Из трех состояний лед — мое любимое: вода, будучи замороженной, классифицируется как минерал — минерал, чья кристаллическая форма, например в айсберге, может копировать бриллиант величиной с «Королеву Елизавету»[17]. Однако добавьте немного тепла — и пф! Это снова жидкость, способная легко проникать с помощью одной лишь силы гравитации в самые потаенные места. Одна только мысль о подземных местечках, куда попадает вода, вызывает у меня щекотку в животе! Потом поднимите температуру еще выше — и опля! — это газ, и неожиданно он может летать. Если это не волшебство, я не знаю, что это такое! Азотноватистая кислота, например, совершенно очаровывает: при температуре −4 она принимает форму бесцветных кристаллов в форме призмы; подогрейте ее до 7 градусов — и она станет прозрачной жидкостью. При 30 градусах жидкость желтеет, потом становится оранжевой, а при 82[18] — закипает и превращается в коричнево-красный дым: все в пределах разницы температур в 82 градуса! Потрясающе, когда об этом задумываешься. Но вернемся к старой подруге воде, в данном случае суть заключается в следующем: не важно, горячая или холодная, в каком она состоянии, какие у нее качества или цвет, каждая молекула воды состоит всего лишь из одного атома кислорода, связанного с двумя сестринскими атомами водорода. Нужны они трое, чтобы возникли ослепляющая снежная буря, или гром, или пухлое белое облачко в летнем небе. О Боже, как многообразны твои труды! Позже, в кровати, я, выключив свет, некоторое время прислушивалась к отдаленным звукам, производимым людьми, совершающими последние приготовления к завтрашнему утру. Где-то в западном крыле они продолжат настраивать свет; где-то Филлис Уиверн будет зубрить сценарий. Но наконец, спустя целую вечность, дневные труды были закончены, и после нескольких неохотных похрустываний и стонов Букшоу уснул в молчании падающего снега. 6 Я проснулась от ширканья лопаты. Гадство! Должно быть, я проспала! Выпрыгнув из-под стеганого одеяла, я поскорей натянула одежду, пока не замерзла. Мир за пределами окон моей спальни виднелся болезненной тенью не до конца проявленного снимка: пятнисто-черный и белый, под которыми виднелся едва заметный угрожающий оттенок пурпурного, как будто небо шептало: «Ну, погоди!» Несколько дразнящих снежинок продолжали медленно дрейфовать, словно предупреждающие записки от богов, и потряхивать крошечными замерзшими кулачками, падая за окнами. Примерно половина съемочной группы трудилась, расчищая проходы между фургоном и грузовиками. Я быстро покопалась в куче пластинок для граммофона (Даффи говорила, что я называла его «грампафоном», когда была меньше) и, выбрав искомую, вытерла ее своей юбкой. Это было «Утро» Эдварда Грига из сюиты «Пер Гюнт»: тот же музыкальный отрывок, который Руперт Порсон (покойный) ставил в приходском зале на открытии своего кукольного представления «Джек и бобовое зернышко». Это не самое мое любимое утреннее музыкальное произведение, но это бесконечно лучше, чем песенка «Давайте петь, как птицы». Кроме того, на пластинке есть красивая картинка с собакой, склонившей голову, прислушиваясь к голосу хозяина, доносящемуся из трубы, и не осознавая, что хозяин позади, рисует ее портрет. Я хорошенько завела граммофон и поставила иголку на поверхность крутящейся пластинки. — Ла-ла-ла-ла-а, ла-ла, ла-ла, ла-а-ла-ла-ла, — подпевала я, даже ставя паузы в правильных местах, до самого конца мелодии. Потом, поскольку мне показалось, что это будет соответствовать унылости дня, я уменьшила скорость воспроизведения, и музыка зазвучала так, будто весь оркестр внезапно одолела тошнота: словно музыкантов отравили. О, как я обожаю музыку! Я неуклюже зашлепала по комнате в такт замедленной музыке, как кукла, из которой вываливаются опилки, пока игла граммофона не одолела всю дорожку до конца, и упала на пол бесформенной кучкой. * * * — Надеюсь, ты не болталась под ногами, — сказала Фели. — Помни, что приказал нам отец. Мой язык медленно выполз изо рта, как земляной червяк после дождя, но усилия оказались тщетными. Фели не подняла глаз от листа бумаги, который изучала. — Это твоя роль? — поинтересовалась я. — Собственно говоря, да. — Дай глянуть. — Нет. Это не твое дело. — Ну давай, Фели! Я это устроила. Если тебе заплатят, я хочу половину. — На ЗП, ВФ горничная кладет письмо на стол, — сухо ответила она. — И это все? — спросила я. — Все. — Но что это значит? — Это значит, что на заднем плане, вне фокуса горничная кладет на стол письмо. Так, как тут написано. Фели делала вид, что занята, но по ее краснеющей шее я определила, что она прислушивается. Моя сестра Офелия похожа на экзотическую жабу, непроизвольно меняющую цвет кожи в целях предупреждения. Жаба пытается заставить вас подумать, что она ядовита. С Фели примерно то же самое. — Карамба! — сказала я. — Ты прославишься, Фели. — Не говори «карамба», — резко ответила она. — Ты знаешь, что отец это не любит. — Он вернется домой сегодня утром, — напомнила я. — С тетушкой Фелисити. При этих словах стол охватила всеобщая угрюмость, и мы доели завтрак в каменном молчании. Поезд из Лондона приходит в Доддингсли в пять минут одиннадцатого. Если бы отца и тетушку Фелисити вез Кларенс Мунди на такси, они бы доехали до Букшоу за полчаса. Но сегодня, с учетом снегопада и отработанной похоронной манеры водить, свойственной викарию, вероятнее всего, до их приезда солидно перевалит за одиннадцать. На самом деле получилось так, что уставший «моррис» викария, словно телега беженца, нагруженный разнообразными предметами странной формы, торчащими из окон и привязанными к крыше, остановился перед парадной дверью только в четверть второго. Как только отец и тетушка Фелисити выбрались из машины, я поняла, что они поссорились. — Бога ради, Хэвиленд, — говорила она, — человек, который не может отличить зяблика от юрка, не должен смотреть из окон вагона. — Я вполне уверен, Лиззи, что это и правда был юрок. У него был заметный… — Чепуха. Достаньте мою сумку, Денвин. Ту, которая с большим медным висячим замком. Викарий, как мне показалось, был слегка удивлен столь бесцеремонным приказом, но взял саквояж с заднего сиденья машины и передал его Доггеру. — Разумно с вашей стороны подумать о зимней резине и цепях, — сказала тетушка Фелисити. — Большинство духовных лиц ничего не смыслят в автомобилях. Я хотела было рассказать ей о епископе, но сдержалась. Тетушка Фелисити двинулась к парадной двери в своей привычной бульдожьей манере. Под длинным дорожным пальто, как я знала, она облачена в полное обмундирование путешественника: широкую куртку с поясом и юбку с дополнительно вшитыми карманами для ножниц, ручек, булавок, ножа и вилки (она путешествовала со своими: «Никогда не знаешь, кто ел чужими столовыми приборами», как она любила говаривать); несколькими мотками веревки, резинками в ассортименте, инструментом для обрезания кончиков сигар и с маленьким стеклянным дорожным контейнером «Услады джентльмена»[19]: «Ее нигде не найти со времен войны». — Видишь? — сказала она, ступив в вестибюль и окинув взглядом джунгли из съемочного оборудования. — Все, как я тебе говорила. Киномагнаты настроены принести вред в каждый благородный дом Англии. Они все коммунисты, до последнего разнорабочего. Для кого они снимают фильмы? «Для народа». Как будто надо развлекать только народ. Фу! Достаточно того, чтобы блаженные хозяева получили манну небесную. Я обрадовалась, что она не сказала слово «Бог», потому что это было бы святотатство. — Доброе утро, Лиззи! — кто-то воскликнул. — Стремишься резать правду-матку, да? Это оказался Тед, тот самый электрик, к которому обращался Десмонд Дункан. Стоя на лесах, он возился с огромным прожектором. Тетушка Фелисити оглушительно чихнула, копаясь в сумке в поисках носового платка. — Тетушка Фелисити, — недоверчиво спросила я, — вы знаете этого человека? — Встречалась с ним где-то во время войны. Некоторые люди не забывают имена и лица, знаешь ли. Выдающееся свойство, осмелюсь сказать. Во время светомаскировки, я полагаю. Отец притворился, что ничего не слышал, и ушел в кабинет. — Если это было во время светомаскировки, — заметила я, — как он мог увидеть ваше лицо? — Нахальных детей следует покрывать шестью слоями шеллака и ставить в общественных местах в качестве предостережения остальным, — фыркнула тетушка Фелисити. — Доггер, можешь отнести багаж в мою комнату. Но он уже все сделал. — Надеюсь, меня не поселили в одно крыло с этими коммунистами, — пробормотала она.