– Как же ты его кончать думал? – спросил Кый с усмешкой. – Придушил бы? Дамианос попробовал вывернуться, но воины навалились сильнее. Чтобы не вскрикнуть от боли, аминтес заскрипел зубами. Мысли были короткие, рваные. Как…? Почему…? Откуда…? – Что молчишь? – князь подошел к скамье, сбросил на пол тряпье, сел. – Ты ведь знаешь по-нашему. Появилась мысль чуть более длинная: «Всё пропало. Я погиб. Кончено». Но Дамианос испытал не ужас, а совсем другое чувство. Более всего оно было похоже на облегчение. Одно кончено – жизнь. Зато начнется другое. Главное. То, что после смерти. Та, которая после смерти. Мук, которым его могли подвергнуть перед неминуемой казнью, он не боялся. Аминтесов учат, как избежать страданий, если шансов на спасение нет. Есть несколько верных способов оборвать свою жизнь, даже когда связаны руки. Самоубийство, конечно, смертный грех и осуждается церковью, но многое из того, чему учат в Сколе, противоречит христианскому закону. В Гимназионе Слово Божье не преподают. И часовни там нет. Пирофилакс говорит: «Кто спасает ближних своих, уже душу спас, а в случае чего монахи отмолят». Хоть бы и не отмаливали – у Дамианоса своя вера. Поняв, что дело проиграно и конец неизбежен, он сделался почти спокоен. «Почти» – потому что полной отрешенности мешало одно: любопытство. Как вышло, что предводитель дикарей раскусил лазутчика высшей категории и так ловко заманил в ловушку? – Не возьмешь в толк, чем себя выдал? – понимающе покивал князь. – Узнали тебя. Помнишь, как после охоты я тебя рядом с собой на крыльцо поставил и горожанам благодарить велел? Как люди подходили, кланялись? Это я хотел, чтоб на тебя хорошенько посмотрели. Ко мне в Кыев отовсюду приходят. Потому что здесь жизнь спокойная, и всегда служба сыщется. Узнал тебя один пришлый человечек, северич с Бог-реки. Он раньше у князя Воислава был. Который в греческие края с дружиной ушел. И сгинул. А повел Воислава на море волхв и колдун именем Гад. Ты самый это и был. – А зачем ты вздумал меня людям показывать? – спросил Дамианос. Отпираться смысла не было. Опознали – никуда не денешься. – Чем я показался тебе подозрителен? Интересно было узнать, в чем он совершил ошибку. – Спокойный ты, – подивился Кый. – Бесстрашный. И ловкий. Хорошо цесарю, коли у него все слуги такие. Только в одном ты просчитался. Не надо было меня дураком считать. Я сто раз на медведя ходил. Рогатину перед охотой хорошо проверяю. От нее жизнь зависит. А тут вдруг сломалась. С чего? Стал потом смотреть – подрезана. Кому понадобилось? Мои люди верные, им меня губить ни к чему. Один там чужой был – ты. И очень уж ты быстро матерого застрелил. Будто заранее знал, что меня спасать придется. Э, думаю, а грек-то хитер. Зачем такое устроил? Коли для того, чтоб благодарность мою заслужить, то просто хитер. А коли для чего иного – тогда вдвойне хитер. И стал я к тебе приглядываться, Гад-Демьян. Чтобы понять, какая в тебе хитрость, обычная или двойная. «Сам ты хитер, – подумал Дамианос. – Права была Гелия. Как есть – лис». Он совершил худшую из ошибок, какие только может допустить аминтес: недооценил противника. Считал себя ловцом – и сам угодил в ловушку. Да как крепко! Хуже, чем когда попал в хазарский плен. Тогда был молод, малоопытен, а ныне оправдываться нечем. – Почему ты не велел меня убить? Зачем к себе допускал? – спросил он, глядя на полянского князя с интересом и невольным уважением. Что ж, такому противнику, пожалуй, и проиграть незазорно. – Рассказываешь интересно, – засмеялся Кый. – Советы даешь хорошие. Воиславу ты тоже хорошие советы давал. Пока тот на греков в поход не засобирался. И понял я. Ты не убийца. Ты лазутчик. Прислан за мной доглядывать. Не вздумаю ли я на ваши земли походом идти. Для того мы с Хривом и придумали про корсунского грека при тебе поговорить. Если попробуешь того грека отыскать и кончить – так и есть. Значит, ты тут сидишь греческой земли оберегателем. Верно или нет? Дамианос молчал, потрясенный тем, что варвар оказался столь проницателен. Зачем только князь тратит время на разговоры с разоблаченным лазутчиком? Не для того же, чтоб покичиться. Кый не из бахвалов. – А не велел я тебя гридям на мечи взять и беседу с тобой беседую вот почему… – опять покивал князь, как бы показывая, что заметил во взгляде грека недоумение и понял причину. – Убей я тебя – на твое место другого пришлют. Поди знай кого. А ты – вот он. Я тебя знаю. Ты мою думу тоже знаешь. Я ведь давеча тебе правду говорил. Про то, что торговля краше войны. И Корсунь мне ваша ни к чему. Захвачу я ее – перестанут греческие корабли приходить. Встанет торговля. Прибытку сам-десять, а убытку сам-сто. Живи у меня в Кыеве открыто, Демьян. Не лазутничай. Помогай мне советом и делом. Я цесарю не в опаску. Мне с вами не воевать – союзничать надо. Что скажешь? Не держите его, ребята. Ступайте. Вы больше не нужны. Дружинники разжали цепкие лапы, поднялись, вышли. Потирая ноющие запястья, Дамианос сел на полу. Варвар оказался еще умнее, чем думалось. И не варвар он, а истинно мудрый правитель. Всё, что сказал – разумно. Смерть отодвинулась, опасность отступила. И умиротворение тоже растаяло. Душу охватило беспокойство. Не из-за предложения, которое сделал князь. Про это пусть Кириан решает. Надо доложить и ждать ответа. Может быть, пирофилакс рассудит, что Кый слишком умен и иметь столь дальномыслящего соседа опасно. А может, империя будет рада обзавестись на северном рубеже союзником, всецело зависящим от византийской торговли. Это дело государственное, не аминтесу решать. Но вот что будет с Гелией? Ясно же: Кый ее раскусил и использовал для того, чтобы заманить лазутчика в приготовленный капкан. Князь, видно, отпустил людей неспроста. Густые черные брови сдвинулись, взгляд стал грозен. – По глазам вижу, что согласен. Но допрежь всего надо нам с тобой вот что решить, Демьян. Знаю я, что Гелька к тебе по ночам бегает. Покапает мне зелья, чтоб спал, как чурбан – и бегает. Хотел я ее за неверность зарубить. Не могу. Без нее жизнь мне будет не в радость. Но одну бабу на двоих делить мы не будем. Моя она! От облегчения Дамианос засмеялся. Князь не ждал этого – побагровел. Рука легла на рукоять кинжала. «Мудрость мудростью, а голову из-за женщины потерять может. Это хорошо. Ай да Гелия!» – подумал аминтес. – Не баба она мне. Сестра. Теперь засмеялся Кый. – Все еще числишь меня дураком, грек? Сестра! Она черная. Других таких и на свете нет. Улыбаясь, Дамианос задрал до шеи рубаху. – Матери у нас разные, потому мы не похожи. А отец общий. Ты у нее родинку под левой грудью видел? Гляди, у меня такая же. Князь подошел, прищурился. Гнев в глазах потух. – Ишь ты. Стало быть, ты мне шурин? Получалось, что так. У славян наложница, если она живет в доме, считается все равно что женой, разница невеликая. – Тогда ходи к ней открыто, днем. А по ночам у меня за спиной шушукать нечего… Широкий лоб Кыя собрался морщинами, взгляд снова изменил выражение, и Дамианос догадался, что князь думает уже о другом. Кажется, главный разговор был еще впереди. – Теперь про главное с тобой говорить хочу. Коли ты мне советчик и подручник. Не бойся, грекам от этого дела вреда не будет. Только польза… Сядем на лавку. Беседа долгая. Сели. Дамианос – на краешек, из почтения. – Путь от моря и до моря длинный. – Князь снял пояс, положил на лавку. Показал на нижний конец. – Внизу никого нет, только разбойники бродят. Но эти ладно. Когда я в силе буду, крепость поставлю на порогах, я говорил… Здесь вот, в середке, всё мое, и тут тихо, спокойно. Но на другом конце, за волоками, где реки в другую сторону текут, стало неладно. По-над Ильмерь-озером в позапрошлый год сел пришлый князь. Имя ему Рорик. Рода он не славянского – варяжского. Варяги до нас и раньше доходили, малыми ватагами. Пограбят городки, людей заберут и назад уплывают. Это ладно. Но Рорик пришел и не уходит. Говорят, город поставил или, может, крепость. Силу копит. Новые варяги к нему из-за моря прибывают. Окрестных людей всех к руке прибрал. Они ему дань платят. Славяне, емь с чудью – все платят. И это бы ладно. Мне что? Беда в другом, Демьян. Купцы с севера к нам ходить перестали. Ваши, южные, плывут, а встречь – никого. Я знаю, греки большим кругом по морям ходят и с другой стороны в Цесарь-град возвращаются. Они вам про Рорика рассказывали? Дамианос, и так слушавший очень внимательно, встрепенулся. В Константинополе говорили, что позапрошлогоднему весеннему каравану давно пора бы уж вернуться. Ушли корабли, и будто сгинули. – Я головному человеку вашего каравана про Рорика говорил, предупреждал, – продолжил князь. – Глядите, мол. На севере лихо. Он не послушал. Пустое, сказал. Откупимся. Хорошо, коли так… Кый с сомнением покачал головой. – Ты осторожен и дальновиден, княже. Не может быть, чтобы ты к варягам лазутчиков не посылал. Что они про купеческие корабли говорят? – Посылал, как не посылать. – Князь вздохнул. – Только никто не вернулся. Знать, поставил Рорик на всех речках-тропах заставы. И охотникам-емчанам велел всех чужих ловить. Тамошняя емь свои леса зорко стережет. Никто безвестно не прошмыгнет… Ты слушай, Демьян. Я тебе еще не всё сказал… Он продолжил, угрюмо глядя на свои сцепленные руки. – Ты меня уже знаешь. Я без нужды не воюю. Послал к Рорику посольство. Чтоб передали варяжскому князю: давай речным путем вместе владеть. От волоков вниз – я. От волоков вверх – ты. Сговоримся равную пошлину брать: я десятину и ты десятину. Всем выгода… – Что он ответил? – спросил Дамианос, потому что князь замолчал. – Что ответил? Не вернулись послы. Послы – не лазутчики. Лучшие люди, нарочитые. У каждого свой род. Нельзя попустить. И отправил я малую дружину – послов вернуть… Мало не доходя Ильмерь-озера, на Кресторечье, нашлись послы. Мертвые, все трое. И челядь, девять человек. Не просто мертвые, а… – Кый содрогнулся. – Навроде рыб потрошенных. Требуха вынута и ребра зачем-то все наружу вывернуты. Столб воткнут. На нем деревянная птица, орел… Напугалась моя дружина. Побежала оттуда, даже тел не подобрала. И бежала целый день, а потом еще целую ночь… Вот они какие, Рориковы варяги. Боюсь я их, Демьян. – Погоди, ведь у тебя в дружине тоже варяги есть. – Есть с дюжину. Самые лучшие воины. Храбрей и сильней у меня нет. А знаешь, кто они? Те, кого сами варяги от себя прогнали за то, что слабы или трусливы… Так-то. Ихние худшие у меня за лучших числятся… И стало видно, что этому умному, мужественному вождю действительно жутко. – Страшней всего, что я никак в толк не возьму: зачем Рорик силу копит и почему со мной говорить не хочет? Сон потерял. – Он усмехнулся, будто вспомнив о чем-то малосущественном. – Я ведь как про Гелькино зелье догадался? То ночами всё думы мучили, а тут дрыхну, будто барсук. С одной постельной утехи так не уснешь. – И снова помрачнел. – Я тебе вот что скажу, Демьян. Князь варяжский неспроста там сел, никого в эту сторону не пускает. Как войско накопит, на меня пойдет. И возьмет Кыев-град. Со своими волками лютыми, да внезапно – непременно возьмет. А дальше знаешь, что будет? С нас, полян, Рорик сильно не разживется. Не мы ему нужны. Ему надо поближе к южному морю сесть. Чтобы оттуда на вас, греков, за добычей ходить. И Корсуня тому Рорику мало будет. Он захочет сам Цесарь-град на меч взять. Поглядев на слушателя и заметив, как у того по лицу скользнула скептическая гримаса, Кый вздохнул: – Не веришь? Зря. Когда Рорик вместо меня здесь сядет, он всех славян под себя подомнет. Древлян, вятичей, бужан, уличей, северичей – всех. Добавит к варяжской дружине славянскую и на вас пойдет. Если меня на Днепре, Данапре по-вашему, не станет, вот с кем вам, грекам, придется дело иметь. «А ведь он прав, – подумал Дамианос. – В Европе вэрингов сначала тоже считали обычными морскими разбойниками – пограбят да уйдут. Но в Академии рассказывали, что вэринги захватывают земли в Британии и Германии, а оттуда по морю и по рекам добираются чуть не до Иберии. Живут они войной и разбоем. Договориться с ними о мире еще никому не удавалось…». – К чему ты ведешь, княже? Чего от меня хочешь? Чтобы я отправился в Цесарь-град и попросил для тебя подмоги? – Подмоги… – Кый покачал головой. – Дорога до Цесарь-града долгая. По реке плыть – это надо много кораблей собирать. Если сушей ехать, с конной охраной, только к концу лета доберешься. Пока цесарь думать будет, пока войска пришлет. Если вообще пришлет… Да и не надо мне тут греческого войска. Знаю я, каково это – чужое войско к себе пускать. «Не пришлют сюда никакого войска, – сказал себе Дамианос. – Дорого. Есть у империи заботы более неотложные, чем какой-то Рорик. Вот если подтвердится, что речной путь перекрыт – тогда другое дело». – А вдруг варяги скоро нападут? – Князь смотрел с тревогой. – Что у них на уме – поди знай… – Говори прямо. Чего ты от меня хочешь? – Скажу. Ты ловок, оборотист. Отправляйся к Рорику. Сделай то же, что у Воислава делал. И что в Кыеве сделать хотел. Стань у варягов своим. Сойдись с их князем. Оплети его, убеди, заколдуй. Чтобы не шел к нам на Днепр. Никого другого, кто мог бы такое исполнить, я не знаю. Ты – можешь. Вижу это, знаю. Отправляйся на север, Демьян. Не для меня – для своего народа. Я тебе провожатых дам. До волоков довезут и на Ловать-реку спустят, откуда до Ильмерь-озера прямой путь. Дальше не пойдут, забоятся… Вот что хуже всего, Демьян. Мои люди с тем Рориком еще не воевали, а уже боятся. Надолго умолкли. Дамианос размышлял, взвешивал «за» и «против». По правилам, менять цель задания без санкции Сколы не полагается. Приказано работать с полянским князем, а не с каким-то неведомым вождем вэрингов. С другой стороны, экспедицию на север можно рассматривать как некоторое усложнение того же самого задания. В конце концов, пирофилакса ведь заботит не Кый, а безопасность имперских земель и торгового пути… Если бы к варягам был внедрен кто-то из аминтесов, можно было бы с ним связаться. Но варяжского направления в Сколе пока не существует. Гелия говорила, что этот варварский язык начали изучать совсем недавно… Князь терпеливо ждал ответа. – Хорошо. Съезжу, – наконец решил Дамианос. – Но без языка мне близ варяжского князя делать нечего. Просто посмотрю своими глазами, что за Рорик такой, и вернусь. – А я думал, ты все языки, как свой грецкий, знаешь, – удивился Кый. – Ты же колдун. – Он вспомнил что-то, нахмурился. – Еще вот что. Один емчанин, которого мои люди на Кос-реке поймали, рассказывал… Не знаю, правда ли, нет ли… Будто есть у Рорика сильный волхв. Сам слепой, но каждого человека насквозь видит. И будто бы, как поймают варяги кого чужого, сразу тащат к тому волхву. Кто с недобрым пришел, того слепой велит смерти предать. Так, наверно, и с моими лазутчиками вышло… «Сказки, – подумал Дамианос. – А вот что вполне вероятно – что у Рорика в Кыеве есть свои шпионы. Из тех же финнов-емчан, которых здесь полным-полно».