Она ведь действительно похожа на Елену. Да и глаза у нее совсем как у Натана: небесная голубизна, порой освещаемая, что вспышками молний, мятежными всполохами. Ему очень хотелось в это верить, но… Столько лет ведь прошло. Наверное, память просто сыграла с ним злую шутку. Память и непрошеные чувства. Теперь он, как никогда раньше, понимал Натана. А ведь когда-то, еще совсем недавно, считал его безумцем. Впрочем, безумцем граф Адельвейн и остался. А теперь вот и он, Мэдок, вдруг тоже обезумел. Заболел этой девочкой, которой все равно суждено умереть. В муках, раздираемой неутолимой жаждой, или в одно мгновение — зависело от него. Он мог прекратить эти мучения прямо сегодня, а мог продлить их, оставить ее жить. На несколько недель, месяцев… Хотя бы до тех пор, пока она не начнет безвозвратно меняться. Оставить ее жить… Для этого нужно было переступить через себя, через свою природу, через все, что он свято чтил и во что верил. С детства ему твердили — отец, наставники, все те, кто его окружали, что пришлые — чудовища, опасные и беспощадные. Безумные в своем голоде и жажде магии. Жертвы Шареса, в который они проникали через расколы между мирами. Те возникали спонтанно и так же спонтанно исчезали, будто вдруг зарубцевавшаяся рана. Пришлых пытались возвращать обратно. Когда-то. Раньше. Пытались создавать расколы с помощью магии, пока в результате таких экспериментов мир не начал сходить с ума: бесконечные землетрясения, наводнения, засухи — Шарес роптал и противился действиям хальдагов. Да и сами хальдаги, а с ними и другие маги нередко погибали в попытке разорвать заслон между мирами. Опустошенные, они падали замертво прямо во время обряда и больше уже не поднимались. В конце концов, было решено не мучить Шарес. Не подвергать опасности свой мир, не рисковать многими жизнями ради спасения одной. С тех пор за пришлыми началась охота. Хальдаги считали за удачу, когда удавалось изловить иномирянина до трансформации. До того, когда они сами превращались в охотников, диких животных, подвластных одним лишь хищным инстинктам. Нередко неопытные нэймерры и нэймессы принимали жажду магии за физический голод. От городов они старались держаться подальше, а вот глухие деревеньки не обходили своим вниманием, уничтожая все, что попадалось им на пути. Пришлых боялись, их ненавидели и проклинали. И ему тоже следовало ее ненавидеть. Вот только чувство, что терзало его, ворочалось внутри, разрывая грудь на куски, едва ли можно было назвать ненавистью. Пока увозил ее подальше от Ладерры, из последних сил боролся с желанием не сорваться на нее и не накричать. За то, что сама вдруг к нему пришла, сама толкнула его к прозрению, которому он так упорно и долго противился. Сомнений быть не могло, она почувствовала голод, иначе бы не явилась в его спальню. А он, вместо того чтобы оттолкнуть ее, проявил слабость, за которую теперь ругал себя последними словами. За безумное желание, которое она в нем вызывала. Оказывается, он ничем не лучше подвластного инстинктам чудовища. Такой же… Какая-то часть хальдага хотела остаться с ней рядом, до самого утра не выпускать из объятий его чувственную красавицу, его наину. Вот только она не была его наиной, а он не был принцем из романтической сказки. Заглушив в себе это чувство, де Горт отправился к ней в спальню. Не представлял, что ищет, но все равно упорно искал. Как дурак до последнего цеплялся за надежду, что она не Филиппа, но и не пришлая. Просто подосланная аферистка, которой было велено втереться к нему в доверие, очаровать, а потом нанести удар. Но она его так и не нанесла. Возможно, из-за влечения, которое тоже начала к нему испытывать, но рассказать о себе правду ей не хватало духу. Бредовая мысль. Мэдок это прекрасно понимал, но все равно продолжал отчаянно за нее хвататься, как утопающий за спасительную корягу. Жаль, вместо доказательств, что в его доме поселилось не чудовище из другого мира, а заурядная преступница из Шареса, он нашел книгу. Небольшой томик, обернутый в обложку любовного романа — страстно обнимающаяся под звездным небом пара. Мэдок сначала даже не обратил на него внимания, но потом все же потянулся за книгой, раскрыл посередине. Вместо любовного романа хальдаг обнаружил мемуары барона Леграта, прославленного охотника за иномирянами. В своих воспоминаниях Леграт описывал все этапы превращения пришлых в чудовищ, подробно останавливаясь на каждом признаке трансформации. Вот что по вечерам читала его наина вместо романтических историй. Можно было и дальше продолжать себя обманывать. Например, рассказать себе очередную сказку: Филиппа просто пытается узнать побольше о матери. Но даже у безумия есть предел. Воспользовавшись простейшим поисковым заклинанием, завязанным на одном из украшений, которое так часто на ней видел, Мэдок с легкостью выяснил, какие книги в последнее время читала пришлая. История Шареса и его обычаи, нэймерры и нэймессы… Почти треть его коллекции побывала у нее в руках. Но особенно хальдага заинтересовал невзрачный на вид том, в котором рассказывалось про таланты, коими обладали редкие иномиряне. И все сразу встало на свои места. Последние фрагменты мозаики открылись его глазам, и теперь он видел полную картину того, что здесь происходило. Его наина не просто пришлая — она та, от которых Стальные лорды старались избавляться в первую очередь. Если она разовьет свой дар, то научится управлять вейрами, превращать их в марионеток. Отдавать ментальные приказы и натравливать тех на своих же хозяев. А может, уже умеет? Не зря же его вейр в последнее время постоянно возле нее крутится, бегает за ней чуть ли не с поджатым хвостом. Тот, что всегда старался избегать общества людей, особенно его невест. — Или Морок такой же, как я, идиот и сумасшедший, или уже полностью под ее контролем. Но с ним я разберусь позже. Сначала — с нэймессой. Отведя вейра, сопротивляющегося, злобно рычащего (это на своего-то хозяина и создателя!), на конюшню к Гертруде, вернулся в спальню и стал ждать пробуждения иномирянки. Можно было бы разбудить ее посреди ночи, но всякий раз, делая к ней шаг, он останавливался и отступал назад. Хальдаг забыл, когда в последний раз испытывал страх, но сейчас ему было страшно. Боялся, что стоит только снова ее коснуться, ощутить под ладонью нежность ее кожи, и безумие окончательно пустит в нем корни. Овладеет им и больше не отступит. Так и стоял до самого утра, не в силах отвести от нее взгляд. В этом он себе уже точно не мог отказать. И вот он везет ее на казнь, убеждая себя, что лучше сейчас, пока она не начала страдать. Пока из-за нее кто-нибудь не пострадал. Умом понимает, что так надо, так правильно, и все равно из последних сил борется с желанием повернуть обратно. Как ее зовут? Нет! Он не станет спрашивать ее имя. Для него она пришлая. Опасная чужачка, от которой нужно срочно избавиться. А ведь ей шло это имя. Филиппа… Странно, но иномирянка даже не пыталась сопротивляться. Безропотно оделась, покинула его дом, точно ведомая на заклание жертва. Не хищница, а безобидная овечка. Лишь огрызнулась пару раз, уже будучи в карете, и напомнила, что без нее он может распрощаться с мыслью о троне. Хоть трон — последнее, о чем он сейчас мог думать. Да что там… В последнее время только эта девушка, его наказание и проклятие, занимала все мысли и владела всеми его чувствами. Которых стало слишком много. А от некоторых было слишком больно. Он не стал ее слушать, не понаслышке зная, что Вертальд безумец. Швырнул ее в снег, грубо, безжалостно, надеясь наконец увидеть в ней просыпающееся чудовище. Почувствовав, осознав, что их жизни грозит опасность, пришлые быстро меняются, у них обостряются все инстинкты, и главный — инстинкт самосохранения, и слепое желание выжить во что бы то ни стало. А эта… Поднялась медленно, голову вскинула, бесстрашно встречаясь с ним взглядом, будто королева на плахе, и застыла. Прямая и неподвижная. Ей даже в голову не пришло защищаться. А потом ее взгляд скользнул по зажатому в руке Стального кинжалу, и она пошатнулась, поломанной куклой рухнула в снег. Позабыв обо всех установках и жизненных принципах, он бросился к ней. Не для того чтобы убить, а подхватить. Прижал к себе крепко, несмотря на сопротивление и отчаянные попытки ударить его посильнее, которые он едва почувствовал, невольно отмечая, что даже для молодой нэймессы она слишком слабая. А уж слезы в глазах и вовсе ввели его в замешательство. Искренние, настоящие. Чудовище должно было разъяриться, попытаться напасть и дать сдачи, а не заливаться слезами. — Пусти! — прошипела она в страхе, с ненавистью, так отчетливо звучавшей в ее голосе. С ненавистью настолько очевидной, что у него все внутри перевернулось. — Лучше режь, чем души! Отвали!!! — Фи… Он осекся, а может, это она его перебила: — Я Лиза! Не Филиппа!!! И я действительно иномирянка, но жрать никого не собираюсь! Подавись ты своей магией… — Снова толкнула его в грудь, дернула головой, когда он попытался коснуться ее щеки, чтобы стереть очередную прокатившуюся по ней слезу. А потом озвучила то, что теперь и так было очевидно: — Ненавижу… — Добро пожаловать в клуб, — мрачно усмехнулся де Горт. — Теперь нас двое. Меня ненавидящих. Она шмыгнула носом, приглушенно буркнула: — Мне холодно. Только сейчас он осознал, что на ней одно лишь платье, а его объятия ее не согревают, а только раздражают. Подхватив на руки, понес к карете. — А теперь куда? На болото к шваррам? Предоставишь им сделать за тебя всю черную работу? — Домой, — коротко ответил де Горт, устраивая ее, зареванную и дрожащую, на сиденье кареты. Благо ему хватило ума не брать с собой свидетеля — кучера, а управлять экипажем с помощью магии. — Все-таки ж… жаль расставаться с мечтой о к… короне, — стуча зубами от холода, а может, от накрывшей ее истерики, швырнула в него упреком Лиза. Лиза… Теперь он знает ее имя. Оказывается, у него неплохо получается рыть себе могилу. — Я не хочу тебя убивать. — А минуту назад очень д-д-д… даже хотел, — вжимаясь в угол повозки, все еще дрожа всем телом, с упреком проговорила девушка. Вздрогнула, когда он забрался за нею следом и захлопнул дверцу. Собирался снять с себя камзол, чтобы укутать ее, но пришлая мотнула головой и, резко вздохнув, твердо сказала: — Не надо. Карета рванулась обратно, прочь из Зачарованного леса, к высоким стенам Ладерры. Ехали молча. Лиза продолжала дрожать и ежиться, и по щекам ее по-прежнему катились слезы. — Ты плачешь, — не выдержав, заметил Мэдок. Попытался протянуть ей платок, но она и от него отмахнулась. — Ничего подобного! — Лиза… В ответ она на него чуть не зашипела. Как самая настоящая нэймесса. Каковой и являлась. Но об этом он пока больше думать не станет. — Не плачу я! Хальдаг мысленно застонал. Раньше с ней было сложно, а теперь будет еще сложнее. — Тебе придется все мне рассказать. — Сначала ты скажи, что ты сделал с вейром? — бросила она нетерпеливо, с явным волнением. Мэдок усмехнулся: — С твоей марионеткой? На лице у девушки отразилось недоумение. Или она непревзойденная актриса, или… — В каком таком смысле — марионеткой? Это, скорее, он в последнее время мной помыкает и командует. Читай, Лиза, то, зубри это. Деспот, — закончила ворчливо. — И ты им не управляешь? Пришлая недоверчиво сощурилась. — Если научишь как, с удовольствием начну управлять. Надоело чувствовать себя объектом для дрессировки.