Костоев тут же принялся за чтение. Сливко писал, что в возрасте двадцати трех лет он стал свидетелем дорожного происшествия, в результате которого погиб мальчик лет десяти. Мальчик был одет в пионерскую форму — белая рубашка, красный галстук, черные туфли. На дороге образовалась большая лужа крови и догорающего бензина. Сливко был одновременно испуган и очарован зрелищем, от которого не мог оторвать взгляда и которое накрепко засело у него в голове. Чтобы избавиться от этого «сладкого кошмара», Сливко женился, но в первую же ночь испытал разочарование, не сумев сделать супругу женщиной; чуть позже ей пришлось прибегнуть к хирургическому вмешательству. Хотя занятия любовью с женой означали для него «кровь, пот и слезы», он все же сумел добиться того, что у них появился сын. Некоторое время сознание того, что у него растет маленький сынишка, помогало Сливко справляться с кошмарными видениями, которые продолжали его преследовать до тех пор, пока он не сдался, став, по его собственным словам, «рабом собственной фантазии». Жертвами Сливко оказывались только десятилетние мальчики, наиболее притягательными в его глазах были их черные блестящие туфли. Красный пионерский галстук также стал его фетишем, но Сливко утверждал, что его ни в коем случае нельзя подозревать в «склонности к фашизму». Та часть сознания Сливко, что ведала чувством справедливости, продолжала функционировать. Он сам себя проклинал за то, что пал так низко, что начал связывать свои фантазии с собственным сыном. «Я мог бы описать все, что сделал, двумя абсолютно противоположными путями. Я мог бы заклеймить себя проклятьем, но мог бы и представить свой садизм как нечто возвышенное, недоступное обычным людям…» Размышляя о своем характере в целом, Сливко указывал, что он не курил, не пил и не ругался и очень любил природу, что, по его мнению, «приводило к неутешительному выводу, что даже самый уважаемый человек может стать вместилищем зла». Быстро, но внимательно прочтя написанное, Костоев сказал: — Мы обсудим написанное после того, как у меня будет возможность изучить его внимательно. И все же я хотел бы задать несколько вопросов сейчас. Вы всегда разыгрывали одну и ту же сцену? — Мне каждый раз хотелось этого. И я повторял все снова, обычно через месяц, иногда — раньше, — ответил Сливко и признался, что фотографии, которые он делал после убийства и проявлял в своей фотолаборатории, удовлетворяли его не более чем на месяц. Он также подчеркнул, что до сих пор никогда не рассказывал о своих фантазиях, связанных с сыном, и лишь теперь, окончательно потеряв надежду, решил написать все как есть. — Вы целовали свои жертвы? — Да, когда они теряли сознание. — В следующий раз мы обсудим это подробнее, — кивнул Костоев, не желая лишать приговоренного иллюзий. Глава 13 Это был год танталовых мук для следствия — за год обнаружили четыре трупа. 9 марта 1989 года человек, собиравший бутылки, чтобы прокормиться, нашел три завернутых в одежду и перевязанных шпагатом узла. Узлы были засунуты в трубу — часть канализационной системы города Шахты. Ему достаточно было развернуть лишь одни узел, чтобы тотчас отправиться в милицию. Милиция сообщила о находке руководителю группы в Шахтах, следователю Генеральной прокуратуры России Евгению Бакину, который, в свою очередь, уведомил штаб расследования в Ростове. Тело молодой женщины было расчленено на три части — голова, туловище и ноги от бедер. Вскрытие показало, что тело, пролежавшее две недели, в значительной степени разложилось, что не давало возможности точно установить причины смерти. Однако наиболее вероятным представлялось удушение. Имя ее установили быстро. Татьяна Рыжова, шестнадцати лет, убежала из дома, бродяжничала и вела беспутный образ жизни. В некоторых деталях почерк убийцы выглядел таким же, но чем больше времени проходит с момента убийства до обнаружения трупа, тем сложнее этот почерк разобрать. К тому же было одно крайне важное отличие. «Их» убийца не расчленял трупы. А это тело было расчленено, упаковано, затем каким-то образом доставлено к канализационной трубе. Один старик вспомнил, что помогал какому-то мужчине перетянуть детские санки через железнодорожное полотно, но было темно, и как тот выглядел, он не запомнил. Не смог он и точно припомнить, были ли на сайках какие-нибудь узлы. А «их» человек не любил работать в помещении, ему всегда нужен лес. Но стояла зима, и орудовать в лесу было трудно. Возможно, он заманил эту женщину в дом? Стал бы он рисковать, зная, что крики могут услышать? Или позаботился, чтобы их не было? Немало серьезных признаков указывало на то, что это был «их» убийца — тот же тип жертвы, тип ранений. Но труп настолько разложился, что почти невозможно было что-либо определить. Это, а также тот факт, что женщину убили в помещении и, что не характерно, расчленили, не позволило Костоеву соединить это дело с делом «Лесополоса». Однако бригада продолжала работать над раскрытием этого преступления. До этого в поисках «своего» убийцы они уже раскрыли около семидесяти убийств и покушений на женщин. Тем не менее, если была хоть малейшая вероятность, что убийца вновь взялся за дело, следовало принять все мыслимые и экстренные меры. Если убийца теперь настолько одержим, что действует даже зимой, надо было сделать все, чтобы привлечь его внимание, «подставиться» ему. Пора было использовать приманку. Однажды вечером, в конце рабочего дня, Костоев решил пройтись по железнодорожному вокзалу Ростова и проверить, как выполняются совместные инструкции, данные по этой части. В темно-коричневом, тускло освещенном огромном здании вокзала гулко звучали объявления, стояла обычная людская разноголосица, разговоры о том, кто, куда и зачем едет. Водители такси вонзались в толпу, выискивая простаков, чтобы пригласить их прокатиться и посмотреть город. Босоногая цыганка, вытянув одну руку, а другой прижимая грязного спящего ребенка, просила милостыню. Солдаты в защитного цвета форме, матросы в синем. Семьи, оставшиеся без денег и спящие на скамьях. Ярко накрашенные, грубые лица проституток, делающих теперь свой бизнес чуть более открыто, чем в прежние времена (тогда некоторые из них мелом писали свою цену на подошве туфли и тайком показывали ее потенциальному клиенту). Костоев заметил знакомую женщину, которая была не только привлекательна внешне, но и хорошо одета. Она тоже его узнала, и он стал пробираться к ней. — Вы на дежурстве? — спросил Костоев. — Да. — Спецзадание? — Да. — Приманка? — Так точно. — Тогда для чего вы так вырядились? — А вы что хотите — чтобы мы носили грязные юбки и валялись на скамейках? — Именно! — А если знакомые увидят? Не лучше было и с подростками, привлеченными в качестве приманок. Женщины и подростки теоретически постоянно должны были находиться под наблюдением сотрудника милиции в штатском. Внимание Костоева привлек хулиганского вида паренек с грязным лицом и синяком под глазом. Казалось, он просто слонялся вокруг без всякой цели. Обычно ребята такого типа ходят группами, правда, в любом возрасте есть и одиночки. Понаблюдав за ним некоторое время, Костоев подошел сбоку и спросил: — Что ты здесь делаешь? Горделиво-доверительно мальчик ответил: — Я работаю с милицией, в команде Буракова. Меня назначили сюда, на вокзал. На следующее утро на совещании в милиции Костоев взорвался. — Лучше вообще без приманок, чем с такими, какие у нас. Убийцу не интересуют хорошо одетые женщины. А что, если бы тот парень сказал убийце то, что он сказал мне? Придется это дело пока прекратить или делать это на профессиональном уровне. Второе в том году тело было найдено четырьмя подростками в лесу возле станции «Лесхоз». Станция эта, расположенная в сельской местности, представляла собой две бетонные платформы длиной метров тридцать, сооруженные по обе стороны путей; в дальнем конце стояло незатейливое строение, где пассажиры могли укрыться от непогоды. К железнодорожному полотну примыкало несколько деревянных домиков, в одном из которых жил начальник станции, там же он и продавал билеты. А вокруг был лес, куда с удовольствием наведывались любители прогулок и грибники. Хотя тело сильно разложилось, по существу остался только скелет, установить личность было просто, поскольку у жертвы сохранился паспорт. Быстро выяснили, что Евгений Муратов, шестнадцати лет, поехал в Ростов почти год назад, в июле 1988 года, чтобы подать документы для поступления в железнодорожный техникум. Там, в Ростове, он собирался сходить на футбольный матч, переночевать у своей тети и вернуться домой на следующий день, заранее сообщив матери даже о том, что вернется 4- или 7-часовой электричкой. Тело его нашли 10 апреля 1989 года, спустя десять месяцев со дня убийства. Почерк убийцы был похож: множество ножевых ран — не менее тридцати, отрезаны половые органы. И опять железнодорожное полотно и лес. Но этот мальчик был из хорошей семьи, не уличный подросток. И, кроме того, все произошло почти год назад, никаких следов, естественно, не осталось. 9 мая 1989 года Советский Союз праздновал очередную годовщину победы над гитлеровской Германией, а Костоев — свою победу над курением, — прошел ровно год с того дня, когда он, на удивление своих гостей, бросил на пол пачку сигарет и тут же, за столом, дал слово больше не курить. Красная площадь оглашалась приветственными криками (с каждым уходящим годом они становились все менее громкими и уверенными). Михаил Горбачев махал рукой проходившей мимо толпе. Ветераны собрались в небольшом сквере у Большого театра, нарядные, в форме и при наградах; хрипло звучало танго с затертых магнитофонных лент. Многое можно было обсудить за столом с друзьями. Страна менялась быстро, и никто не знал, куда ведут эти перемены. А вот что не двигалось с места, так это их расследование — охота за убийцей. Нет, они продвигались вперед, расследуя преступление за преступлением, как комбайн, что подбирает колосья на своем пути. Разговор с приговоренным к смерти Сливко позволил Костоеву глубже проникнуть в образ мыслей убийцы-психопата, но он уже знал, что преследует человека иного склада. Его убийца был большим и сильным, полным ярости, — такой ярости, которой тихий Сливко с его бледным округлым лицом и большими голубыми глазами никогда не испытывал. Его убийца был сложнее, чем Сливко, который выбирал только один тип жертвы — мальчиков в свежих белых рубашках, с красными галстуками и в начищенных ботинках. Его убийца убивал и мальчиков, и девочек, и женщин, не обнаруживая при этом фетишизма, присущего Сливко. Весь ритуал убийцы состоял в самом акте убийства. Из всего, что рассказал Сливко, самым поразительным было то, что он и подобные ему монстры внешне своей сути не проявляют. Такого, как он, можно заподозрить в самую последнюю очередь. Таким чудовищем мог оказаться кто угодно. Кончились майские праздники, прекрасные, как мечта заключенного. Что до возвращения в Ростов, то самой неприятной была мысль о гостинице и об отсутствии горячей пищи. Впрочем, на этот раз Костоев вооружился алюминиевой электрической сковородой, которую ему удалось раздобыть в Москве. Весна и раннее лето — лучшая пора на юге России. Хотя солнце почти сразу высушивает весеннюю грязь, превращая ее в мелкую золотистую пыль, ветер все еще не пыльный, освежающий. Небо приобретает ярко-синюю летнюю глубину, но солнце еще не стало немилосердно жгущим, каким оно будет летом. На рынке появились овощи. Жители Ростова, пока еще робко, возобновляли свои развлечения на берегах Дона. 14 июля в ростовском парке были обнаружены останки подростка. На обложке лежавшей неподалеку тетради стояло имя:. Александр Дьяконов. Мальчик девяти лет, второклассник, 11 мая он не вернулся из школы. Теперь трупов за этот год было уже три, но все три были в сильной степени разложения, и по всем трем эксперты давали неопределенные заключения. Ни один из трупов не прибавил уверенности в душе Костоева. Ему нужно было свежее убийство и свежий след. Они непрерывно закидывали сеть все глубже и глубже. Одна из женщин из группы Костоева, Нина Петровна, о которой он говорил, что у нее «тело женщины, но душа следователя», обработала почти все казавшиеся неисчерпаемыми бумажные архивы в психиатрических больницах Ростовской области. Не переставала нарастать лавина извращенцев, хотя теперь она утратила заманчивую для следствия привлекательность. Следователь Яндиев был завален работой по розыску лиц, пропавших без вести за девять последних лет. Двое юношей выехали из Ростова на Украину, но только один из них вернулся. Другой считался пропавшим без вести. Позднее его паспорт нашли в Ростове и передали в милицию. Яндиев и Воробьинский, один из сотрудников ростовской милиции, которого Яндиев считал действительно преданным и знающим и с которым сейчас они работали вместе, решили, что к этому делу стоит присмотреться повнимательней. Они вызвали того молодого человека, который из поездки на Украину вернулся один. Теперь, спустя девять лет, ему было за тридцать, он был женат, работал, слыл порядочным человеком. В беседе он категорически заявил, что ничего не знает о судьбе своего спутника. Сам он вернулся домой, в Ростов, а тот предпочел остаться на Украине. Расширив круг контактов для сбора информации и используя свой дар вести беседу, Яндиев выяснил, что девять лет назад молодой человек вовсе не отличался образцовым поведением. Тогда Яндиев снова вызвал его для допроса. — Существуют законодательные ограничения даже по делам об убийстве, — сказал Яндиев, — и они применяются, если лицо несовершало других преступлений в течение какого-то времени. Ваше прошлое за эти девять лет ничем не запятнано, все, что вам нужно сделать, — это рассказать, что произошло и где находится человек, с которым вы уехали на Украину. Молодой человек долго сопротивлялся всем уговорам и подходам следователя, пока, наконец, не разрыдался и не выложил правду, которая все девять лет мучила его каждый день. — Мы поехали на Украину собирать мак, чтобы готовить героин — и для себя, и на продажу. Мак мы мололи в мясорубке. Набрали три мешка, это много, сегодня это стоило бы миллион рублей. Я говорил ему — хватит, поехали. А он сказал: давай намелем еще немного и положим в рюкзаки. И мы опять стали молоть мак. Вдруг я что-то почувствовал, обернулся, а он уже идет на меня с ножом. Мы стали драться, я выхватил у него нож и убил его прежде, чем он меня. Потом я оттащил его в лес, вырыл ножом могилу и похоронил. Я выбросил весь мак и вернулся в Ростов. Я жил с этим изо дня в день. Теперь всему конец, и слава Богу. Яндиев улыбнулся, и в улыбке его были одновременно и насмешка и сострадание. Сострадание относилось к молодому человеку, а насмешка — к себе самому: опять он раскрыл не то дело.