– Добровольцами вызвались восемь человек, считая меня, – доложил Воздвиженский, давая понять, что поднять на подобное задание кого-либо в приказном порядке в здешних условиях дело дохлое. – Мой водитель Гевлин, Натанзон, Маршакин, Армидзе, Бедняков, Боголепов и Ададуров. Возьмем один танк Т‐37, давешний пикапчик и для гарантии броневичок БА‐20. Старшими я и младший командир Ададуров. – Что за Ададуров? – А командир бронемашины. Он вообще-то единственный здесь из разведбата 18-й стрелковой дивизии. У них машина сломалась и застряла. Пока ремонтировали и вытягивали, дивизия ушла вперед, а они остались куковать. – А чего я его здесь не вижу? – Что ли, позвать, товарищ майор? – Да. Очень желательно. Гремоздюкин с явным неудовольствием натянул поглубже на уши свой несвежий подшлемник и вылез из фургона. Слышно было, как он там, снаружи, орет в зимний лес, простуженно призывая какого-то Витьку, вместе с его матушкой. Потом замкомвзвода наконец влез обратно, а за ним в фургон протиснулся еще один персонаж гренадерского роста, в шинели и каске образца 1936 года (бросились в глаза натрафареченные тонким красным контуром над козырьком его стального шлема пятиконечная звезда и серп с молотом, у других здесь я подобной парадной приблуды не видел, может, от того, что просто не присматривался) поверх подшлемника. Когда оба они сели к столу, я подвинул керосиновую лампу ближе и понял, что в курносом славянском лице этого Ададурова было что-то смутно знакомое. Подумав несколько секунд, я вдруг, рывком, вспомнил – да это же тот самый длинный чудик, у кого осколками финской мины накануне выбило из рук котелок с пшенкой! И точно – несмотря на то, что он уже явно почистился снегом (ну или еще чем-то), на рукаве и вороте его шинели все-таки можно было рассмотреть мелкие, белесые чешуйки разваренной крупы. Только я сразу не обратил внимания на сиротливый эмалевый треугольник, украшавший петлицы его шинели и гимнастерки. Ну, да тут фамилия, похоже, соответствовала содержанию. – Мать твою етти! – вырвалось у меня. – Вы чего, товарищ майор? – не понял Гремоздюкин. – Да ничего, – сказал я, отставляя керосинку в сторону. – Просто видел давеча, как он под минометным обстрелом с пшенкой в руках кувыркался. С тем, что вы, товарищ Ададуров, чертовски везучий человек, я, пожалуй, соглашусь на все сто, а вот что вы еще и разведчик – это действительно сюрприз. – А вы не сомневайтесь, товарищ майор! – вполне браво выдал Ададуров, с интонацией красного комбрига из фильма «Бег». Того самого, который собирался в ледяной воде форсировать Сиваш. – Вот же, блин, жизнь… Да я и не сомневаюсь. Все равно умом понимаю, что тут никого, кроме вас, все равно нет, поскольку остальные явно отупели от холода, мороза и отсутствия харчей. А значит, помочь нашему «сводному отряду» выбраться из задницы некому, кроме нас самих, разумеется. Или я ошибаюсь? – спросил я, понимая, что, кажется, начинаю незаметно для себя путаться во всех этих «вас» и «нас», совершенно в стиле вороватого завбазой из «Операции «Ы». – Никак нет! – ответил за всех Гремоздюкин. – Вот то-то и оно. Тогда слушайте, – сказал я и поставил на стол прихваченную из ремлетучки туго набитую противогазную сумку. – Тут я отложил часть харчей и папирос. Как я уже вам говорил, на всех то, чего я принес, в любом случае не разделить. Да даже и вам этого вряд ли хватит, чтобы наесться досыта. Поэтому приказ такой – сейчас, не выходя отсюда, пожуйте сами, лучше так, чтобы никто не видел, и дайте по сухарю с кусочком сальца тем, кто завтра пойдет со мной к «соседям». Не сочтите это за жлобство, но мне нужно, чтобы весь оставшийся комсостав и те, кто пойдет в бой утром, хоть немножко соображали. А когда в желудке переваривается хоть что-то, думается завсегда лучше. Ну и оставьте немного еды товарищу военфельдшеру, для медперсонала и раненых. Повторяю – я понимаю, что этого чертовски мало, но что есть, то есть, без вариантов. Возражений, как я и ожидал, не последовало. Смотреть, как они будут делить и потреблять скудный харч, у меня не было никакого желания (я это уже видел в ремлетучке), и мы со Смирновым вылезли из теплого фургона и двинули в обратный путь, к ремонтникам за лыжами и палками. Пока ходили туда-сюда, окончательно стемнело и задул довольно противный северный ветер. А когда мы, отягощенные лыжами, вернулись к штабной машине, товарищи младшие командиры уже разобрались с провизией. Во всяком случае, сумки нигде не было, а врачиха Феофилова покинула «военный совет». Видимо, поспешила подкормить подотчетный личный состав. – Я вас провожу до боевого охранения, – предложил Гремоздюкин, облизывая засаленные пальцы. Смирнов вопросительно посмотрел на меня, но я не стал возражать, хотя и понимал, что Кюнст сможет проложить любой маршрут по округе и вполне самостоятельно. Кстати, пошли мы не в ту сторону, откуда я приехал на пикапе днем, а куда-то значительно правее, то есть, надо понимать, на запад или северо-запад. И я, как и положено городскому жителю, не ждал ничего хорошего от шатания по ночному зимнему лесу. – Стой, кто идет?! – неожиданно вопросил незнакомый, приглушенный голос откуда-то из-за темных деревьев впереди нас. – Москва! – выдал на это Гремоздюкин. – Мина! – ответили из-за елок. Так, теперь здешние пароль и отзыв, похоже, были мне известны. Весьма ценное дополнение. – Это вы, товарищ замкомвзвода? – вполне миролюбиво уточнил тот же голос. – А кто же еще? – как мне показалось, удивился Гремоздюкин. Приблизившись к «секрету», мы обнаружили пару заснеженных до полной неразличимости древесных стволов, за которыми, на наваленном еловом лапнике откровенно мерзли двое покрытых инеем бойцов в серых шинелях с поднятыми воротниками. Один – в наглухо застегнутой по-зимнему буденовке с застывшими на подбородке кристалликами льда (следствие вдоха-выдоха ноздрями при отрицательных температурах), второй в подшлемнике и испачканной белилами каске. Куда-то в вышину смотрели обледенелый штык лежавшей на импровизированном бруствере винтовки образца 1891/1930 гг. и раструб пламегасителя ствола, выставленного тут же на широких сошках пулемета ДП. Вояки… Им же здесь на голову сядут, и они этого не заметят… – Ветберг, ты, что ли? – отплатил вопрошавшему той же монетой Гремоздюкин, подойдя к нему вплотную. – А с тобой сегодня кто? – Бекешев, – ответил тот, что в буденовке, видимо, старший на этом посту. Его напарник при этом продолжал молча сидеть в импровизированном укрытии с засунутыми в карманы руками, явно не желая расходовать драгоценное тепло организма на телодвижения и разные бессмысленные разговоры. – Давно вы в охранении? – спросил по-старшински въедливый товарищ замкомвзвода. – Да, почитай, уже часа три. Нам тут до шести утра сидеть. Интересно, почему у них здесь так редко меняют посты, и это на таком-то холоде? Или до такой степени людей не хватает? – И как обстановка? – поинтересовался Гремоздюкин, явно пропустив мимо ушей реплику насчет «сидеть до утра». Похоже, он имел самое непосредственное отношение к установлению подобного расписания смены караулов. – Да как обычно, товарищ старшина. Не видно же ни хрена. Только порой мерещится всякое. – Что именно? – встрял я в разговор. Мало ли, что они тут могли увидеть. Ведь оба одеревенели настолько, что могли и не заметить засевших метрах в десяти от них финнов. И может, кто-то из «сынов Суоми» уже прикидывает, кого из нас резать первым, а мы ни сном ни духом. – С час назад вроде видели за деревьями человеческую фигуру, но, похоже, померещилось, – как-то неуверенно ответил этот самый Ветберг. В этот момент я мысленно ругнул себя за раздолбайство. Надавил пальцем на «пластырь» от пресловутого «СНА», осмотрелся и не увидел вокруг ничего подозрительного. Вопросительно глянул на спокойного, как дохлый лев, Смирнова. Кюнст, который, похоже, постоянно отслеживал обстановочку вокруг, лишь отрицательно покачал головой. Ладно. Значит, товарищам красным армейцам действительно померещилось. – А вы кто? – вдруг словно что-то вспомнил Ветберг, вопросительно уставившись на меня. – Это товарищ майор Ухватов, – торжественно объявил бойцам Гремоздюкин еще до того, как я успел открыть рот для ответа. – Пробился прямиком из штаба армии. С сегодняшнего дня он нами командует! – Во как! – сказал на это удивленный Ветберг с, как мне показалось, излишне оптимистичной интонацией и тут же спросил: – А вы куда это собрались, товарищ майор? – На рекогносцировку! – браво ответил я, очень кстати вспомнив заковыристое слово. – Храбрый вы человек, однако! – констатировал Ветберг. Кажется, теперь я в его глазах был если не марвеловским супергероем (какие, блин, в 1940 году да еще и в СССР комиксы?), то уж наверняка Чапаем из одноименного фильма. Не тратя времени на дальнейший треп, я начал прилаживать лыжи к валенкам. Поскольку для меня, типичного городского жителя начала XXI века, были начисто забыты не только мягкие, но и жесткие «ботиночные» крепления, с ремешками я разобрался далеко не сразу. Однако в итоге, как и при езде на велосипеде, наследственно-генетические навыки всплыли из памяти, и все получилось. Смирнов управился со своими лыжами за минуту и терпеливо ждал окончания моих манипуляций. И одно дело, когда ты бросил курить и встал на лыжи (ну и далее по тексту: «и вместо рака будет грыжа») сугубо добровольно и пользы для, а совсем другое – нацепил на свои ноги нечто деревянное и непонятное на войне, когда от этого зависит твоя жизнь и нет никаких других альтернативных вариантов скрытного передвижения по зимнему лесу. Это при том, что я-то всерьез на лыжах не ходил примерно со старших классов школы. Потому что после школы уже как-то не было ни повода, ни желания – путчи, распады империй, кризисы, войны, дефолты. Закончив возню с креплениями, я повесил автомат на правое плечо стволом вниз (вешать его поперек груди было бы удобно с точки зрения хождения на лыжах, но отнюдь не в случае, когда придется мгновенно перейти от лыжной прогулки к стрельбе), продел руки в обмахрившиеся матерчатые петли на концах лыжных палок, поправил перчатки и вопросительно посмотрел на темную фигуру стоящего передо мной Гремоздюкина: – Кстати, товарищ замкомвзвода, там, впереди, часом, нет разной мелкой каки в виде наших или финских мин, точно нет? – на всякий случай спросил я его. – Да господь с вами, – прямо-таки испугался тот. – У нас мин отродясь не было, а белофинны ставят фугасы да противотанковые фиговины на дороге или рядом с ней, в расчете на танк или автомашину, поскольку на меньшее они не согласны. Они все-таки не настолько идиоты, чтобы минировать противопехотками лес, по которому сами же и шляются! – Хорошо, если так, – сказал я и глянул на Смирнова, лицо которого я видел в темноте только благодаря действию «пластыря». – За мной, товарищ майор, – сказал Кюнст без малейших прелюдий, навалился всем телом на лыжные палки, оттолкнулся и решительно двинулся между елей, забирая немного вправо. – Я вас здесь подожду, товарищ майор! – пообещал мне Гремоздюкин. Этого еще не хватало. Хотя это уж как ему будет угодно, только думаю, что в штабном фургоне от него было бы куда больше проку. И без риска отморозить хрен или нос. А то возись с ним потом. Я успокаивающе похлопал его по шинельному плечу, повернулся и, наконец, пошел вперед, ориентируясь на мелькавший между деревьев силуэт Кюнста и стараясь вести свои «дрова» точно по оставляемой им лыжне. Благодаря «СНА» я видел окружающий меня пейзаж вполне контрастно. В противном случае отыскивать дорогу среди деревьев было бы не так уж и просто. Отойдя метров на двести от поста боевого охранения (именно в тот момент, когда три зеленых контура человеческих фигур стали едва различимы за деревьями), Смирнов остановился посреди темного леса, поджидая меня. Я подошел к нему с вопросом: – Чего встали, дорогой товарищ Наф-Наф? – Дорога, о которой говорил тот сапер, вон там, впереди, – сказал Кюнст, указуя лыжной палкой куда-то в зимнюю темноту. – До нее по прямой километра полтора. Активируйте «СНА». – Я уже. – Хорошо. Тогда идите строго за мной, по моей лыжне, и ничего не предпринимайте, даже если что-то увидите или услышите. Имейте в виду, что мои возможности по части обнаружения любых целей ночью значительно лучше, чем у вас. И все, что видите вы, я неизбежно увижу чуть раньше. Так что следите за моими командами и старайтесь двигаться максимально тихо. Как дойдем до нужного места, я вам сообщу. – Спасибо, успокоил. На этом наше с ним «полевое совещание» закончилось, и мы направили наши лыжи дальше. Вообще, как оказалось, в ночной темноте деревья и снег – вещи, весьма затрудняющие движение, особенно на относительно ровной местности, где нет ни резких спусков, ни подъемов. К тому же массивная и тяжелая «банка» барабанного автоматного магазина при каждом шаге довольно чувствительно постукивала меня по правому боку и ребрам, что ощущалось даже сквозь толстую шинель – увы, но за все в этой жизни (в данном случае – за многозарядность) приходится платить. Однако уже минут через десять-пятнадцать, изрядно вспотев, я, кажется, вошел в темп лыжной ходьбы и, несмотря на все неудобства, начал привыкать к монотонности движения: два шажка – толчок – рывок, два шажка – толчок – рывок. Тем более что двигались мы медленно и отнюдь не по прямой, время от времени останавливаясь, присматриваясь и прислушиваясь. Несколько раз я видел через свой «эрзац-тепловизор» какие-то перемещающиеся среди деревьев мелкие желто-оранжевые пятна. Похоже, здешняя лесная живность плевала на всю эту войну, поскольку жрать-то хочется всегда, даже если вокруг стреляют. – Стоп! – вдруг услышал я впереди громкий шепот Смирнова. И тут же увидел, что он стоит, подняв свою длинную СВТ к плечу, и поводит стволом винтовки куда-то влево от нас, явно выискивая конкретную цель – ну вылитый биатлонист на огневом рубеже. В этот момент я понял, что приспособление из этого самого «СНА» действительно работает. Потому что левее, где деревья стояли гуще, метрах в ста пятидесяти по направлению нашего движения, я начал различать два красных контура в виде фрагментов человеческих фигур. Более всего это было похоже на людей, которые осторожно выглядывают из-за деревьев. Я рванул с плеча автомат, но, прежде чем успел что-то сделать, на срезе ствола кюнстовской СВТ моргнуло бледное пламя, сопровождаемое отрывистым «ты-тых!». Вслед за этим один из красных силуэтов сначала превратился из фрагментарного в полный, а потом резко ушел вниз, обернувшись в некое бесформенное пятно. Дальнейшее выглядело более чем логично, поскольку второй, за какие-то секунды потерявший напарника вражина, у которого явно сдали нервы, немедленно выстрелил в нашу сторону из винтовки, ориентируясь на вспышку первого выстрела Смирнова, – наши фигуры он видел однозначно плохо. Соответственно, вполне ожидаемо, финн промазал – пуля просвистела далеко в стороне от нас. Далее я вскинул ППД к плечу и пустил в сторону супостата короткую очередь, одновременно услышав перекрывший треск моего автомата новый громкий одиночный выстрел смирновской самозарядки, вслед за которым второй красный силуэт тоже сместился на уровень снежной поверхности и замер, частично скрытый от нас стволом ели. Оба врага больше не двигались, и их отметки начали бледнеть, становясь из красных розовыми. Кажется, начали потихоньку остывать. – Зря вы стреляли, – сказал Смирнов, опуская винтовку. – На таком расстоянии огонь из вашего пистолета-пулемета имеет скорее психологическое значение. Второго я бы тоже успел снять без проблем. – Учту, – сказал я, убирая воняющий сгоревшим порохом ППД обратно за плечо. – Посмотрим на них поближе? – предложил Кюнст. – Давай, – согласился я. – Хуже точно не будет. Мы поворотили свои оглобли (а точнее – лыжи) влево и скоро были у ставших столь плохим укрытиям для этих маннергеймовских вояк деревьев. Картина была не столь уж и впечатляющая – два убитых финна в белых маскхалатах (в виде штанов и курток с капюшонами), под ними толстые свитера грубой вязки и серые мундиры (у одного из них на темных петлицах просматривалось по одной угловой лычке – капрал стало быть), на ногах пьексы, на голове суконные кепи. Чуть в стороне, за деревьями, было припрятано две пары лыж. Тянущаяся к этому месту лыжня шла откуда-то с северо-запада. Похоже, все наши нынешние проблемы находились именно в той стороне. Одному Смирнов попал в лоб, второму – в левую сторону груди. Как говорится, бах – и наповал. Ну и меткость у него все-таки, да еще и в ночное время. Ладно, будем считать, что тем самым мы с лихвой поквитались за наших сегодняшних покойников. Первый не успевший что-либо понять финн был вооружен автоматом «Суоми» с дисковым магазином, второй – винтовкой М28—30 (фактически тот же «мосин», с минимальными «национальными» отличиями вроде крепления под ножевой штык). Оптики на винтовке не было. Снявший лыжи Смирнов начал деловито переворачивать и осматривать убитых, откладывая в сторону оружие и патроны. – На фига? – чисто автоматически поинтересовался я. – Пригодится, когда пойдем за нашим агентом. Неизвестно, с чем мы при этом столкнемся, А оружия и боеприпасов у нас с собой меньше, чем хотелось бы. – Дальновидно, – согласился я. Что можно было сказать по итогам осмотра? Во-первых, рюкзаков или вещмешков у мертвых финнов не было. Только волыны при минимуме патронов (у одного два снаряженных диска к автомату и десятка два патронов россыпью, у другого – полсотни патронов к винтовке) плюс ножи. Во-вторых, в карманах у них было только по паре перевязочных пакетов. И ни жратвы, ни чего-нибудь, культурно выражаясь, «согревающего». Так что тут и полному дилетанту понятно, что сутками на морозе они категорически не торчали. А значит, где-то они базируются, есть у них какое-то заветное «лежбище и любовь с интересом» – сторожка, хутор, блиндаж или что-то типа того. И работают они явно по рейдовому принципу. Вышли на несколько часов, постреляли из-за кустов, посмотрели, что и как, и греться – похлебать горячего супчика, тяпнуть клюквенной водочки (или тогда ее у них эту хрень с оленями на этикетке еще не производили?), поспать до следующего боевого выхода и прочее. Все-то они, суки, заранее продумали. А мы, как обычно, – с голыми пятками на шашку. – Заканчивай! – сказал я Кюнсту. – И таки пошли дальше!