– Она совсем как Рин, – плача от умиления, прошептала госпожа Чжин Хо. Должно быть, в этот момент я с остервенением сосала грудь, потому что… ну а что ещё мне было делать? – Она и есть Рин, – осторожно напомнил её супруг. – А молоко когда придёт? – спросила госпожа Чжин Хо у акушерки. – А я почём знаю? У меня нет детей, – госпожа Бао равнодушно пожала плечами. Её работа была сделана, и уже завтра она отправлялась отдыхать на остров Чхеджоу, наравне с потребителями. Молока не было, и я начала хныкать. – Давай дадим ей смесь, – предложил мужчина. Он ещё не забыл, каково это – быть молодым родителем. В отличие от своей жены, у которой после смерти дочери начались серьёзные проблемы с памятью. Однако наука, корпорация «Нанко» и, в частности, госпожа Бао подарили им ту же Рин во второй раз. Её точную копию, которую решено было назвать Лин. Так появилась я, Лин Чжин Хо, выращенная в пробирке. И отданная любящей семейной паре, у которой есть всё. Интересно, о чём ещё можно мечтать? Я никогда не чувствовала себя чьей-то заменой. До семнадцати лет вообще не знала ни о какой Рин и о том, что родители тайно купили меня у некой госпожи Бао, точнее, у компании, в которой она работала. Я росла потребителем, и мне не было дела до производителей. Но обо всём по порядку, ведь мы всё ещё здесь, в подвалах корпорации «Нанко», где моя мать, госпожа Чжин Хо, безуспешно пытается накормить меня. Должно быть, в этот момент созвездия надо мной сложились в иероглифы «хрен вам», кто-то просыпал соль или разбил зеркало, но с тех самых пор ни один год моей жизни не проходил без участия злого рока. Меня он обходил стороной, но по окружающим бил нещадно. И началось всё с той самой госпожи Бао. В тот вечер она, напившись сочжу, возвращалась домой навеселе. Не дойдя двести метров до квартиры своего приятеля, напоролась на грабителей, которые перерезали ей горло. Я не хотела смерти госпожи Бао, ведь благодаря ей я попала в любящую семью, а не в детдом, но такова была моя сущность: где бы ни появлялась Лин Чжин Хо, там обязательно случались несчастья. В два года я окончательно потеряла мать. Она и раньше была, что называется, поехавшей: то забудет меня в ванне, где из крана бежит горячая вода, то даст мыло вместо сока, то отправит на прогулку без обуви. Чаша переполнилась, когда однажды мамочка дала мне поиграть своими таблетками. Отец пришёл домой как раз к моменту, когда я доедала вторую пачку флуоксетанга – мощного антидепрессанта, в больших дозах угнетающего дыхательный центр. Тогда я чуть не умерла, и папа решил, что рассеянность моей матери зашла слишком далеко. Сделав слепок сознания супруги, когда она пребывала в твёрдой памяти, он отправил её в психушку. Ну а я целый год наслаждалась обществом куклы с сознанием живого человека – моей мамы, госпожи Чжин Хо. Пока и оно окончательно не угасло. Слепки имеют срок годности; обычно их делают для того, чтобы ребёнок мог попрощаться с близким человеком, которого больше нет в живых. В моём случае кукла заменила реального человека, которому запрещено было общаться со мной по решению суда. Тогда, в два года, я не смогла по достоинству оценить потерю: мамы в моей жизни было совсем мало. Но когда в семь лет я лишилась отца, что-то в голове щёлкнуло, и я поняла, что приношу несчастья. Смерть папы была трагичной и… глупой. В то время были популярны нейросенсорные игры, и мой папаша, как заядлый геймер, конечно же, поставил себе игровой чип в лобную долю. Вернувшись из школы, я нашла его бьющимся в агонии с пеной у рта. Его мозг перегорел, не выдержав нагрузки, – так сказали врачи. Психологи предложили мне пожить немного с такой же интерактивной куклой, но на этот раз с сознанием отца. Я отказалась, решив, что с меня довольно кукол. Подтвердив на комиссии свою независимость и дееспособность, я начала жить одна, искренне веря, что спасаю человечество от злого рока, преследующего меня по пятам. Когда мне было шестнадцать, «Чхонджу геймз» презентовала первую нативную игру. Я была на этой презентации и держала в руках первого джойкегури – существо-геймпад в виде лягушки. Это было волшебно. В тот день я поняла, чем хочу заниматься в жизни. Потребителям не было необходимости работать, для этого существовали производители – люди, выращенные в пробирке. Как госпожа Бао или мой приятель Хвон. Как и я. Должно быть, мои приёмные родители успели вложить в меня нечто хорошее, потому что я всегда стремилась приносить пользу людям, даже когда не знала об истинной природе своего появления на свет. Родители подарили мне счастливый билет в будущее, и пусть они никогда не увидят, каких высот я достигла, я благодарна им, что у меня всегда был выбор. В семнадцать мой мир рухнул. Я узнала о том, что являюсь клоном девочки, погибшей в автокатастрофе, и меня вырастили в корпорации «Нанко» по заказу супругов Чжин Хо. Именно тогда впервые в жизни я почувствовала себя номером вторым. Клон. Копия. Синтетик. Производитель по своей природе. Я презирала свою внешность, генотип, собранный по кусочкам и отредактированный, словно файл. Ощущала, что прошлое предало меня, подставило, обмануло, подсунув чужую жизнь в качестве изнанки. Я не хотела жить. Но именно в это невероятно трудное для меня время в моей жизни появился Сэджик. – Сможешь выйти сегодня на работу? – Нет, босс не спрашивает. Босс утверждает. Такую фразу я привыкла слышать пару-тройку раз в месяц. – Сегодня воскресенье, Сэджик, – ответила я, вытирая волосы полотенцем. С Йеном Сэджиком, генеральным директором «Чхонджу Геймз», я познакомилась в шестнадцать лет, на той самой первой презентации. Он сразу приметил меня: не самую талантливую, зато уж точно самую упрямую выпускницу. Ради работы в крупнейшей корпорации по созданию игр я готова была убивать. А ещё я всегда была и являюсь крайне внушаемым человеком. Меня легко подсадить на игру, что и сделал со мной господин Сэджик. – Код R-2319, Лин, – небрежно кинул начальник. Когда в названии кода есть буква, это означает, что ситуация внештатная. А когда ситуация внештатная – всегда вызывают меня, потому что только я способна проглотить любую игру: от ужастиков рейтинга SS до порнографии с элементами кинка. – Кто прислал? – уточнила я, зачёсывая назад подсушенные волосы. «Чхонджу Геймз» сотрудничала с несколькими инди-разработчиками, которые поставляли нам игры. Впрочем, некоторые создатели предпочитали оставаться неназванными. Как и в этот раз. – Аноним. – Я практически видела, как нахмурился Сэджик: он ненавидел чего-то не знать. – Жанр? – Конечно же, я могла выяснить всё это на работе. Но Сэджик ожидал от меня ответа, а мне не терпелось потрепать его стальные нервы. – Кажется, хоррор, – ещё более небрежно кинул босс. – Так ты приедешь? Надо же, снизошёл до прямого вопроса. – Да. Я приеду, Сэдж. – Я улыбнулась своему отражению. Играть с чувствами босса может быть очень забавно, главное, не забывать, что он в любой момент может тебя уволить. Вы можете подумать, что мы состоим в романтических отношениях, но это не так. Сэджик женат на своей работе, ну а я… ближе джойкегури у меня никого нет. Джойкегури – живой геймпад для нативных игр. Может хранить от ста до полутора миллионов сюжетов. К человеку он подключается через порт в пупке, который бесплатно имплантируется при покупке первой игры и меняется раз в пять лет. С тех пор, как игровые нейродатчики, убившие моего отца, были запрещены, человечество перешло на использование нативных игр. Мы почти отказались от контактов «меха-био», кроме разве что торговцев из Нижнего города. Они до сих пор бренчат своими устаревшими механическими протезами, тогда как все потребители давно перешли на контакты «био-био». Джойкегури – полностью биологические существа, выращенные на фермах. У них есть примитивная нервная система и зачатки интеллекта, однако в нашем мире, где построить отношения гораздо сложнее, чем космический корабль, джойкегури стали практически членами семьи. Моему питомцу три года. Это много по меркам геймпадов. Он хранит в себе воспоминания о трёх тысячах игровых сюжетов, но я использую только один. Посмотрела на трафик: пробок сегодня нет. – Буду через одиннадцать минут, – сказала я боссу и закончила разговор. Успеем ещё пообщаться. Любовно погладила своего джойкегури и положила его под ультрафиолетовую лампу. Антигравитатор нёс меня через джунгли утреннего Нова Соуля. За окном солнце отражалось от тысяч зеркальных поверхностей домов и солнечных батарей, поливало своим светом джойфермы, но я не видела всего этого, потому что, как обычно, листала ленту новостей. Мне не было дела до торговцев-производителей, что обосновались там внизу, посреди сточных вод и свалок. Здесь, наверху, где много воздуха и света, жили потребители, высший класс нашего общества, к которому волей судьбы относилась и я. Звонок от Хвона. Я ощутила его как серию коротких импульсов, поступающих прямо в мозг. – Зависнем сегодня? – Ни «привет», ни «как дела», типичный Хвон со своим «зависнем». – Не знаю, Сэджик-ним попросил приехать сегодня, – удручённо ответила я и тут же мысленно воскликнула: «Ну почему именно сегодня?» – И ты, разумеется, не смогла ему отказать, – констатировал мой друг. Хвон работал в небольшой конкурирующей компании, но к Сэджику относился предвзято именно из-за его особого ко мне отношения. Всё, что я могла, – это промолчать, тупо разглядывая танцующую неоновую девушку из рекламы стрип-клуба. «Зависнуть» на языке Хвона означало совместное подключение к «Невесомости» – новинке на рынке нативных игр, когда ты просто паришь в пространстве без света, звука и гравитации. Тот ещё наркотик. Говорят, если играть в «Невесомость» несколько суток подряд, можно увидеть свои прошлые жизни или будущее, или ещё чёрт знает что. Но мне совсем не хотелось проверять это, ведь пока ты «зависаешь», тело продолжает функционировать. Да, vr-костюмы хорошо впитывают продукты жизнедеятельности, и всё же ходить под себя несколько суток – удовольствие сомнительное. Мой рекорд в «Невесомости» составлял пять с половиной часов, и это было слабовато, по мнению друзей. – Ладно, всё понятно, Лин-ян, – ответил Хвон. – Если зверюга отпустит пораньше, мы будем где обычно. «Где обычно» было vr-клубом «7/11», круглые сутки впускающим в двери сотни гиков вроде нас. – Не буду обещать, Хвон, – ответила я, наблюдая, как антигравитационный лайнер снижается над зданием «Чхонджу Геймз». Я бы очень хотела присоединиться, но господин директор вполне мог задержать меня до позднего вечера. Или даже до утра. А вот и он сам. Йен Сэджик ждал меня на стыковочной площадке: невысокий молодой человек в деловом костюме – ничем не примечательный, на первый взгляд; таких миллионы в Нова Соуле, как среди потребителей, так и среди производителей. И только мелочи могли выдать в нем директора крупнейшей корпорации на всём континенте: золотые запонки, джойкегури последнего поколения, гордо лежащий в руках, но главное крылось во взгляде – властном, холодном и в то же время пылающем страстью к своей работе. Таким был Йен Сэджик, которого я знала и почитала, словно божество. – Опоздала на одну минуту, – процедил он, подавая мне руку. – Сегодня такой день, что никто со мной не здоровается? – риторически спросила я, но тут уже переключилась на деловую волну. – Кто-нибудь уже смотрел её? – Ты будешь первой. – О да, – ухмыльнулась я. Нет ничего слаще в этом мире, чем тестировать игру, в которую не входил никто, кроме создателя. Мы прошагали в светлое здание корпорации. Зелени здесь было больше, чем где-либо ещё в Нова Соуле, поэтому воздух был чистым и свежим. – Прежде чем ты увидишь геймпад, я хочу узнать у тебя кое-что. – Изящным движением цепких пальцев Сэджик придержал меня за манжету блузки. – Как давно ты производила замену порта? Вопрос удивил меня. – Год назад, а в чём дело? В шестнадцать я оказалась в группе добровольцев, которым имплантировали первые экспериментальные порты. Я ожидала чего угодно: от гепатита до полиорганной недостаточности, но единственный минус этих портов состоял в том, что не со всеми играми удавалось достичь полного слияния. И когда год назад на свой день рождения я, наконец, поменяла чип на универсальный, радости моей не было предела. Сэджик нахмурился. – Возможно, после этого случая придётся. У нас есть подозрения, что джойкегури инфицирован… Дальше я уже не слушала. Бодро прошагав в лабораторию, я, наконец, увидела то, из-за чего было столько шума. Геймпад лежал под ультрафиолетовой лампой, а над ним, склонившись, стояли разработчики и учёные. – Позвольте взглянуть, – произнесла я, и мужчины расступились. Я никогда не стремилась к тому, чтобы быть лидером или примером для подражания. Просто моя страсть к работе, а именно к тестированию новых, зачастую даже самых странных нативных игр, снискала мне авторитет среди коллег. – Лин-сонбэ, – украдкой поприветствовала меня младший ассистент Мэй. Она ходила за мной хвостиком и иногда очень надоедала, но я делала скидку на то, что ей всего восемнадцать. Мэй пришла в «Чхонджу Геймз» почти в том же возрасте, что и я, вот только я не создавала себе кумиров. До нас нативными играми всерьёз не занимался никто. Это был экспериментальный продукт, неожиданно имевший колоссальный успех во всем мире. И из первооткрывателей мы превратились в богов. Ну, почти. – Взгляните на эти бляшки, Лин, – произнёс Ван, указывая на тело джойкегури. Я нахмурилась. Одного, даже беглого взгляда хватило, чтобы определить: с этим геймпадом явно что-то не то. Под тонкой полупрозрачной кожей билось сердце. Сердцебиение у «лягушек» почти как у крыс: 80–90 ударов в минуту, а нервная система совсем примитивная, почти как у простейших. То, что Ван назвал «бляшками», представляло собой странные чернильные пятна, напоминающие кровоизлияния. Самое печальное, что мы не могли лечить джойкегури, не могли даже диагностировать болезнь. Любое вмешательство в их организацию влекло за собой «поломку» сценария. Всё, что мы могли сделать, – это подключиться к геймпаду и на уровне игры выяснить, что с ним не так. Именно этого от меня и ждали коллеги. Но я не готова была спустить в унитаз всю свою карьеру. – Не боишься, что нам подсунули троянского коня? – Я внимательно взглянула на Сэджика. Конкуренты вполне могли прислать нам испорченный геймпад, чтобы вывести из строя одного из сотрудников. В данном случае, меня. Весь отдел ожидал реакции господина Сэджика, но, кажется, тот не спешил делиться своими догадками. Почесав с минуту гладко выбритый подбородок, он наконец произнёс: – Лин, можно тебя на минутку? Мы вышли за дверь, оставив коллег в полном недоумении. – Его прислал некий Абра Хо, – произнёс начальник, когда мы остались наедине. «Понятно, значит, всё-таки не аноним». – Это наше будущее, Лин, – прошептал Сэджик, хоть нас и так никто не мог услышать. – В сопроводительном письме было ясно сказано, что если мы не протестируем и не выкупим игру в течение сорока восьми часов, джойкегури умрёт. А вместе с ним и миллионы вон, которые мы могли бы заработать на этой игре! Я нахмурилась. Сэджик был отличным боссом, но иногда его озабоченность деньгами глубоко ранила меня. Для меня игры были в первую очередь искусством.