц назад. Порывы ветра налетели на Ранда ал’Тора, прижали плащ к его спине, обернули вокруг ног шерстяную ткань серо-бурого цвета, а затем принялись трепать край плаща. Ранду хотелось, чтобы куртка на нем была бы потеплее, да и напрасно он не надел еще одну рубашку. Попытка справиться с плащом одной рукой – в другой он сжимал лук с наложенной на тетиву стрелой – ни к чему хорошему не привела: пока он возился с плащом, тот ухитрился зацепиться за колчан, висящий у Ранда возле бедра. Когда сильный порыв ветра выдернул плащ у него из рук, Ранд через спину косматой гнедой кобылы взглянул на отца. Он чувствовал себя немного неловко из-за своего желания убедиться, что Тэм все еще рядом, но такой уж выдался день. Завывал ветер, но, когда вой утихал, стояла тишина. Тихий скрип оси двуколки звучал неестественно громко. В лесу не пели птицы, не пересвистывались на ветках белки. Ранд этого и не ждал – в такую-то весну. Зелеными были только те деревья, что не сбросили на зиму листья и хвою. Камни и корни деревьев оплетала коричневая спутанная паутина прошлогодних побегов куманики. Среди трав больше всего было крапивы, попадались растения с колючками и репьями, некоторые, когда их подминал под себя неосторожный сапог, отвратительно воняли. В глубокой тени плотно стоящих деревьев еще сохранились белые снеговые тропки. Туда не могли пробиться солнечные лучи, не имевшие ни нужной силы, ни тепла. Бледное солнце зацепилось за верхушки деревьев на востоке, но свет его был подернут темной рябью, будто смешанный с тенью. Утро было тревожным, наводящим на малоприятные размышления. Без всякой задней мысли Ранд потрогал на хвостовике стрелы прорезь для тетивы, готовый одним плавным движением подтянуть ее к щеке – как учил его Тэм. На фермах зима выдалась тяжелой, худшей из всех, что помнили старики, но в горах она должна была оказаться еще более жестокой, если судить по количеству волков, устремившихся с гор в Двуречье. Волки совершали набеги на овчарни и нацеливались на хлева, чтобы добраться до скотины и лошадей. За овцами повадились и медведи – и это там, где медведей годами не видели. Выходить со двора с наступлением темноты стало небезопасно. Столь же часто, как и овцы, добычей зверей становились люди, и не только после захода солнца. По другую сторону от Белы равномерно шагал Тэм, используя копье как дорожный посох и не обращая внимания на ветер, который играл его коричневым плащом, развевая его, точно знамя. Время от времени он легонько похлопывал кобылу по боку, чтобы та не останавливалась. Плотного телосложения, с могучей грудью и с широким лицом, в это утро он был единственной опорой реального мира, словно камень в самой середине медленно проплывающего видения. Пусть морщинисты его загорелые щеки, пусть седина выбелила когда-то темные волосы, но в нем была прочность – поток мог бурлить вокруг него, но сбить его с ног был не в силах. Тэм спокойно шагал по дороге. Волки и медведи были, как он говаривал, «зверье что надо», и любой, кто держит овец, должен их опасаться, но им лучше не пытаться остановить Тэма ал’Тора, направляющегося в Эмондов Луг. Виновато вздрогнув, Ранд вернулся к наблюдению за своей стороной дороги: деловитость Тэма напомнила ему о собственных обязанностях. Ранд был на голову выше отца, выше любого в округе, но телосложением мало походил на Тэма, за исключением, пожалуй, широких плеч. Серые глаза и рыжеватые волосы достались Ранду, как утверждал Тэм, от матери. Она была нездешней, и Ранд плохо ее помнил, разве что улыбающееся лицо, хотя каждый год – весной, в Бэл Тайн, и летом, в День солнца, – приносил цветы на ее могилу. В повозке лежали два маленьких бочонка яблочного бренди Тэма, там же находились и восемь больших бочек яблочного сидра, слегка только набравшего крепости за время зимней выдержки. Каждый год Тэм доставлял такой груз в гостиницу «Винный ручей», чтобы было что выпить в Бэл Тайн. Он заявил, что этой весной его может остановить лишь нечто большее, чем какие-то волки и холодный ветер. Они и так не были в деревне несколько недель. В эти дни даже Тэм не уходил с фермы надолго. Но относительно бренди и сидра Тэм дал слово, а для Тэма было важно исполнить обещанное, – даже если придется отложить доставку груза до кануна праздника. А Ранд только рад был выбраться с фермы, почти так же рад, как и самому Бэл Тайну. Ранд следил за своей стороной дороги и вдруг почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Какое-то время он старался не обращать на это внимания – среди деревьев ничто не шелохнулось, не раздалось ни звука, только ветер шумел. Но ощущение не только не исчезло, оно стало сильнее. Волоски на руках шевельнулись, по коже пробежал зуд, ее защипало, словно бы ее кололи тысячи иголок. Ранд раздраженно перехватил лук, чтобы почесать руки, и приказал себе не поддаваться фантазиям. С его стороны леса ничего не было, а Тэм сказал бы, если что-то произошло с его стороны. Ранд бросил взгляд через плечо… и моргнул. Не более чем в двадцати спанах за ними по дороге следовала верхом на лошади фигура в плаще, лошадь и всадник одинаково черные, какие-то тусклые, без единого светлого пятна. Скорее облачение незнакомца, чем что-то другое, заставило Ранда развернуться и дальше идти спиной вперед рядом с повозкой, не отрывая от него взгляда.