Вещи, которые вдохновляют Мимолетного интереса заслуживает и траурная одежда XVI века. Взгляните на эти рукава и крупные жемчуга, которые носила герцогиня Сомерсет. Жемчуг тогда был в ходу как символ целомудрия. Ха! О герцогине Сомерсет ходили разные слухи. Скажем так: она была подвижной дамой. А на Pinterest я нашла еще несколько картин траурной одежды. Вот два моих любимых наряда. На первом изображении конический рукав, обшитый золотой тканью. Я без ума от этих рукавов! Второй наряд очень напоминает женский вариант костюма Бэтмена. Мне нравится! Он превзошел свой век. Роуз заползла обратно в постель. Была почти полночь. Через минуту наступит 21 декабря, и начнется самый короткий день, а затем самая долгая ночь в году. Зимнее солнцестояние. Северный полюс повернется к Солнцу, и начнется новый световой цикл. Она посмотрела в окно. Первая ночь, когда метель закончилась, а снег перестал идти. Белоснежная зимняя ночь. Луна не толще ресницы. Абсолютная небесная мгла стала похожа на рождественскую елку, украшенную созвездиями. Это напомнило, как Роуз в темноте стояла у Вестминстерского дворца и отец так нежно сжимал ее лицо руками. Она знала, что должна вернуться, в Рождество или в другое время. Ее тянуло в ночь, которая была пять веков назад. В 12:01 этой самой долгой ночи в году она снова надела халат и пушистые тапочки и на цыпочках спустилась в оранжерею. Роуз остановилась у пересадыша и осмотрела его. Она снова попыталась представить себе его корни, его жизнь через три года, когда первые бутоны раскроются, а лепестки развернутся – возможно, на рассвете самого долгого дня в середине лета, дня, который прольется светом. Глава 16. Здесь жгут ведьм, так ведь? – Говорят, Мария выбрала его. – Он ведь по крайней мере на десять лет ее моложе! «О боже, – подумала Роуз, – опять!» Весь двор только об этом и судачил: когда же королева выберет себе подходящего супруга. И о том, посадит ли королева Мария свою сводную сестру, принцессу Елизавету, в лондонский Тауэр. Религиозные законы становились все строже и строже. Роуз гуляла по тронным залам дворца Бьюли. Вокруг сидели фрейлины королевы, прямо возле личных покоев. Она не знала, зачем ее вызвали. Дворец Бьюли у королевы был одним из самых любимых. Она присвоила его после смерти ненавистной мачехи Анны Болейн. Став королевой, злорадная Мария, похоже, полюбила его гораздо больше, чем когда-либо. Ей нравилось приглашать в гости принцессу Елизавету, дочь обезглавленной Анны Болейн. Вряд ли это можно назвать «приглашением». Больше похоже на приказ. Выбора не оставалось. Роуз вошла в личные покои королевы. Перед ней предстала странная сцена. Симон Ренар, испанский посол, стоял у большого портрета очень красивого мужчины. Три члена тайного совета королевы застыли с тревогой на лицах. Сама королева Мария стояла перед портретом, дрожа и прижимая руку к груди. – Истинное ли сходство? – Настолько, насколько это возможно, ваше величество. Это Тициан, венецианский художник, – ответил Симон Ренар. В этот момент в комнату вошел Эдуард Уолдегрейв: – Я принес образцы, ваше величество. – Ты сможешь закончить платье к его визиту? Все глаза повернулись к Роуз. – И когда, могу я спросить, состоится визит? – спросила Роуз. – Через три недели, – ответил посол Ренар. – В том случае, если погода позволит и Бискайский залив будет спокойным. Роуз почувствовала, как Уолдегрейв буравит ее взглядом. У нее, конечно же, нет выбора. Пусть хоть ядерная война, которой, естественно, не могло случиться, потому что до подобного еще несколько веков, но платье придется закончить к сроку. Роуз кивнула и тихо сказала: – Конечно, платье будет готово. * * * Платье было почти готово, и Бискайский залив спокоен, но королева заболела. Роуз об этом, конечно, не сообщали до последней минуты. Не знал никто, кроме самых приближенных. Роуз как раз проходила через тронный зал с платьем роскошного красновато-коричневого цвета, называемого имбирным, отороченным горностаем по просьбе королевы. Роуз мягко возражала против горностая из соображений моды – абсолютно дурное решение! Но что она могла сделать? Модное чутье королевы было невыразимо плохим, если не сказать отвратительным. На рукавах насчитывалось больше пяти фунтов жемчуга. Принцесса Елизавета никогда не пошла бы на такую кичливую роскошь. По сравнению с Марией, принцесса одевалась как монахиня. Ее стиль мама Роуз называла «лучше меньше, да лучше». Королева Мария же придерживалась стиля «лучше больше, чем меньше». Девочка едва сделала три шага в тронный зал, как уловила шум. Улиточная Голова стрельнула глазами в сторону Роуз и что-то пробормотала. – Нет! Пускай увидит. – Леди Сюзанна встала со стула, на котором сидела рядом с Головой-Улиткой. В руках она по-прежнему держала пяльцы. Сюзанна Кларенсье была любимой фрейлиной королевы. – Ее королевское величество сильно заболела. Врачи сейчас с ней. Визит принца Филиппа был отложен. Но мне кажется, что если ее величеству показать платье, то настроение поднимется и выздоровление ускорится. Когда Роуз вошла в опочивальню, перед ней предстало странное зрелище. В спальне собралось несколько человек. Одних она знала, других – нет. Конечно, тут был посол Ренар. Лорд-канцлер расхаживал взад-вперед по королевской опочивальне. Портрет красивого принца Филиппа был приподнят в нескольких футах над кроватью. А Лысая Джейн исполняла так называемые «добрые шалости» для развлечения больной королевы: забиралась в странные места и издавала разные птичьи трели, а потом делала колесо-другое. Роуз казалось это странным, но она предположила, что раз нет телевизора, то такой шут, как Лысая Джейн, не хуже другого развлечения. Она умела читать глупые стихи, делать колесо и подражать всяким животным. Одним из самых частых приказов, которые можно было услышать от королевы Марии, был «Пошлите за шутом! Мне нужно посмеяться». И Лысая Джейн почти мгновенно оказывалась подле нее. Самым удивительным для Роуз было увидеть Эдварда Куртене, стоявшего рядом с портретом, красиво одетого, будто не для посещения больной, а для торжественного события. Он едва не позировал. Неужели пытался волочиться за королевой? Разве не решили, что принц Испании Филипп станет избранником Марии, который разделит с ней трон? «Эй, ты проиграл, – подумала Роуз, – возвращайся к Улиточной Голове». Лорд-канцлер бросил на Куртене резкий взгляд. Двое мужчин, которых Роуз не знала, нависли над кроватью. Потом один из них, который стоял спиной, внезапно вскрикнул: – Таз! Джейн Дормер бросилась вперед с металлическим тазом, за ней – ее собственная горничная Дейзи. Когда Дейзи прошла мимо Роуз, Джейн Дормер прошипела: – Ради бога, отойди, дитя. Роуз в ужасе смотрела на таз. На дне плескалось столько крови, что хватило бы на чашку. – Боже мой, что это такое? – прошептала Роуз. – Не смотри. – Лысая Джейн оказалась рядом с ней и схватила Роуз за локоть, словно чтобы та не упала. – Что это? – Ты никогда раньше не видела, как пускают кровь? – А? Нет, вживую – ни разу. – Кровопускание – это лечение. Оно творит чудеса с гумором. – Это вовсе не похоже на юмор! – воскликнула Роуз, ее глаза широко раскрылись от ужаса. – Гумор[16], моя дорогая. Это позволяет соблюдать баланс. Роуз моргнула и в ужасе покачала головой. – В самом деле, дитя, откуда ты взялась, что никогда не видела кровопускания? – Не видела. – Им можно вылечить все, от прыщей на лице до пневмонии, подагры и водянки. – Водянки? – Опухлостей. Погляди на кисти ее рук. Не на ту, где из вены пускают кровь, на другую. Джейн внезапно застыла, когда ее взгляд упал на Эдварда Куртене. Затем она сдавленно прощебетала: – Полагаю, настала пора сделать сальто. Она присела на корточки, и Роуз услышала последовавший за этим стук ног от кувырка. «Что она делает?» – задумалась Роуз. Эдвард Куртене поднял руку королевы и погладил. Она собралась спросить Джейн, что все это значит. Но через секунду Джейн словно исчезла в воздухе. Роуз не могла себе представить, куда она так быстро ушла. Эдвард Куртене наклонился к уху королевы и что-то прошептал. Вид у нее был ужасный, слабая улыбка, казалось, боролась в уголках бледных губ. Даже больная и с такой улыбкой, которая едва держалась на лице, Мария Тюдор выглядела злой в глазах Роуз. Скверное создание, как сказала бы бабушка Розалинда. Лорд-канцлер этого, казалось, не заметил.