Марино уклончив, и то, что он говорит, всего лишь завеса. По какой-то причине он счел необходимым заявиться сюда без всякого предупреждения. Скорее всего, чтобы удостовериться в том, что я отправлюсь с ним без малейшего промедления. И тут мне действительно становится тревожно. — Ты же ведь здесь совсем не из-за дела Гэбриэла, не так ли? — спрашиваю я. — Боюсь, нет. — Что случилось? — У нас проблема. — Он смотрит прямо перед собой. — И я сказал Филдингу и всем прочим, чтобы ни в коем случае не трогали тело до твоего возвращения. Джек Филдинг — опытный судмедэксперт и приказам Марино не подчиняется. Если мой заместитель решил остаться в стороне и во всем положиться на меня, похоже, мы получили дельце, которое может иметь политические последствия или вовлечь нас в судебное разбирательство. Особенно тревожно то, что Филдинг даже не попытался позвонить мне или прислать имейл. Я снова проверяю айфон. От Филдинга — ничего. — Это случилось вчера днем, примерно в полчетвертого, в Кембридже, — говорит Марино. Близятся сумерки, и мы едем уже по Атлантик-стрит. — Нортон’с-Вудс, в районе Ирвинга, не далее чем в квартале от твоего дома. Чертовски плохо, что тебя там не было. Осмотрела бы место преступления, прошлась там — может, все и обернулось бы иначе. — Что обернулось бы иначе? — Белый мужчина, лет двадцати с небольшим. Похоже, выгуливал собаку и умер от сердечного приступа, так? Так, да не так, — продолжает он. Мы проезжаем мимо рядов бетонных и металлических ремонтных мастерских, ангаров и прочих построек с номерами вместо названий. — Воскресенье, прямо средь бела дня, кругом куча народу, потому что в соседнем здании, том самом, с такой большой зеленой крышей, проходило какое-то мероприятие. В Нортон’с-Вудс размещается Американская академия искусств и наук; а здание, о котором говорил Марино, настоящий дворец из стекла и дерева, сдается в аренду по случаю особых событий. Мы живем совсем неподалеку, переехали прошлой весной, так что до ЦСЭ теперь рукой подать, а Бентону легче добираться до Гарварда, где он работает на факультете психиатрии Медицинской школы. — Другими словами, десятки свидетелей, — продолжает Марино. — Чудесное время и идеальное место, чтобы кого-то шлепнуть. — Ты вроде бы сказал, что у него случился сердечный приступ. Вот только, учитывая молодость, скорее не приступ, а сердечная аритмия. — Да, так все и подумали. Несколько человек видели, как он внезапно схватился за грудь и рухнул на землю. Умер прямо на том месте, где и упал, — по общему мнению. И был тотчас же доставлен в наш офис, где провел ночь в холодильной камере. — Что значит «по общему мнению»? — Сегодня с утра Филдинг зашел в холодильник и заметил капли крови на полу и целую лужу на поддоне. Он посылает за Анной и Олли. У мертвеца идет кровь из носа и рта, чего не было накануне днем, когда его осматривали. На месте смерти тоже никакой крови, ни единой капли, а теперь он просто истекает, и это явно не промывочная жидкость, потому что, черт возьми, разложение еще не началось. Простыня, которой он накрыт, вся в крови, в поддон натекло уже с литр, и это охренительно плохо. Никогда не видел, чтобы мертвец так кровоточил. Поэтому я и сказал, что у нас офигенная проблема, и все должны держать рот на замке. — Что ответил Джек? Что он сделал? — Шутишь? Ты же знаешь своего зама. Уж лучше я помолчу… — Личность установили? И почему Нортон’с-Вудс? Он что, живет где-то поблизости? Учится в Гарварде или, может быть, в духовной школе? — Это сразу за углом от Нортон’с-Вудс. — Сомневаюсь, что он присутствовал на этом мероприятии, что бы там ни проводилось. И тем более с собакой. — Мой голос звучит спокойно, чего не скажешь о моем внутреннем состоянии. Мы разговариваем на парковке у гостиницы «Иглз Рест». — Подробностей пока удалось узнать не так уж и много, но похоже, там была свадьба, — говорит Марино. — В то воскресенье, когда играется матч за Суперкубок? Кто назначает свадьбу на день игры за Суперкубок? — Ну, если ты, например, не хочешь светиться. Или ты не американец. Или чужд американским обычаям. Да хрен его знает, но я тоже не думаю, что умерший был гостем на свадьбе, и не потому, что выгуливал собаку. Под курткой у него обнаружили девятимиллиметровый «глок». Никакого удостоверения личности, но он слушал портативное спутниковое радио, так что сама можешь догадаться, какой вывод я из всего этого сделал. — Уж лучше б тебе объясниться. — Люси тебе побольше расскажет об этом спутниковом радио, но похоже, он вел наблюдение, шпионил, и, возможно, тот, у кого он сидел на хвосте, решил с ним расправиться. В общем, думаю, кто-то что-то с ним сделал, нанес рану, которую каким-то образом пропустили фельдшеры «скорой». Они констатируют смерть, запихивают тело в мешок, и уже там, во время перевозки, оно начинает кровоточить. Но это же труп! У него кровяное давление на нуле! Что это означает? Только одно: он был еще жив, когда его доставили в морг и поместили в наш чертов холодильник. Там сорок с лишним градусов[7], так что к утру он мог скончаться от переохлаждения. При условии, что он не умер еще раньше от потери крови. — Если он получил рану, это должно было вызвать внешнее кровотечение, — отвечаю я. — Почему же он не истек кровью прямо на месте? — Вот ты мне и скажи. — Как долго «скорая» его осматривала? — Минут пятнадцать-двадцать. — Возможно, во время реанимационных процедур где-то пробили кровеносный сосуд? — вслух рассуждаю я. — Прижизненные и посмертные ранения, если они достаточно серьезные, могут вызвать значительное кровотечение. Быть может, сломали ребро, делая искусственное дыхание, и прокололи сосуд или артерию? Или же как-то пережали плевральную дренажную трубку, что и вызвало это кровотечение? Но я знаю ответы на все эти вопросы. Марино не один десяток лет занимается расследованием убийств, и на этом деле собаку съел. Он не стал бы экспроприировать мою племянницу и ее вертолет и летать без предупреждения в Довер, будь у него логическое или хотя бы правдоподобное объяснение случившегося, да и Джек Филдинг, несомненно, способен разобраться в ранениях. Почему же он так со мной и не связался? — Кембриджское пожарное депо находится всего в миле от Нортон’с-Вудс, и их бригада подоспела уже через пару минут, — произносит Марино. Мы сидим в мини-вэне с выключенным двигателем. Уже почти стемнело, горизонт и небо сливаются друг с другом, и лишь на западе сохраняется слабый-слабый намек на дневной свет. Когда Филдинг утрясал неприятности сам, без меня? Да никогда. Всегда старается самоустраниться. Вечно его дерьмо должны убирать другие. Вот почему он так и не позвонил. Возможно, снова ушел с работы. Сколько раз он еще должен это сделать, прежде чем я перестану принимать его обратно? — По заверению этих парней, он умер мгновенно, — добавляет Марино. — Никто не может умереть мгновенно, если только тебя не разорвало на сотни кусочков самодельной бомбой, — отвечаю я. Ненавижу, когда Марино бросается такими вот безосновательными утверждениями. Умер мгновенно. Скончался внезапно. Был мертв прежде, чем коснулся земли. Двадцать лет твердит эти общие фразы, и не важно, что я столько же лет объясняю ему, что остановка сердца или дыхания является не причиной смерти, но симптомом умирания, а клиническая смерть фиксируется лишь через несколько минут. Она не случается сразу. Это непростой процесс. Я напоминаю ему об этом медицинском факте, потому что не знаю, что бы еще сказать. — Ну, я передаю лишь то, что слышал, а по их словам, спасти его было уже нельзя, — отвечает Марино, словно фельдшеры «скорой» знают о смерти больше, чем я. — Этот парень ни на что не реагировал. Так указано в их журнале. — Ты говорил с ними? — С одним. Утром, по телефону. Ни пульса, ничего. Парень был мертв. Так, по крайней мере, сказал парамедик. Но что, по-твоему, он мог сказать — что они не были уверены, но отправили его в морг? — И тогда ты объяснил ему, почему спрашиваешь об этом? — Нет, черт возьми, я же не идиот! Иначе это все уже бы было на первой полосе «Глоуб». Это ж такая новость, что я мог бы сразу проситься обратно в полицию Нью-Йорка или на работу в «Вакенхат»,[8] вот только бы меня никуда не взяли. — И какой процедуре ты последовал? — Ничему я не стал на хрен следовать. Этим занялся Филдинг. Конечно, он сказал, что сделал все по правилам, мол, в кембриджской полиции его заверили, что там не было ничего подозрительного, обычная смерть по естественным причинам, чему имелось множество свидетелей. Филдинг распорядился перевезти тело в ЦСЭ, как только копы забрали пистолет и передали в лабораторию, чтобы мы могли выяснить, на кого он зарегистрирован. Рутинное дело, и не наша вина, если санитары облажались, сказал Филдинг, и знаешь, что я тебе на это отвечу? Не прокатит. Обвинят во всем нас. СМИ нас живьем сожрут и будут требовать вернуть все в Бостон. Как тебе такая перспектива? Перед тем как ЦСЭ приступил этим летом к работе, офис судмедэкспертизы штата располагался в Бостоне, где погряз в политических и экономических проблемах и скандалах, о которых постоянно кричали в газетах и выпусках новостей. Тела погибших терялись, посылались не в те похоронные бюро или же кремировались без надлежащего осмотра, и по крайней мере в одном случае, когда ребенок, как подозревалось, умер вследствие жестокого обращения родителей, эксперт по ошибке протестировал не то глазное яблоко. Начальство то и дело менялось, и в итоге окружной офис пришлось закрыть из-за недостаточного финансирования. Но ничего такого, на что Марино намекает сейчас, в наш адрес сказано не было. — Не хочу даже и думать ни о чем подобном. — Я открываю дверцу. — Уж лучше остановимся на фактах. — Вот тут-то и проблема, так как пока вразумительных фактов у нас нет. — И ты все это рассказал Бриггсу? — Я сказал лишь то, что ему следует знать, — отрезал Марино. — Так ты сказал ему то же, что и мне? — снова спрашиваю я. — Примерно. — Не нужно было этого делать. Что и кому говорить, решаю я. Мне решать, что ему следует знать. — Я сижу на пассажирском сиденье с открытой дверцей. Дует ветер, а я только что из душа и уже продрогла до костей. — Нельзя поднимать шум только потому, что я занята. — Ну, ты была чертовски занята, вот я все ему и рассказал. Я выхожу из мини-вэна и пытаюсь убедить себя, что рассказаное Марино не может быть правдой. Кембриджские санитары никогда бы не допустили такой чудовищной ошибки, и я стараюсь придумать объяснение тому, почему смертельная рана не кровоточила на месте происшествия, а потом вдруг тело стало истекать кровью; прикидываю, за какое время и даже по какой причине человек может умереть в холодильной камере морга. Я совершенно сбита с толку. Никакой зацепки нет, и больше всего меня беспокоит он, этот молодой человек, доставленный к моей двери предположительно мертвым. Я так и вижу, как его накрывают простыней и опускают в пластиковый мешок, как застегивают мешок на молнию, и все это звучит эхом старых ужасов. Очнувшийся в гробу. Погребенный заживо. Ничего подобного у меня никогда не случалось, ни разу за всю карьеру. И я не знаю ни одного реального случая. — По крайней мере, ничто не указывает на то, что он пытался выбраться из мешка. — Марино пытается найти во всем этом хоть какой-то позитив. — Нет никаких свидетельств, что он в какой-то момент очнулся и запаниковал. Ну, сама понимаешь… Он не рвал молнию, не брыкался, ничего такого. Думаю, если б он пришел в себя и пытался выбраться, утром мы бы обнаружили его на лотке в какой-нибудь чудной позе или вовсе скатившимся. Если только, конечно, он там не задохнулся. А что, вполне мог, раз уж эти мешки герметичные. Пусть даже и протекают. Ты как-то показывала мне такой, который не протекает. Здесь другой случай. Капли крови на полу ведут от бокса к холодильнику. — Почему бы нам не вернуться к этому позднее? Час регистрации. На парковке — куча народу; мы направляемся к современному, но украшенному лепниной входу в отель, и могучий голос Марино звучит так, словно он говорит внутри какого-то амфитеатра. — Сомневаюсь, что Филдинг что-то сделал, — все же добавляет Пит. — Сомневаюсь, что он вообще пальцем пошевелил. С самого утра ничего. Снова пропал без вести, как уже не раз бывало прежде. — Он открывает стеклянную входную дверь. — Не хватало только, чтоб нас из-за него прикрыли. Это будет что-то! Ты, черт возьми, делаешь ему одолжение, даешь работу после того, как он свалил с прежней, а он укладывает ЦСЭ, не дав даже встать на ноги. В вестибюле, заставленном витринами с наградами и памятными вещицами, с удобными креслами и большим телевизором, стоит табличка, приветствующая гостей на родине «С-5 гэлакси» и «С-17 глоубмастер III». У стойки портье мужчина в тигрово-полосатой армейской боевой униформе покупает крем для бритья, воду и несколько маленьких бутылочек виски «Джонни Уокер». Я говорю консьержу, что покидаю отель раньше, чем планировала, и да, я конечно же не забуду вернуть ключи и прекрасно понимаю, что с меня все равно возьмут оплату в размере тридцати восьми долларов, даже если я не останусь на ночь. — Как там говорится? — продолжает Марино. — Ни одно благодеяние не остается безнаказанным. — Давай постараемся обойтись без лишнего негатива. — Мы с тобой оба отказались от хороших должностей в Нью-Йорке, закрыли контору в Уотертауне и вот с чем остались. Я молчу. — Чертовски надеюсь, что нас не погонят взашей, — вздыхает Марино. Я не отвечаю, потому что услышала уже достаточно. Миновав бизнес-центр и торговые аппараты, мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, и только тогда он сообщает, что Люси не ждет нас в вертолете на гражданском терминале. Она в моей комнате. Упаковывает мои вещи, перебирает их, делает свои выводы, опустошает мою гардеробную, мои ящики, отключает лэптоп, принтер и беспроводной роутер. Марино тянул до последнего, поскольку прекрасно знал, что в данных обстоятельствах это только разозлит меня еще больше, и не важно, что Люси — компьютерный гений, бывшая сотрудница правоохранительных органов и моя племянница, которую я воспитала, как свою собственную дочь. М-да… Обстоятельства действительно крайне необычные, и меня успокаивает, что Марино здесь, а Люси в моей комнате, что они прилетели за мной. Нужно вернуться домой и все проверить. Проследовав по длинному, устланному темно-красным ковром холлу, мы проходим мимо балкона с репродукциями в колониальном стиле и электронным массажным креслом, заботливо поставленным для релаксации утомленных пилотов. Я вставляю магнитный ключ-карту в замок и задаюсь вопросом: кто же впустил Люси в мой номер, потом снова думаю о Бриггсе и Си-эн-эн. Теперь о появлении на телевидении не может быть и речи. Что, если репортеры уже пронюхали о случившемся в Кембридже? Нет, я бы уже знала. И Марино бы знал. Мой администратор, Брайс, тоже знал бы об этом и тотчас же сообщил бы мне. Ничего, все будет в порядке. Люси сидит на аккуратно заправленной кровати, застегивая на молнию мою косметичку, и я распознаю свежий цитрусовый запах ее шампуня, когда обнимаю ее и чувствую, как сильно по ней соскучилась. Черный летный костюм оттеняет дерзкие зеленые глаза и короткие розово-золотистые волосы, подчеркивает резкие черты и худобу, словно напоминая, какая она по-особенному сногсшибательная — с этой ее мальчишеской, но женственной фигурой, атлетической, но с упругой грудью, и такая напряженная, будто готова вот-вот броситься в бой. Игривая или вежливая, моя племянница всегда выглядит несколько устрашающе, из-за чего у нее мало друзей, может, и вовсе ни одного, за исключением разве что Марино, а любовницы долго не задерживаются. Вот и с Джейми, похоже, все кончено, хотя вслух я подозрения на этот счет не высказывала. Ничего не спрашивала, но на байку Люси о том, что она перебралась из Нью-Йорка в Бостон по финансовым причинам, не купилась. Даже если ее компьютерная компания дышала на ладан — во что я лично не верю, — на Манхэттене ей платили больше, чем сейчас в ЦСЭ, где она получает сущие гроши. Моя племянница работает на меня исключительно ради общественного блага. Деньги ей не нужны. — Что там у нас со спутниковым радио? — Я внимательно смотрю на нее, пытаясь интерпретировать поступающие сигналы, всегда слабые и озадачивающие. В пузырьке стучат таблетки; Люси решает проверить, много ли осталось адвила, и, сочтя, что недостаточно, отправляет баночку в мусорное ведро. — Погода установилась, и мне бы хотелось убраться отсюда поскорее. — Она снимает колпачок с баночки зантака и встряхивает его. — Поговорим в полете, мне понадобится твоя помощь. Придется много маневрировать, нас ждет снег и ледяной дождь. Если вылетим в течение часа, около десяти будем дома. Моя первая мысль — о Нортон’с-Вудс. Нужно все осмотреть заново, но к тому времени, когда я туда доберусь, там все завалит снегом. — Жаль. Могли бы как следует изучить место преступления. — Утром я просил кембриджскую полицию вернуться туда. — Взгляд Марино блуждает по моему номеру, словно это он нуждается в осмотре. — Ничего не нашли. — Они интересовались, зачем тебе это понадобилось?