Марья Григорьевна посадила попугайчика напротив себя. Вернее, поставила на стол. А радом поставила блюдечко с изюмом. Любимым лакомством попугаев. — Начинаем урок, — сказала Марья Григорьевна. — Надо встать… Впрочем, ты и так стоишь. Молодец. Скажи мне, пожалуйста. Как тебя зовут? Попугайчик молчал. Только вертел головкой в разные стороны, искоса поглядывая на учительницу. — Не знаешь. А я знаю. Ты будешь Петя. Ты понял меня, Петя? Попугайчик посмотрел на изюм. — Да, Петя. Это изюм. Очень вкусный. И для сердца полезный. У меня сердце слабое. Мне врач изюм прописал. Скажешь, как тебя зовут, — получишь. Ну? Попугайчик посмотрел на Марью Григорьевну. Потом на изюм. Снова на Марью Григорьевну. И снова на изюм. — Не верти головой! На уроке нельзя вертеться. Ну? Как тебя зовут, Петя? Повторяй за мной. ПЕ-ТЯ… ПЕ-ТЯ Попугайчик продолжал смотреть на изюм. — Ты — ПЕ-ТЯ! — повторила Марья Григорьевна. — Понял меня? ПЕ-ТЯ! Попугайчик свистнул. — На уроках нельзя свистеть. Это неприлично, ПЕ-ТЯ! Попугайчик издал длинную, почти соловьиную трель. — Не надо свистеть, я тебя просила. Надо говорить. А будешь свистеть, пойдёшь за родителями. Попугайчик снова свистнул. — Свистеть и я могу. Свистеть может каждый. И Марья Григорьевна свистнула. Попугайчик удивлённо уставился на неё. Марья Григорьевна засмеялась: — Я в детстве, Петенька, хулиганкой была. Без билета в трамваях ездила и уроки прогуливала… Всё бывало, Петенька. Стыдно вспоминать. Марья Григорьевна свистнула ещё раз. И попугай тоже свистнул. Точь-в-точь как Марья Григорьевна. Он явно подражал её свисту. — Умница, — обрадовалась Марья Григорьевна. — Какой же ты, Петенька, способный. Она снова свистнула. Попугайчик повторил. — Молодец, Петенька! Повторенье — мать ученья! Скоро ты и говорить научишься. Марья Григорьевна подвинула к нему блюдечко с изюмом. — Ешь, Петенька. Я ставлю тебе пятёрку! Попугайчик подпрыгнул и стал жадно клевать изюм: — Тук-тук-тук! Тук! Марья Григорьевна погладила его по головке. — Я тоже, Петенька, не сразу научилась свистеть. Месяц училась. А теперь свищу. Не хуже тебя. А ты скоро научишься говорить. Не хуже меня. Но говорить Петя никак не мог научиться. Он научился лаять, как собачка, мяукать, как кошечка. Но не говорить. Да и то… Часто путал кошачье мяуканье с собачьим лаем. Например, Марья Григорьевна спрашивала его: — Петенька. Как собачка лает? — Мяу! — отвечал Петя. — Нет. Так кошечка мяукает. А как собачка лает? — Мя-яу!! — Хорошо. А как тогда кошечка мяукает? — Ав! Ав! — Попка-дурак! — в сердцах говорила Марья Григорьевна. То ли Петя не понимал, что от него требуется, то ли отвечал так из упрямства. Чтоб подразнить училку. Но Марья Григорьевна не унывала. Она где-то читала, что с попугайчиками надо беспрестанно разговаривать. Тогда и они рано или поздно заговорят. И Марья Григорьевна рассказывала Пете о своей нелёгкой трудовой жизни. Петя внимательно слушал, кивал головкой, тихонечко подсвистывал. — …А во время войны, — рассказывала Марья Григорьевна, — я в лазарете работала, медсестрой. И вот представь себе, Петенька. Бинтов нет, марли нет… Мох сушили и на раны накладывали! Петя сочувственно кивал. — Понимаешь? Ты всё понимаешь, Петенька. Я чувствую, я просто уверена… Ты скоро заговоришь. Но тут случилось непредвиденное. В тот день ярко светило солнце, пели птички, а у Марьи Григорьевны была открыта форточка. И Петя вылетел на улицу. Наверно, ему хотелось подышать свежим воздухом, размять крылышки. Но он заблудился. В доме, где они жили, было столько открытых форточек! Марья Григорьевна бегала по двору, кричала: — Петя, Петенька! Где ты?! От страха потерять Петю у неё ныло сердце. Только под вечер Петю принесла соседка. — Вот ваш Петя. Держите. Залетел ко мне в форточку. На антресоли забился. Кошка его испугала. Еле его оттуда вытащила. Марья Григорьевна чуть не плакала от счастья. Гладила попугайчика по головке, приговаривала: — Петенька, дорогой. Если потеряешься… Пожалуйста, запомни наш адрес. Лесная, семь… Ты понял меня, Петенька? ЛЕСНАЯ, СЕМЬ! КВАРТИРА ВОСЕМЬ! Петя в ответ кивнул головой. Через час у Марьи Григорьевны стало плохо с сердцем. Очень уж она перенервничала в этот день. Так сердце забилось, застучало, будто вот-вот разорвётся. Марья Григорьевна накапала из пузырька лекарство, положила под язык таблетку. Но боль не проходила. Петя смотрел на неё сочувственно, но не знал, как помочь. Марье Григорьевне становилось всё хуже и хуже. Ноги перестали слушаться, перед глазами всё кружилось, будто она каталась на карусели. — Плохо мне, Петенька. Очень плохо. Наверно, помру. Петя летал по комнате как угорелый.