— Тогда да. — Поехали. Обещаю, я позабочусь, чтобы все было нормально. — Ладно, — согласился-таки старик. — Но в ментовку меня заманить даже не пытайтесь. Я там ничего говорить не буду, а то и симулирую припадок. Я знаю, как психов колбасит, запросто изображу… Раевский поклялся. Они быстро собрались и покинули барак. Оля немного отстала от мужчин, чтобы позвонить Ильичу. *** Грачев-старший ждал их на крыльце. Сидел в кресле-качалке, пил чаек. В его ногах лежала собачка Шурка. Гостей она встретила беззлобным, но громким лаем. Изображала охранника. Нос ее распух. То ли пчелы покусали, то ли Бегемотик подрал. Кот валялся на ступеньках крыльца, умывая мордочку. Она, как показалось Леше, стала шире за эти дни. Исхудавший за зиму кот отъедался, клянча еду в каждом дворе. — Здравствуйте, ребята, — поприветствовал визитеров Ильич. — Васек, рад видеть тебя в добром здравии. — Я в добром здравии, потому что из дома инвалидов сбежал. Там всех таблетками травят. Знал об этом? — Таким, как ты, дают успокоительные. — А мне они не нужны. Я нервный был оттого, что меня держали в этом доме пыток. — У тебя с детства третья группа инвалидности, Вась. Тебе таблетки показаны. А ты их пить отказывался, вот тебя и сажали на конские дозы. — Ильич решил разъяснить молодым людям, о чем разговор: — Ему квартиру, как и остальным, дали. Барак расселили, а этот чудик остался. Как только ни пытались переселить, ни в какую. Родственников нет, поэтому соцслужбы его определили в дом инвалидов. Там прекрасный уход и кормят хорошо. Так нет, не живется ему… — И дяде Васе: — Когда сбежал? — Первого мая. Персонал пьяный, я и дал деру. Хотел сначала только на демонстрацию сходить, а потом подумал: зачем возвращаться? У меня дом есть. — Он вот-вот рухнет. — Простоит дольше ваших панелек. — Половина барака уже провалилась. — А моя половина крепко стоит. Не поеду я никуда. Ни в квартиру, ни в пыточный дом. — Как скажешь, — не стал спорить с ним Ильич. — Молодой человек готов взять за тебя ответственность. Я тоже помогу. Так что успокойся и выпей чаю. Вы, ребята, тоже присаживайтесь, угощайтесь. Кроме кресла-качалки на веранде были еще стулья и стол. На нем самовар, чашки. В хрустальных розетках мед и варенье. Имелось еще печенье. Самое обычное, недорогое. Без всяких шоколадных крошек, кунжутных семечек, глазури. Оля не стала отказываться. Уселась, налила себе чайку со смородиновыми листочками, вооружилась ложкой и стала уплетать медок. А Васек с Лешей, напившиеся сладкой газированной бурды, от угощения отказались. — Так что произошло на маяке с пятницы на субботу? — спросил Ильич. — Что-то странное. В бабу бесы вселились. И она, одержимая ими, решила полететь на шабаш! После этого пролога последовала основная часть рассказа. Дядя Вася в нем ничего не изменил, кроме незначительных деталей. Ильич слушал его внимательно, не перебивал. Когда тот закончил, сказал: — Киру Печерский все же не убивал. Как и ее брата. Но обоих довел до самоубийства. — И Родю? — уточнила Оля. — Да. Обнаружился его дневник. И в нем много всего… Не просто так Печерский вину за собой чувствовал. Знал, что именно он довел ребенка. — Родю? — переспросил дядя Вася, до которого доходило с небольшим опозданием. — Это вы про кого? — Мальчик, который двадцать лет назад сиганул с той же башни. — Я его помню. — Он часто выступал на городских мероприятиях, — сказал Ильич. — И на маяк бегал. Я там с ним познакомился. Меня каждый год отправляли башню подшаманивать. Еще плотников да каменщиков. Но они все тяп-ляп делали, чтобы побыстрее закончить. Да и пили они все. С обеда, который начинали в одиннадцать. А я с душой работал. Бывало, задерживался допоздна. Еще тогда я себе уголок под лестницей присмотрел. Но в те времена там дверка была. За ней хранился инвентарь, и я мог заночевать на матрасе. Утром выходил на этот, как его?… Купол? Нет. Балкон? — Можно и так сказать. Галерею. — Вид открывался — закачаешься! — Давай вернемся к мальчику Родиону. — А что мальчик? Он вечерами прибегал. Летом репетировал, очень расстраивался, если не получалось. А осенью вообще скуксился. Плакал, стоя на галерее. Я как-то спросил, что с ним. Не ответил. Отвернулся. Не хотел говорить, и я не стал докучать. У меня правило есть — не лезть в чужие дела. — Васек сердобольным был раньше. — Ильич обратился к Оле с Лешей. — Всем помочь хотел. Но как-то нарвался. Двое били пацана. Васек хоть сам и слабый, на выручку кинулся. Отпинали и его. Потом чуть не посадили. Ментами оказались. На них якобы напали четверо, но все разбежались, один остался. И тут Васек. Решили, что один из этих вернулся. Наваляли, после вздумали всех посадить. Я тогда очень постарался это дело урегулировать. Но того, избитого, все же за решетку упрятали. Он уже был судим, мои коллеги (еле язык повернулся назвать их так) жаждали крови, потому что им фейсы попортил. Но Васька я отстоял. Тот закивал. — Поэтому, Ильич, из ментов я только тебе доверяю. — Я это ценю. — Помню фразу: «Бойся равнодушных, с их молчаливого согласия происходят все преступления на земле!» Мне она казалась очень умной и справедливой. И что в итоге? Меня избили и чуть не посадили за мое неравнодушие. Я урок понял. Больше никуда не лез. — Ты помогал мне, голодному, нелюбимому мальчишке, дядя Вась, — проговорил Леша и легонько похлопал старика по сгорбленному плечу. — Ты не равнодушный. — Я мог сделать больше для Барашка. Но я просто кормил его супом. А Родю хлебом с кетчупом. С ним он мог сожрать что угодно. Даже картон. Замерзнет, бывало, я ему чаю из термоса и бутерброд. Просто сидим, едим, он о театре рассказывает, я слушаю. Оба мальчишки интересными были, каждый по-своему. Барашек мне нравился больше. Он маленький, чистый. И несчастный. Не выдумано… А по-настоящему. А Родя сам себе нашел беды, сам в них поверил… — Дядя Вася цапнул печенье и начал его посасывать. — Наверное, это все из-за несчастной любви. Возраст был у него такой, когда это самое в жизни важное. А Роде еще и не девочка нравилась… — Да, взрослый мужчина. — Нет, парень. — Парень? — переспросил Ильич, не сдержав удивления. — Да. Он разве не из-за него с собой покончил? В тот вечер они на башне вместе были. Я видел их. Хотел к себе в каморку пойти, но решил не мешать. — И что они делали? — Ругались. Потом вроде обнимались. Я долго не смотрел, ушел. — Парень, говоришь? Не мужчина? — Нет. Постарше, конечно, Роди, но тоже молодой. — Как ты определил, если находился внизу, а ребята наверху? И было темно? — Луна светила ярко. Я видел обоих. Второй выше. В модной куртке, не подростковой. С прической такой интересной… — Васек, а ты не подумал о том, что ребята не обнимались, а боролись? Тот пожал плечами: — Я в чужие дела не лезу. Увидел, развернулся и ушел. Моя хата с краю. — Мог бы описать того парня так, чтобы специалист фоторобот составил? — Никакой ментовки! — замотал головой дядя Вася. — Не поеду ни за что! — Я могу нарисовать портрет, — вступила в разговор Оля. — У меня есть приложение на телефоне. — Не надо! — Не нравлюсь я вам, да? Не доверяете женщинам, как и ментам? — Я вас боюсь, как и их. Но дело не в этом. Вон он, тот парень. По улице идет. У него другая прическа и куртка. Он вообще очень изменился… Но это тот, с кем находился Родя на маяке в ночь своего самоубийства. Глава 5 Эта дача… Сколько воспоминаний связано с ней! Роман Попов пережил самые яркие эпизоды юности, взлеты и падения, именно в доме под номером одиннадцать в поселке «Лира», который как деятель искусства получил от государства Павел Дмитриевич Печерский.