Если он отложит его на завтра, на девятый день, может оказаться слишком поздно. Чикатило вернулся из своего внутреннего убежища, но все еще не проронил ни слова. Официальным голосом, которым обычно подводятся итоги, Костоев спросил: — Нет ли у вас просьб или жалоб, Андрей Романович? Помолчав какое-то мгновение, Чикатило разразился рыданиями, которые обычно предшествуют признанию; душа его жаждала спасения, а спасти его могла одна лишь чистая правда. — Я бы хотел написать заявление, — обретя наконец способность говорить, скатал он голосом человека, настолько опустошенного, что даже просто произносить слова стоило ему немалых усилий. — Наверное, все то же самое и никаких подробностей? — предположил Костоев. — Нет. — ответил Чикатило. — Теперь я все понял. Костоев сидел и наблюдал, как Чикатило пишет. Он не хотел вмешиваться, но ему нужно было воздействовать на Чикатило самим своим присутствием, чтобы тот не пытался снова отделаться простой автобиографией. Чикатило исписал четыре листа и подписался в правом нижнем углу последней страницы, протянув их Костоеву. «…После ареста меня несколько раз допрашивали и требовали, чтобы я рассказал о моей преступной деятельности. Мои непоследовательные действия не должны расцениваться как попытка избежать ответственности за все, что я совершил. Кое-кто может решить, будто я после ареста не осознал опасности и тяжести моих преступлений. Прошу вас, поверьте, это совсем не так. Мой случай по природе своей — исключительный. Вовсе не боязнь ответственности побудила меня вести себя таким образом, а интенсивность воздействия, давления на мою нервную систему и психику. Я не понимаю, отчего почти все считают меня идиотом. Я всегда думал, что люди понимают меня, но те, кто со мной не соглашался, относились ко мне странно, без всякой логики и справедливости. Я принуждал себя писать жалобы. Я скрывал свое напряжение, и это приводило к ночным кошмарам и бессоннице. Выдвинутые против меня обвинения наполнили мою душу ужасом. Я не в силах осознавать все это и рассказывать об этом. Мне кажется, мое сердце разорвется. Я долгое время хотел лечиться, но не искал помощи… Меня все раздражало — все эти разговоры о погоде, о том, что такое хорошо и что такое плохо. Я удерживал ярость в себе, не зная, как дать ей выход. Я бы хотел, если это возможно, вылечить мою психику, если она ненормальна. А после этого я мог бы помочь следователям установить истину и понести наказание, которого я заслуживаю. Я готов признаться в преступлениях, которые я совершил, но прошу об одном: не терзайте ине душу деталями и подробностями. Мое сознание не выдержит этого. После лечения я попытаюсь восстановить в памяти все эти данные». Костоев поднял глаза на Чикатило, желая определить степень его искренности. Чикатило был искренен. Чикатило был сломлен. Глава 21 — Я обещаю не мучить вас деталями и подробностями, — сказал Костоев на следующий день, цитируя собственные слова Чикатило. Костоев и в самом деле не собирался копаться в мелких подробностях дела, это он оставлял на будущее. Ему нужно было, чтобы Чикатило подписал признание, чтобы он не только сознался в уже известных убийствах, но и дал новые существенные доказательства, тот решающий довод, который среди коллег Костоева именовался «козырным тузом». Нужно было доказательство, которое без участия Чикатило следствие добыть не могло. Костоев не собирался сегодня его допрашивать, но был намерен провести с ним некоторое время, закрепить контакт и проверить, не попытается ли он отказаться от своих показаний. Ни малейших признаков подобных намерений он не обнаружил. И тут Костоев сделал ему весьма приятный сюрприз, своего рода поощрение, — и тем вселил некоторую надежду. Чикатило не мог сопротивляться этой надежде — ему уже виделось, как серьезные доктора в белых халатах прислушивались к каждому его слову, к его рассказам о том, чем он питался, какие газеты читал, как жил. Когда Костоев навещал Сливко в камере смертников, он представлялся врачом из Москвы, но было совершенно ясно, что сейчас подобный прием не пройдет. На этот раз был вызван Бухановский, психиатр, специализировавшийся по транссексуализму. Костоев позвонил в управление милиции и договорился, чтобы Бухановского пропустили в тюрьму КГБ. Костоев встретился с Бухановским в другом кабинете, где тот дожидался вызова в комнату 211. Психиатр был высоким импозантным мужчиной, веселым, с желтоватым цветом лица, черными волосами и бакенбардами, выразительными глазами. — Беседа должна носить общий характер, — сказал Костоев. — Ничто из того, что вы скажете, не должно противоречить убеждению Чикатило, будто подобные ему преступники теоретически могут быть душевнобольными и что их нужно лечить. Получив на все это согласие, он вернулся в комнату 211, где дожидался арестованный. — Андрей Романович, — сказал он весело, словно раздавая щедрые подарки. — Я пригласил сегодня специалиста, чтобы он вас осмотрел. Вы можете задать ему любые вопросы относительно вашего состояния. Его зовут Александр Олимпиевич Бухановский, он заместитель декана психиатрического факультета Ростовского университета, очень крупный ученый как раз в области психиатрии. — Хорошо, я буду рад с ним встретиться, — ответил Чикатило. — Я действительно думаю, что тронулся умом. Многое из того, что я творил, совершая преступления, я сам позднее не мог объяснить. Бухановского пригласили войти. Костоев отметил время, 14.35, в протоколе, как того требовали правила. После того как их представили друг другу и состоялась короткая беседа, Чикатило заявил: — Мне бы хотелось поговорить с доктором Бухановским наедине. — Конечно, — согласился Костоев. Он вышел из комнаты и воспользовался этой возможностью, чтобы подумать о том, как получить у Чикатило такие неопровержимые доказательства, которые подтвердят в суде его вину даже в том случае, если он откажется от своего признания, а такой поворот событий никогда нельзя было исключить, особенно с таким человеком, как Чикатило. Костоев был уверен, что завтра, на десятый день, Чикатило начнет сознаваться и рассказывать детали, но ему понадобится не меньше недели, чтобы рассказать о всех тридцати шести убийствах. Только тогда Костоев сможет повести его с одного места преступления на другое, чтобы найти там тот самый «козырной туз». Примерно через полтора часа Костоев решил, что пора возвращаться в комнату 211. Задача его в том и состояла, чтобы разжечь в душе Чикатило жажду жизни, и вот теперь ему дали почувствовать, что будущее, о котором он мечтал, возможно. Когда беседа завершилась, Костоев попросил Чикатило и Бухановского подписать протокол, в котором указал, что беседа продолжалась с 14.35 до 16.15. После ухода Бухановского Костоев задумался на несколько минут, чтобы спросить Чикатило — было ли ему интересно, было ли это для него полезно. Ответы его совершенно не интересовали, все, что ему было нужно, — это возможно лучше понять состояние Чикатило и его настроение. Посещение психиатра, отсрочившее неизбежное признание, приободрило Чикатило, несколько успокоило и вселило в его душу надежду. Глава 22 Теперь пришла очередь Чикатило удивить Костоева, и он дважды сделал это 30 ноября 1990 года. — Эти двое не мои, — сказал Чикатило, внимательно прочитав подробный список предъявленных ему обвинений, — а с остальными я согласен. — Которые двое? — спросил Костоев, наклонившись над списком. У Чикатило не было никаких оснований лгать насчет тех двух убийств, отрицая их, он был искренен. В поведении его появилась самоуверенность, отметил Костоев, как видно, он почувствовал, что выиграл, перехитрил Костоева, обманул его, заставив поверить, что нуждается в помощи и заслуживает ее. Да, не совсем такого результата добивался следователь… — Очень хорошо, — согласился Костоев, — я не возражаю. Эти двое не ваши, но остальные-то ваши, не так ли? — Да, — кивнул Чикатило. — Тогда подпишите вот здесь. Чикатило подписал. — И теперь давайте начнем с самого начала, — сказал Костоев имея в виду, что первое убийство произошло в 1982 году. И столкнулся с новым сюрпризом. — У меня был небольшой домик в Окружном проезде в городе Шахты. Я собирался его благоустроить и развести там сад… Не помню точной даты, но это произошло вечером в конце декабре 1978 года. Я доехал на автобусе до остановки у моста через Грушевку, ближайшей к моему домику в Окружном проезде. Было уже поздно и быстро темнело. По дороге к дому я, к своему удивлению, заметил девочку лет одиннадцати или двенадцати со школьным портфелем, которая шла в ту же сторону. Через некоторое время мы пошли рядом по темной улице вдоль реки. Я заговорил с девочкой, помню, она сказала, что идет навестить подружку. Когда мы дошли до высоких камышей у реки и оказались на достаточно большом расстоянии от жилья, меня охватило нестерпимое желание овладеть этой девочкой. Не знаю, что со мной случилось, но меня буквально трясло. Я остановил ее, швырнул ее на землю в камыши. Она пыталась вырваться, но я был буквально в состоянии какого-то животного безумия. Я не мог остановиться, я сорвал с нее штанишки и, чтобы ее утихомирить, сдавил ей горло. Потом, поняв, что девочка мертва, я ее одел и бросил в реку. Туда же отправил и ее школьный портфель. Потом я вымыл руки и привел в порядок свою одежду. Затем вернулся на остановку автобуса и поехал домой… Так я совершил свое первое преступление и искренне сожалею об этом… То, что случилось в тот вечер, произвело на меня потрясающее впечатление. Я не могу описать этого точнее, но так было. Я впал в какое-то безумие, мною овладела просто животная страсть. И только немного успокоившись, я понял, что она мертва. Несколько дней спустя меня вызвали на допрос. В милиции меня спрашивали, где я находился в вечер убийства. Я сказал, что был дома, и моя жена это подтвердила. Я знаю, что за это убийство был арестован кто-то другой, но чем дело кончилось — не знаю. Думаю, что после этого первого убийства моя психика претерпела какие-то существенные Перемены. Мне постоянно виделась картина насилия. Я не мог выбросить ее из головы. Костоев был ошеломлен и встревожен. Чикатило рассказал больше, чем они знали, но главное — что случилось с тем, кого арестовали за это первое убийство? Мысли Костоева постоянно возвращались к этому вопросу, и он почувствовал облегчение, когда, описав второе убийство, Чикатило заявил, что устал, и потребовал перерыва до следующего дня. Расследование по первому убийству нужно было провести немедленно. За пять последующих дней Чикатило кратко описал все свои убийства, изложенные в обвинении, указывая только наиболее существенные детали: время, место, где был установлен контакт, место самого убийства, характер нанесенных ран. Но он говорил еще и о своих побуждениях, которых якобы сам не мог понять. — Я не могу объяснить, почему у меня возникало такое желание, но я действительно разрезал животы моим жертвам, вырезал матку и другие связанные с нею органы. Он еще был не готов ответить на вопрос, что он делал с этими частями тела. Чикатило подчеркивал, что он так глубоко попал под власть сил, которым не мог сопротивляться, что иногда, уходя с места преступления, был вне реальности и шагал прямо под идущие автомашины. Костоев ни минуты этому не верил. Этот человек так тщательно убирал следы на месте преступления, что ни разу не оставил ни малейшей улики. Убив очередную женщину, он потом заводил дружеский разговор с людьми, теми, кто ходил за грибами или прятался от дождя под навесом железнодорожной станции. Этот человек держал тайную квартиру, где мог бы сменить одежду. Но все это предстояло обсудить позднее. Сейчас было другое, куда более важное дело: вопрос о надежных вещественных доказательствах; вечером 6 декабря Костоев понял, как заполучить «козырного туза». В культуре ингушского народа не было ничего важнее, чем уважение к мертвым, некоторые из соотечественников Костоева даже привезли с собой из Казахстана кости родственников, чтобы похоронить их в родной земле. И потому Костоев был совершенно искренен, когда сказал в тот вечер: — Знаете, Андрей Романович, я — религиозный человек. И в моей религии нет ничего более ужасного, чем тело, надлежащим образом не похороненное. Так что, если есть где-то трупы, о которых мы не знаем, следует немедленно о них позаботиться, это просто не по-людски, если они не погребены как подобает. — На городском кладбище в Шахтах, — ответил Чикатило, — я выкопал могилу для себя, это было, когда я собирался покончить, с собой. Но потом я похоронил там одну из своих жертв. — Вы можете мне показать, где это? — спросил Костоев. — Да, но я боюсь, что меня увидят люди. — Не бойтесь. Мы сделаем это вечером, и милиция будет вас охранять.