Маняша отодвинула от меня миску, расстелила полотенце и выложила на него четыре вареника, два — серпиками в левую строну, два — в правую. — Манифик. — Я подвинула их, будто составляя из полумесяцев два пухлых солнышка. «Начну с этих, — подумала я, — потому что к Маняше они прямого отношения не имеют, это тела князя Кошкина и Сигизмунда. Будет у меня действо пробное, тренировка». — Муки! Обмакнула кончики пальцев в подсыпанную горку, разлепила оба вареника, осмотрела начинку, она отличалась. В одном вишня была зрелая, бордовая и блестящая, а во втором… и не вишня вовсе, а что-то вроде паслена или воронца, черные ядовитые плоды. — Ложку подай! — Трогать отраву руками не хотелось. Поменяв начинку местами, я попросила воды, намочила пальцы и сызнова залепила края теста. — И это все? — удивилась нянька. — В котел еще бросить надо, посмотри, на печи кипеть что-то всенепременно должно. Маняша, сняв дощатую крышку, поглядела в котел, кивнула: — Бросать будешь? — Сама потрудись. За манипуляциями ее я даже не смотрела, споро меняя ягоды второй пары. Внезапно накатившая слабость меня насторожила, испугала, что сомлею и обмен завершить не смогу. Когда Маняша вернулась от печи, я прошептала: — Эти еще кинь. — Дверь заходила ходуном, будто действительно шалил бер. — Поторопись, нянюшка. Маняша метнула вареники в котел, задвинула крышку, бросилась ко мне, но исчезла, не успев и пары шагов сделать. А я все успела, смогла. Тело безвольно поникло, я упала грудью на столешницу, повернула голову, глядя, как дверь разлетается мелкой щепкой и на пороге возникает высокий брюнет в белых одеждах. От левой руки мужчины к моей правой тянулась белая же лента. — Роза для розы? — спросила я хрипло. — Моя корсарка! — Он учтиво поклонился и вовсе без учтивости дернул связывающую нас веревку. — Пойдем, мне в этой развалюхе находиться неприятно. Плечо от рывка хрустнуло и противно заныло. Глаза у навьего князя были черные, как воронец или паслен. Он тащил меня за собой по снегу, по камням, по сочной траве, по хлюпающей грязи, будто собаку на веревочке, не давая встать на ноги. Он грозил страшными карами, сулил богатства земные и прочие удовольствия. Я молчала, не желая расплескать переполняющее меня счастье. Я смогла, я успела, я молодец. И даже если мне теперь предстояло сгинуть в складках тонкого мира, плевать. Уйду на пике, великой, той, что сдюжила. Наконец нав подхватил меня за плечи и толкнул на плоский камень, стоящий в центре меловой пещеры: — Отпирать сейчас будем, красавица. Я посмотрела на грозди паутинных коконов, свисающих с потолка. Сколько же вас здесь, тварей, схоронено? Погодите… Отпирать?! Нав когтями разодрал мою одежду, отбросил в сторону, обнажая тело. Я заорала, он накинул мне на шею петлю. Лента, что связывала нас, удлинялась, он оплел мне запястья, щиколотки, отошел, любуясь: — Красивая ты девка, Серафима, по человечьим, разумеется, меркам. — Нав медленно стянул белый камзол, и он повис продетым рукавом на веревке. — Но, к счастью, я уже столь долго среди вас, человечков, нахожусь, что мерки ваши и ко мне подходят. Сейчас, милая, мы с тобою великое таинство совершим, для продолжения рода и сохранения нашего гнезда, во славу… Сорочка ни на чем не повисла, князь полоснул по ней когтями, кромсая, стянул башмаки. Тело у него было красивое, но как будто неживое, не как у покойника, а вроде торса мраморной статуи в фонтане. — Во славу… — бормотал он, будто забыв когда-то накрепко заученное. — Не будет им от меня отныне почета! Во славу меня! Я отвернулась, потому что штаны нав снял, а на то, что под ними, приличная девушка смотреть не должна. — Мы с тобою, блаженная, таких дел наворотим! Какая в тебе сила, Серафима! Но и не только она. Хитрость, ловкость, изворотливость, удача. И мне с тобой повезло. То, что ты для погружения в тонкий мир мою силу черпала, связало нас накрепко, от того и я в силу вошел. Слово «вошел» мне вообще не понравилось, но прозвучало оно отдаленно, поэтому я открыла один глаз и посмотрела на мраморные навьи ягодицы. Сам он стоял у стены под низко свисающим коконом и кромсал его когтями. Белая паутина пропиталась блестящей черной жижей, эту жижу князь собирал в золоченый кубок. — Именно такая мне и нужна, — говорил он, не оборачиваясь. — Хозяйка, госпожа, королева. Без матки гнездо не живет, так существует. Теперь же наше гнездо на такие вершины покусится… Князь начал поворачиваться, я зажмурилась. Интересно, если я сейчас себе язык откушу, помру только здесь или в яви тоже? — Мы связаны, — хохотнул нав глумливо. — Я слышу все твои мысли. — Тогда почему я твоих не слышу? — От возмущения я открыла глаза и встретила его черный неживой взгляд. — Таинство перенесет сюда твое маленькое тело, Серафима. И даже если оно при этом окажется без языка, — он лизнул свои губы, — тем лучше, болтливые женщины отвратительны. Не живой? Просто темный, но черноту тоже можно разложить на тысячу оттенков. Я прыгнула во тьму, как уже проделывала с пламенем Эльдара, услышала мысли одинокой древней твари, постигла его планы, мелкие и древности недостойные, его страхи, его мечты. — Не смей! Щеку ожгло ударом, рот наполнился соленым вкусом моей крови. Однако часто вы, барышня Абызова, последнее время по мордасам получаете. — Ягнус, — протянула я глумливо, — и имя у тебя преотвратное. Я-агну-у-с… Нав захлопал ресницами, отшатнулся, потом, будто справившись со страхом, отпил из кубка черную навью кровь. — Шелковая будешь, моя… Он схватил меня за волосы, кубок наклонялся над моим лицом, готовясь пролиться струей в рот. Я сжала губы, понимая уже, что попытки напрасны. Сбоку раздался звук, будто от свалившегося на пол тела. Мы повернулись посмотреть, грязный кокон, не удержавшись, упал с высоты. Крошечная отсрочка, убедившись, что опасности нет, Ягнус… Бах! Кубок отлетел, стукнулся о стену, разбрызгивая черные капли. Жах! Нав поднял руку, на которой болтался лишь отрезок веревки. Бум! Он упал на спину, потешно вскинув ноги. Жах! Мои путы разлетелись лоскутами. — Иван? Зорин на меня не смотрел, он орудовал мечом, отбивая атаки вскочившего на ноги нава. У того появились клинки или в них превратились чудовищные когти. Сев на камне, я прикрылась своим платьем. Смотреть на сражение было отчаянно стыдно. Клинки-то он себе наколдовал, а вот одежду — не удосужился. Поэтому, отвернувшись, я принялась снимать с себя оставшиеся в волосах паутинки. Нав торжествующе вскрикнул, заставив меня похолодеть. Он теснил Зорина к стене, тот пошатнулся. Князь подпрыгнул, рубанул ближайший кокон. Из паутинной кожицы на пол выпала многорукая тварь. — Иван! Но «многоручка» в бой не ринулась, по-паучьи перебирая конечностями, она ползла по стене, один за одним сбрасывая вниз коконы. Те раскрывались, и их обитатели, страшные, безмолвные, не похожие на людей, рядами наступали на чародея. Зорин прижался спиной к стене, отбил первую атаку, другую, но поверженным на смену устремлялись все новые чудовища. — Мы еще не закончили, — интимно шепнул Ягнус, появляясь рядом. — Продолжим? Зрители нам не помешают. Он потянулся к моему лицу рукой, с которой капала черная кровь. — Серафима, — истошно заорала я, разводя руки, — жги! Тряпочки мои упали, но это было все равно, потому что сгорели бы они в любом случае. Огненный тайфун пронесся по пещере, коконы вспыхивали, в мгновение догорая, огонь лизал меловые стены, будто не насытившись, твари горели с треском и шипением, от их тел поднимался черный дым. Невредимый князь шел сквозь него, вертя клинками как мельница крыльями. Иван двигался навстречу, без рисовки, расслабленно держа меч в чуть отведенной руке. Рубаха сгорела, чародей обнажился по пояс, мускулы торса напряглись. Схватка была стремительной. Железо ударилось о железо лишь однажды, блеснул меч, отсекая навьи клинки вместе с руками, следующим ударом Иван снес с плеч красивую голову Ягнуса. — Как-то так, — рассеянно сообщил Зорин и вытер запястьем лоб. — Иванушка! — взвизгнула я и повисла на зоринской шее. — Ты меня спас! Теперь ты, как порядочный человек, должен на мне жениться! — Бешеная. — Чародей подхватил меня на руки. — Всенепременно женюсь, давай только сперва отсюда выберемся. Мы плутали по пещерам довольно долго, я соскучилась, поняв, что миловаться со мною в тонком мире Болван Иванович не намерен. Потом заверяла, что никто насилия надо мной не учинил, просто потому что времени ему не дали. После расспрашивала, как Зорину удалось за мною отправиться и почему эти его великие помощники обратно нас тем же манером не выдернут. Ну и добилась парочки вполне сладких поцелуев, пары десятков, если считать. Потому что даже великие чародеи супротив горячей девицы не устоят, особенно столь неодетой. — Все, — простонал Иван, отстраняясь, — продолжать не будем, неправильно это в замирье любиться, не по-людски. Тем более мне все время кажется, что за нами твой Гуннар наблюдает. — И потешил бы старика представлением, дуралей. — Артемидор вынырнул из тени верхом на коричневом в рыжую полоску Седмяте. — Тебя, остолопа, и так и эдак убалтывали, а ты… — Учитель, — высвободившись из объятий Ивана, я подбежала к всаднику, почесала за ушком кота. — Я — молодец, я без сновидческих сил справилась! Ничего, что я голая? Гуннар фыркнул, щелкнул пальцами, меня окутал разноцветный шелк платья. — Только чтоб твой остолоп не ревновал. Мне-то одинаково, хоть без кожи болтайся. Зорин поднялся на ноги и низко поклонился. — Следил, — ответил сновидец на немой вопрос. — Только наша блаженная принялась неупокоеных на тот свет переводить, встревожился и стал наблюдать. Подумал, что она таким манером и в складки тонкого мира ввинтиться попробует. И да, собирался вмешаться, когда эту деву к обряду подготавливали. Собирался, но, к стыду, вряд ли бы успел.