Квини молчала. Между тем суперинтендент привел в порядок папки на столе и принялся затем обдумывать дальнейшие аспекты своей речи, обратив по своему обыкновению взгляд на висящую против его письменного стола картину. Она принадлежала кисти известного индейского художника, который оставил резервацию десять лет назад и жил на Востоке. Скупыми средствами были изображены дикие лошади в прерии, их сила и движение были переданы штрихами, которые позволяли глазу в смятении находить покой. — Ваш муж, миссис Кинг, — снова начал мистер Холи, — из опасения мести бандитов — и это понятно — не захотел дать никаких показаний. Теперь, когда он в безопасности, ему совершенно нечего бояться. Наберитесь на несколько недель терпения, и вы получите вашего супруга в свое распоряжение. Кроме того, я рад вам сообщить, что Браун доложил мне о новом почине на вашем ранчо. Дом, пользовавшийся раньше лишь дурной репутацией, начинает превращаться в образцовый. Мы понимаем, что вам мы обязаны этим, и мы благодарим вас, миссис Кинг. Если за время вашего недолгого пребывания в одиночестве вам потребуется какая-нибудь помощь, вы можете в любое время прийти и изложить вашу просьбу, и мы сделаем все, что в наших силах. — Где мой муж? — спросила Квини. — Этого я вам, в интересах его собственной безопасности, в настоящий момент сообщить не могу. Не хотите ли вы написать ему? — Да. А я получу ответ? — Само собой разумеется. — Можно написать прямо сейчас? — Когда Квини увидела, что сэр Холи высоко поднял брови, она добавила: — Только одну фразу! — Если вам это кажется достаточным… Суперинтендент отыскал лист бумаги без печатного текста и протянул его Квини. — Наверное, вы правы. Таким образом можно вообще избежать всякой шумихи. Квини написала на языке своего племени: «Инеа-хе-юкан. Я мечтаю. Тачина». Суперинтендент дал вместе с листком конверт, но Квини отдала обратно исписанный листок открытым, несложенным. — О, вы пользуетесь кодом? — Нет, своим родным языком. — Да, пожалуй, лучше передать это письмо так, как оно есть. Уголовная полиция сделает, если найдет нужным, запрос. — Суперинтендент, казалось, был огорчен. — Есть у вас еще какие-нибудь вопросы, миссис Кинг? — Нет… нет… — Может быть, все же есть? — Да, наверное, есть. Где был отдан приказ об аресте? — В Карнивилле. — Могу я пригласить адвоката? — Конечно, можете, но это, по существу, бессмысленно, потому что он содержится под арестом не из-за каких-нибудь подозрений, а исключительно в качестве меры безопасности. Через две недели я еду в Вашингтон на конференцию при нашем Центральном бюро. Я обещаю вам, что доложу там об этом деле и будет проявлена забота о том, чтобы ни ваш муж, ни вы напрасно не страдали от мероприятий, которые в нашей молодой стране в некоторой степени восполняют недостаточную безопасность. Как говорится, я сделаю для вас все что могу. «Он столько наговорил», — подумала Квини. Она взяла себя в руки, подняла голову и посмотрела в глаза человеку за письменным столом. — Сэр Холи, я еще не так много видела на свете. Резервация, интернат и Нью-Сити. Не можете ли вы мне сказать, что значит… допрос третьей степени? Суперинтендент, казалось, не понял. Он уставился на Квини, пошевелил немного губами, как будто бы он хотел свою растерянность выразить словами «Я не понимаю» или «Что вы хотите этим сказать?», однако ничего подобного он не произнес. Он взял сигарету, предложил Квини, получил отклоняющее «Спасибо»и наконец снова овладел собой. — Миссис Кинг, если уж вы настолько глубоко разобрались в ситуации, — ваш муж, к сожалению, занял неправильную, слишком жесткую позицию. Я надеюсь, что он скоро найдет правильный тон. Джентльмен возьмет верх над гангстером. Квини снова погрузилась в молчание. Сэр Холи самокритично, как несколько недель назад его заместитель Ник Шоу, потушил сигарету. — Вообще-то, — как бы между прочим заметил он, — все в рамках закона и ничего без врачебного контроля. Сердце Квини судорожно колотилось, хотя она и хотела бы приказать ему биться спокойнее. — Вы на машине, миссис Кинг? — Я верхом, Квини покинула бюро. Подойдя к своей лошади, она на миг прислонилась к дереву, чтобы успокоить дыхание. Потом поехала вверх, к индейской больнице. В большом холле терпеливо дожидались многочисленные пациенты, Квини нашла дорогу в комнату сестер и спросила Марго Крези Игл. Прошло с полчаса, прежде чем Марго смогла оторваться от работы на отделении для грудных младенцев и выйти к ней. — Ну что? — Можно мне вечером прийти к вам? — Конечно. — Мне надо еще поговорить с доком Эйви! Марго ничего не спросила. — Я попытаюсь его найти, — сказала она и побежала наверх. Квини села на выкрашенный белой краской стул. Чуть пахло дезинфекцией. Окна сияли чистотой. Температура регулировалась. Появился Эйви, затворил за собой дверь, подошел и обнял Квини за плечи. Она даже не успела подняться. — Выше голову, не поддавайтесь! Вам нельзя теперь раскисать! Ваш муж чертов упрямец! За это вы его и любите. Мне он тоже небезразличен. — Что вам известно, док? — Чуточку больше, чем думает Холи. Я тотчас же направил по следу своего друга; он звонил в Вашингтон. Самое позднее, к концу каникул ваш муж возвратится. Он индеец резервации, каждое учреждение, которое имеет с ним дело, несет перед нами ответственность. Чем могу я вам быть еще полезным? — Я бы хотела продать картину. — Покажите ее. Квини достала из папки акварель. Эйви посмотрел. — В рассрочку? — Да. Мне надо внести очередной взнос за Пегого. Со следующим большим родео… — …теперь уже все. В будущем году! Значит, так, я беру черного быка, и, если моего кошелька не хватит, я позабочусь о компаньонах… Для начала сто долларов? Квини кивнула, щеки у нее покраснели. — Вы хотите сегодня вечером зайти к Крези Иглу? — Да. — Тогда имейте в виду вот что: он сейчас не готов говорить о вашем муже. Квини испугалась: — Почему не готов? — Мм-да, как бы мне это вам объяснить?.. — Прошу вас, объясните! Эйви, казалось, испытывал сильные колебания, но, посмотрев на растерянное лицо Квини, собрал все свое гражданское мужество. — Я попытаюсь. Это будет для меня очень трудно… а вы должны молчать об этом. — Да. — Видите ли, Крези Игл — судья племени и у него с государством белых людей и нашей полицией свои отношения. Вам надо знать всю историю жизни Эда для того, чтобы все это понять. Но Джо Кинг после воспитания и горького опыта полиции белых людей, своего рода мафии, и после того, как он отрекся от мира гангстеров, не хочет вступать в соглашение с нашим милым миром. В этом, мне кажется, выражается сущность его положения, и — между нами говоря — лучше, если он в таком положении и останется. Дело в том, что человека с его происхождением и его прошлым на основании каких-нибудь покаянных признаний и раскаивающихся откровений о гангстерском мире наша полиция принудила бы к роли провокатора. При этом и морально и физически он бы тем более погиб и был бы для вас навсегда потерян. Я уверен, что он сам себе на этот счет никаких иллюзий не строит. А вот Эд строит себе иллюзии, потому что он этих обстоятельств не знает и, при всей своей осведомленности о человеческих бедствиях, все же сохраняет свою наивность. — Что же мне еще делать, док? — Вы обращались в совет племени и к шефу? — Нет. — Почему?