Куница усмехнулся и посмотрел на Бориса, одетого в египетскую военную форму. – А чего грустить? Маленько погуляли, и домой. – Скоро будет еще веселее – намечается война с Израилем. Будьте готовы. Звягинцев состроил серьезную мину. – Всегда готовы! – бодро отрапортовал Куница и бросил руку к голове, отдавая пионерский салют. Вифлеем Чтобы доехать до Кейсарии, они взяли напрокат машину – общественный транспорт во время Шабата не функционировал. Элис сказала, что предварительно созвонилась с дядей Меером, он их ждет. Вилла располагалась в паре сотен метров от моря. К причалу, где виднелась небольшая яхта, вела каменная дорожка. Когда охранник открыл калитку и впустил их во двор, Павел застыл в удивлении – такое он видел только в кино: огромная площадка перед особняком выложена каменными плитами, в центре поблескивает водная гладь бассейна витиеватой формы, а по краям в шеренгу выстроились финиковые пальмы, обложенные бордюрным камнем. Узкая земельная полоска идет вдоль двухметрового забора. В глубине двора возвышается постройка из тесаного камня причудливой архитектуры в некоем смешанном стиле: колонны при входе упираются в плоскую крышу, по фасаду раскинута лепнина, окна большие, в современном дизайне. «Дорого и аляповато, – оценил Павел. – Нувориш, парвеню. Хотя в Израиле все такие, откуда здесь взяться аристократии?» Стрельцов не ошибся: дядя Меер, двоюродный брат отца Элис, родился в бедной еврейской семье, которая запутанными путями умудрилась эмигрировать в только что созданное государство. На ступеньках при входе их встретил управляющий, провел гостей внутрь. Дядя Меер расслабленно сидел в разлапистом кресле. Одет он был по-простецки – шорты кремового цвета, рубашка навыпуск с короткими рукавами и кожаные шлепанцы. Выглядел он моложе своих пятидесяти пяти лет – худощавый, мускулистый, черные волосы с паутинками седины торчат ершиком, взгляд острый, оценивающий. «Непростой этот дядя, ох, непростой!» – сделал вывод Паша. Дядя Меер, увидев гостей, поднялся и широко улыбнулся: – Шалом! Он подошел к супругам, чмокнул Элис в щечку и протянул Павлу руку. Меер и Стрельцов таким образом познакомились, хотя до этого знали о существовании друг друга. Меер Розенсон жил один – жена рано умерла от рака, а единственный сын жил отдельно, в Тель-Авиве, и, по рассказам Элис, отношения между ними были весьма напряженные. – Вам необходимо покушать с дороги. Прошу, – сказал дядя Меер и провел гостей в столовую. Он говорил по-русски правильно, но с легким акцентом. Они расположились за круглым столом, уставленным бутылками вина и легкими закусками. – Ну и как тебе в Израиле? – задал вопрос Розенсон, в упор глядя на Стрельцова. – Забавно, – хмыкнул Павел и ткнул вилкой в рыбное ассорти. – Меня уже успели обокрасть и чуть не забрали в полицию за драку. – А я его отбила, – похвасталась Элис и рассказала о случившемся накануне. – Павел еще не адаптировался, живет по советским традициям – чуть что не так, сразу в морду. Но это поправимо, – сказал дядя Меер. – Далеко не всегда исполняется заветная надежда эмигрантов – возможность ощутить братство с израильтянами. Дело в том, что Израиль – молодое иммигрантское государство, в котором сосуществуют разнородные этнические общины и землячества, сформировавшиеся по принципу общности страны происхождения. В одной семье здесь говорят на разных языках и придерживаются разных традиций в быту. Он вещал, как заправский политик, видимо, имея солидный опыт в произнесении подобных речей. Изложив еще пару подобных умозрительных сентенций, Меер перешел к конкретике: – Паше надо устроиться на работу, пообтесаться. Какая у тебя специальность, голубчик? Слово «голубчик» рассмешило Павла: «Прямо русский барин, а не еврейский богатей». Он придушил смех и ответил: – Я окончил Московский энергетический. Разбираюсь в работе тепловых электростанций, в технологиях переработки нефти и так далее. – Есть хороший вариант, – сказал Розенсон, немного подумав. – У меня есть приятель, директор нефтеперегонного завода в Хайфе. Я ему когда-то оказал серьезную услугу. В общем, он тебя примет на работу на хорошую должность (после соответствующей проверки, естественно). Еще у тебя будут проблемы с получением гражданства – хоть жена у тебя еврейка, но ты все-таки по национальности русский. Но это не беда, иврит ты знаешь, работа у тебя будет, а гражданство все равно предоставят через год, два, пять лет. Да и какая тебе разница! Временные документы у тебя есть, а время бесконечно. Чувствовалось, что Розенсон хочет солировать, а тут появились свободные уши. – У меня есть еще один вопрос, – вклинился в разговор Павел, желая перенаправить разглагольствования Меера в нужную ему сторону. – Мне нужно попасть в Вифлеем. Как там обстановка? – Обычная обстановка. – Розенсон пожал плечами. – Палестинский анклав. Палестинцы евреев не жалуют, поэтому могут возникнуть эксцессы. Если прицепятся, то скажи им по-русски, что ты русский, и они отвяжутся, точно сработает. Они почему-то к русским лояльно относятся. – Я и по-арабски могу послать, – заметил Павел. Розенсон от души рассмеялся: – Ну, тогда вообще без проблем. А зачем тебе в Вифлеем? На экскурсию? – Нет. Мне нужно передать одну вещицу в православный монастырь при базилике Рождества Христова. Там обитает одна старушка, сын у нее погиб, от него остался только серебряный крестик. Вот я его должен отвезти как память. Моя бабушка просила. Выпили еще, закусили, поболтали о том о сем. Принесли пышущий жаром чалит, как определила это блюдо Элис, – жаркое с фасолью. Расстались довольные друг другом. На прощание Розенсон сказал: – Приезжайте еще. На яхте покатаемся. Домой он их отправил на своей машине с водителем. – Ну и как он тебе? – спросила Элис. – Четкий у тебя дядька, – ответил Павел. Меер Розенсон ему действительно понравился. Прошла неделя. Павел объездил окрестности. Вместе с женой они побывали в Акко, где бродили по крепости крестоносцев. Еще он посетил Бахайский храм в Хайфе. По вечерам читал на иврите книги по истории Израиля. Ему нравилось такое безалаберное и вместе с тем познавательное времяпровождение, но сколь веревочке ни виться… Надо было заняться реальными делами. Для начала он решил съездить в Вифлеем. – Надо ехать в Вифлеем, – сказал он Элис. – Выполнить просьбу, чтобы снять с себя эту обузу. Бабушка очень просила. – Я хочу поехать с тобой, – настойчиво попросилась жена. – Отдашь крестик, и устроим экскурсию. Как раз случай представился. – Его величество случай… – задумчиво проговорил Паша. – Случайности могут выйти боком, а то и трагедией. Палестинский анклав… Говорил я с людьми – всякое рассказывают. В случае чего я как-нибудь выкручусь, а ты у меня будешь как гиря на мошонке. Нет, госпожа Стрельцова, тобой я рисковать не хочу. Сколько Элис его ни уговаривала, Павел категорически не соглашался и в результате отправился в Вифлеем один. На границе с анклавом стояла облупленная будка с израильским солдатом, а дорогу преграждал формальный шлагбаум, который можно было легко объехать. Стрельцов подошел к будке и сунул в окошко документы. – Аккуратнее, – предупредил его солдатик, небрежно просмотрев бумаги. За шлагбаумом стояли две машины вольных извозчиков. В одну садилась молодая, хорошо одетая женщина с девочкой лет пяти, а вторая была свободна. Павел договорился о стоимости поездки до базилики Рождества Христова, водитель завел двигатель, и они поехали. Добрались довольно быстро. Расплатившись с водителем, Стрельцов вошел на территорию храма и осмотрелся. Его сразу же поразила красота древней архитектуры: мраморные колонны из розового камня, облицованные мрамором же стены, мозаики… «Надо будет сюда специально приехать – посмотреть, что внутри. Может быть, с Элис», – подумал Павел. Он спросил первого попавшегося священнослужителя, как добраться до православного монастыря, и двинулся в указанном направлении. По прибытии он спросил монахиню Прасковью. К нему вышла женщина лет шестидесяти в монашеском облачении и вопросительно уставилась на неожиданного посетителя. – Меня зовут Павел. Я от Юлии Стрельцовой, ее девичья фамилия – Казакова. Это моя бабушка. Она мне поручила передать вам вот это. Он вынул крестик и протянул его монахине. Она повертела его в руках и начала тихонько всхлипывать. Павел молчал, ожидая вопросов. – Сынок! – По щекам женщины потекли слезы. – Значит, ему мама все-таки передала… Как я просила перед отъездом… А Юленька молодец. Вспомнила про меня. Павел молчал. – Как он погиб? Меня известили о его смерти, но как он умер? – Не знаю. – Павел пожал плечами. – Он служил на Дальнем Востоке лейтенантом. А что произошло, я не в курсе. – Эх, жизнь, жизнь… – Монахиня вынула платок и вытерла слезы. – Так и должно было случиться. Все по воле Божьей… Эх, грехи наши тяжкие! Ведь могла остаться с ним, но оказалась здесь. Когда мы сюда приехали, город находился еще под Британским мандатом, Израиля тогда и в помине не было. Павел не удержался и спросил: – А каким образом вы здесь очутились? – Это длинная история, – отмахнулась монахиня. – Я не тороплюсь, – ответил Павел, чувствуя, что женщине необходимо выговориться. – Хорошо, я расскажу, – согласилась монахиня, немного подумав. – Мой папа служил в НКВД на высокой должности. Тогда НКВД руководил Ежов. Жили мы хорошо: трехкомнатная квартира на Чистых прудах, деньги, спецпайки… Я тогда уже прижила ребенка, сына – так уж получилось. Жили, поживали, а потом все рухнуло в одночасье – Ежова расстреляли, а папу осудили по литерной статье «Контрреволюционная троцкистская деятельность» на целых двадцать пять лет лагерей. Оказался врагом народа. Я в это не верила, но кто его знает… Короче, с папой я распрощалась. А мы же стали ЧС – членами семьи врага народа, нам грозила высылка. Тут-то меня твоя бабушка и определила в послушницы. Она ведь истинно верит в нашего Спасителя, Иисуса Христа, аккуратно посещает церковь и знакома с иеромонахом Троице-Сергиевой лавры. Она сказала, мол, твое будущее темно и опасно, а в монастыре – благодать Божья, и никто тебя там не тронет. Я согласилась, хотя до сих пор не пойму, правильно ли я поступила… Но зачем о прошлом вспоминать – все уже свершилось по воле Божьей. Все обошлось, мать с внуком не выслали, но выселили из шикарной квартиры в коммуналку на окраине Москвы. А вскоре я приняла постриг. Моя судьба совершила резкий поворот. В Вифлееме умер настоятель, возникла необходимость назначить нового. Назначили отца Федора. Он пригласил двух монахинь поехать с ним, якобы тамошняя игуменья попросила. Я согласилась – хотелось уехать от всех этих ГУЛАГов и НКВД. С сыном и матерью я увиделась только перед самым отъездом, до этого с ними не встречалась, боялась испортить Антошке биографию. Отдала этот крестик, чтобы мать передала его сыну как память, когда он подрастет. Мама умерла, когда Антошке исполнилось восемь лет. Его отдали в детдом. Но крестик он, как видишь, сумел сохранить. – Монахиня на несколько секунд примолкла. – А каким образом он попал к Юле? – Не знаю, – ответил Павел. – Видимо, через военкомат, – и задал свой вопрос: – А как вас выпустили из Союза? В те-то времена… Монахиня усмехнулась: – Религию можно зажать, но Господь никаким органам не подвластен. Не знаю как. Меня это ни тогда не интересовало, ни сейчас не интересует. Добрались до Севастополя, и кораблик нас отвез в Бейрут. А там – на верблюдах до Вифлеема. Вот здесь с тех пор и живу. Власть меняется, меняются государства, а нас никто не трогает. Монахиня замолчала, и Павел понял, что пора уходить. Он коротко попрощался. – Передай благодарность своей бабушке, если ее увидишь, дай ей бог здоровья! – крикнула ему вслед монахиня. «Где я ее теперь увижу?» – с грустью подумал Павел. Он любил свою бабушку.