Не дожидаясь ответа, Натали вскочила, подбежала к полированному шкапчику в углу гостиной и извлекла из-за дверцы плюшевый толстенький альбом. — Где же оно? — разложила она передо мною находку и принялась листать. На мелованные странички были с тщательностью вклеены десятки газетных вырезок, под каждой, вписанные от руки, стояли дата и название издания. — Вот, изволь. «Мокошьградские ведомости» сообщали, что князь Кошкин, Анатолий Ефремович, с благословения его величества Берендия Четырнадцатого, обручился с девицею Абызовой Серафимой Карповной в личной резиденции на острове Руян. Объявление обрамляли гирлянды с херувимами и розовыми бутонами. — Про полгода ведь не написано? — поморщилась я от художеств. — В оглашении нет. Но, Фимочка, и прочие газеты про вас писали, а я для тебя собирала все. Прими, дорогая, сей маленький презент от чистого сердца. Пришлось принимать, с фальшивым вниманием перелистывать. Читать не читала, но некоторые строчки буквально впрыгивали в глаза. «…История страстной любви провинциальной купчихи с берендийским князем…», «…повеса К., наконец остепенившись…», «… пикантная брюнетка с родинкой у рта повергла к своим ногам…» Зажмурившись, чтоб не видеть всего этого непотребства, я выдавила благодарности. — Ах, прости, Фимочка. — Прежде, чем мне удалось захлопнуть альбом, кузина выдернула из него ненаклеенную заметку. — Это уже мое. Виньеток там не было. Сухим казенным языком сообщалось о проведении торжественного заседания у генерал-губернатора, на котором… — Господина Зорина орденом наградили? — спросила я без улыбки. — За верную и безупречную… Прости, дальше дочитать не успела. — Так точно, — счастливо ответила Натали. — Иван скромничает, говорит, что тогда всех подряд к этой награде представили, но я такую гордость испытываю… Глазки ее увлажнились, кузина принялась обмахиваться заметкой, будто веером. Кажется, я скрипнула зубами. — Ах, Фимочка, — щебет продолжался, — не думала, не гадала, что и на моей улице праздник будет. Тебе-то, милая, наши отношения могут казаться мелкими и неинтересными в сравнении с твоею историей, но для нас это чудо! Впервые за всю свою жизнь я ощутила себя за каменной стеной, почувствовала любимой и желанной. — Ну-ну, — раздалось от двери недовольное ворчание. — Посмотрим, сестрица, крепка ли твоя стена или при первой же непогоде размоется. Аркадий Наумович вошел, поправляя рукава своего мундира. — Серафима, здравствуй. Давайте обедать, барышни, после мне обратно в контору вернуться надлежит. — Бонжур, кузен, — обрадовалась я. — Будь любезен мне адрес своего портного сообщить, мне мундир заказать требуется. Бобынин сообщил и пустился в рассуждения о тонкостях кроя и качестве сукна. Тема любви и браков, к счастью, более не поднималась. Вскоре лакей пригласил нас к столу. Аппетита отчего-то не было, что позволило кузине сызнова попенять меня вредными перекусами. — Акулину не обижай, — велел мне Аркадий. — Откушай, а то худа больно стала. Он с усилием отвел взгляд от моей груди. Неужели Аркаша до сей поры мыслей своих на мой счет не оставил? Была у нас стычка, давно была. Прижал меня однажды братец к перильцам, отроковицу четырнадцати лет, дыхнул в нос перегаром да принялся юбку задирать. Синяков еще наставил преизрядно. Маняша меня тогда спасла, схватила напольную вазу с межэтажного проема, да и опустила на барскую голову. Он после извинялся, умолял батюшке не жаловаться. Я и простила. А нянька потом слышала, как он приятелям в гостиной говорил, что я сама перед ним хвостом крутила, блудница загорская. Я прикрыла грудь салфеткой и принялась откушивать. Акулина действительно кухарка каких мало. И одна же у плиты хозяйничает, без поварят, а все успевает. И суп наваристый с крендельками, и нежнейшую телятину на вторую перемену, и десерт — яблочный штрудель по швабскому рецепту. На штруделе меня стало клонить ко сну. Осоловевшим взглядом я посмотрела на часы. Если сызнова на боковую отправлюсь, на дрему у меня меньше часа останется. С Евангелиной Романовной на половину седьмого уговаривались. — Ты в контору на извозчике поедешь? — спросила я Аркадия. — Позволишь компанию составить? — К портному тебя завезти? — Было бы чудесно! Обожди, я мигом переоденусь. Отложив салфетку, я побежала к себе, не забыв, впрочем, заглянуть на кухню с комплиментами Акулине. Марты поднялись при моем появлении с козетки. — Что вам в своей комнате не сидится? — спросила я, передвигая плечики с платьями. — На первом этаже? — вопросили девицы в ответ. — От Натальи Наумовны в близости? Они споро меня переодели и даже причесали, плотно заколов шпильками непослушные прядки. Я прошлась, стуча каблуками, проверяя удобство шнуровки высоких ботильонов. — Шубку какую? — В прихожей надену, две перемены шуб в день даже для барышни Абызовой чересчур. — А как же собаченька, ее с собой не возьмете? Собаченька их пугала. Судя по количеству пустых мисок, которые не успели еще вернуться на кухню, былинным аппетитом в том числе. О чудесном превращении Гавра я горничным не сообщала, рассудив, что нечего девицам еще и чародействами голову забивать. — Придется брать, — сообщила обрадованным Мартам. — Корзинку подайте, в ней понесу. — Которую? — В которой рукоделие. Нитки с иголками долой да шалью дно прикройте для мягкости. Я спустилась к Аркадию Наумовичу эдакой Машенькой. Не садись на пенек, не ешь пирожок. — Кузина, — Бобынин самолично подал мне шубу, — все хорошеешь. Мне показалось, что руки его дольше необходимого задержались у моих плеч. Гаврюша решил так же, зарычал из корзинки, которую, пока я одевалась, держал лакей. — Ав-р, ав-р, авр-р! — И защитники твои выглядят все нелепей. — Аркадий первым вышел на крыльцо. Чиновничий портной обитал в гнумской слободке и являлся, соответственно, гнумом. — Коллежский асессор Попович? — переспросил он, когда я изложила тонкости заказа. Я бросила быстрый взгляд в сторону Бобынина, который ожидал меня, перебирая суконные рулоны, сваленные на столе, и понизила голос: — Вы, господин Файнтух, Евангелину Романовну уже обшивали? Только она в другом нынче звании. — Если вы, барышня, видите, что мое дело семейное еще худо-бедно идет, значит, с вашей Поповичью я его не имел. — Он покрутил в воздухе пальцами, длинными, которые подошли бы скорее музыканту. — Торгуется она, чиновница ваша. — Об этом можете не волноваться, — улыбнулась я, — торговаться не буду. Барышня Попович по моей неуклюжести мундир свой попортила, желаю ей новый презентовать. Глазки гнума зажглись алчными огнями, он пожаловался, что на дамские мундиры сукна уходит больше, чем на мужеские, что лекала для кроя придется одалживать, что… Я поглядела на часы с кукушкой, висящие на стене, зевнула, прикрыв ладошкой рот, потрепала за ушком Гавра и жеманно протянула: — Ваши трудности, любезный мастер, разверзают в моей душе бездны сострадания. Давайте сделаем так: вы сейчас упаковываете мне тот мундир, что для Евангелины Романовны по ее заказу шили, а я заплачу втрое от обещанного. Гнум посмотрел на часы с кукушкой, зевнул, рот не прикрыв, и собачечку ласкать поостерегся. — Вчетверо? — По рукам, — сказала я без жеманства. Льняная занавеска, закрывавшая дверной проем в смежную комнату, была сразу отодвинута, и глазам моим предстал ростовый манекен с черным дамским мундиром на нем. Гнум-подмастерье стал его снимать и заворачивать в хрустящую упаковочную бумагу с названием заведения. — Не знаешь ты, Серафима, деньгам счета, — укорил меня Аркадий Наумович, когда мы вернулись к коляске. — Впрочем, чего еще от кисейной современной барышни ожидать. Я обиделась. А сам-то! Видела ведь, что он в рулонах на столе не просто так рылся, искал что-то, а когда нашел, на то место стопку ассигнаций засунул. — Натали к вашей кисейной породе также принадлежит, — не замечая моей обиды, продолжал кузен. — Цветы, наряды, лакомства. А стоит на транжирство указать, моментально обиды и угрозы. Не имеешь, братец, права мне указывать! Я жениху пожалуюсь, уж он-то меня защитит. Он возбужденно жестикулировал, чуть не вываливаясь из коляски, говорил громко, с драматическими интонациями. Если бы я не провела с ним последние два часа, решила бы, что Аркадий Наумович попросту пьян. Но к обеду вина не подавалось, а от рюмочки наливки за десертом взрослого мужчину так развезти решительно не могло. — Ты-то, Серафимушка, своему жениху на меня не донесешь? — Есть за что? — За меня тебе замуж надо было, — всхлипнул кузен. — И деньги бы в семье остались, и…