Огромная сила! Одна только полевая армия, прижатая к Висле, числом превосходила весь Северный фронт. Но вот беда. Стратегические мобилизационные склады, расположенные в таких крепостях, как Данциг и Кёнигсберг, оказались недоступны для немцев. Связь с Германией была обрезана. Из-за чего за первые полторы недели боёв войска под рукой Гинденбурга практически полностью израсходовали запасы боеприпасов. Имелись, правда, проблемы и с вооружением личного состава. В духе присказок – по одной винтовке приходилось на двух бойцов. Но это было уже не принципиально, так как патронов всё равно практически не осталось… Александр обернулся и посмотрел на Норико, вышедшую из вагончика следом. Она была рядом. Всегда рядом. Родила ему ребёнка. Скинула его на шею свекрови и за мужем обратно в армию подалась. Бегом. Где и служила при нём, достаточно успешно делая карьеру. Суховатая, подтянутая и гибкая, она была по-своему красива. И смертоносна. Блок видел, как эта женщина без малейших колебаний убивала. И знал – она и его убьёт, если посчитает нужным. В её дурной – насквозь феодальной – голове были свои понятия о чести с весьма вычурными и специфическими категориями морали. Улыбнувшись супруге, которую откровенно побаивался, Блок отправился заниматься своими непосредственными обязанностями – командовать полком. Странные у них были отношения, но полные, страстные и насыщенные. И этот страх только добавлял ему возбуждения к своей «Прекрасной даме». Ей Александр и посвящал многие из своих стихов. Попробовал бы он посвятить их кому-то ещё. Так что – либо Норико, либо каким-нибудь цветочкам и прочим отвлечённым вещам. Лейб-гвардии Гусарский полк таковым лишь числился. В реальности лошадей в нём применяли только для передвижения, то есть он стал, по сути, драгунским полком. А учитывая степень оснащения всякими вспомогательными техническими средствами, недалёк был тот день, когда от лошадей останется в полку лишь одно название. Так или иначе, но воевали бойцы полка пешком. То есть были по своей сути пехотой. Тяжёлой пехотой. Блок зашёл на командный пункт, поздоровался с личным составом и осведомился о текущей обстановке. Прочитал сводку авиаразведки. Глянул на часы и пошёл пить кофе. Время до начала наступления было. Куда спешить? Супруга отправилась следом. Чёрный кофе без сахара и молока. Немного сладкого песочного печенья. Сигарета. Но ею он чуть не подавился, как, впрочем, и всегда, под тяжёлым взглядом супруги, полным неприкрытого осуждения. Та выпила кофе с молоком безо всего. Блюла фигуру и старалась жрать поменьше, тем более сильно «нажористых» продуктов, таких как, по её мнению, эти до приторности сладкие печенья[52]. Но время. Вернулись на полевой командный пункт. Полковник ещё раз взглянул на часы. И, чуть помедлив, отдал приказ о начале. Сначала засуетились связисты. А минутой позже бойцы подразделений, также готовившихся к началу боя, перешли в движение. Никаких выходок в духе «в полный рост на пулемёты». Нет. Эти глупости даже во времена Русско-Японской уже не практиковали в Лейб-гвардии. Нет. Всё было не так. Совсем не так. Формально полк вёл наступление двумя из трёх своих батальонов. Вот бойцы стрелкового отделения короткой перебежкой проскочили полсотни метров и залегли. Их ручной пулемёт тут же занял удачную позицию, выбранную ещё до рывка, и его «оператор» изготовился к открытию огня. А остальные солдаты настроились прикрывать и обеспечивать работу пулемётчика. Вот, по отмашке командира взвода, короткой перебежкой проскочило второе отделение. И залегло. Со стороны противника это шевеление заметили. Прозвучало несколько выстрелов. В первую неделю войны немцы патронов не жалели, буквально взрываясь беспорядочной стрельбой. Сейчас – лишь обозначая её. Всё-таки дефицит боеприпасов сказывался. Тут же отработали пулемёты первого, третьего и четвёртого отделений, ударив короткими очередями по замеченным стрелкам. Где-то за спиной застучал станковый пулемёт, дав пару средних очередей на подавление. Тявкнул 37‐мм гранатомёт, отправив куда-то свою осколочную гранату. Тем временем второе отделение изготовилось к бою и короткой перебежкой продвинулось вперёд третье. Четвёртое же держалось в тылу, рядом со средствами усиления взвода. Так и продвигались. Сотня метров. Другая. Третья. Откуда-то из-за первой линии германских позиций ударили пушки. Явно пушки. 7,7‐см – не иначе[53]. Очень похожие по звуку выстрела и размеру облачка шрапнельного разрыва. Все бойцы Лейб-гвардии носили лёгкие противоосколочные жилеты и стальные шлемы. Так что действенность шрапнели против них была слабой. Тем более обычной – с круглыми пулями. Бах. И узкий, глубокий пучок шрапнели полетел вдоль земли с неспешным снижением. Бойцы, лежавшие на пузе, просто прижались к грунту посильнее и опустили лицо, из-за чего их стальные шлемы «уставились» в сторону противника. Что снижало и без того слабую действенность такой шрапнели. Русские артиллеристы не зевали. На вооружении Лейб-гвардии Гусарского полка, как и любого иного полка Имперской гвардии, имелось по батарее 87‐мм лёгких полевых гаубиц. Считай – полковых орудий. Дальности их огня явно не хватало для контрбатарейной борьбы с ординарной полевой артиллерией противника – считай, дивизионного уровня. Поэтому с командного пункта связались с железнодорожным дивизионом, запросив поддержку. И уже оттуда по квадрату отработали шрапнелью 5‐дюймовые орудия. Не по конкретным целям. Нет. Просто по квадрату. На подавление. Буквально усеяв его маленькими стрелками «русской шрапнели». Эти стрелки обладали малой энергией и, как правило, не убивали. Но их задача и не заключается в обязательной летальности для всех и вся. Нет. Они должны выводить из строя. Ибо каждый раненый бьёт по боеспособности противника сильнее, чем каждый убитый. Вот так вот – быстрым налётом обработали площадь, разогнав артиллеристов по щелям и укрытиям. А пехота тем временем продвигалась дальше. Первое стрелковое отделение, второе, третье… первое, второе, третье. И наконец, как бойцы продвинулись слишком далеко, подтягивалось четвёртое отделение и средства усиления взвода. А потом, когда оба наступающих пехотных взвода достигли достаточной глубины продвижения, подтягивались ротные средства усиления и резервный, третий взвод. Рядом же по фронту наступления так же поступали соседние роты… и соседние батальоны. Никаких захлебывающихся пулемётов, выпускающих ленту за лентой. Никакой канонады навзрыд. Всё осторожно. Аккуратно. Не подставляясь лишний раз. А фоном короткие очереди и редкие выстрелы из карабинов или чего-то существеннее. Изредка происходили взрывные всплески огневой активности. Застучал немецкий пулемёт? И тут же по нему начали работать либо 37‐мм гранатомёты, либо 60‐мм миномёты – средства усиления роты. Они начеку и готовы оперативно отреагировать в любой момент на угрозу. Хотя бы кто-то из них. Если же их не хватало и пулемёт оказывался прикрыт примитивным ДЗОТом или чем-то подобным, то подключались батальонные средства усиления или даже полковые. А там имелись и 90‐мм миномёты, и даже 87‐мм лёгкие гаубицы. То есть средств для оперативной эскалации воздействия и решения проблемы в самые сжатые сроки хватало. С запасом. И вот, когда до немцев осталось около полусотни шагов, те по свисткам унтеров начали выпрыгивать из своих укрытий. И идти в атаку. В штыковую атаку. Всей своей массой. Патронов-то у них было всего ничего. Стрелять нечем. Вот и ждали, когда противник подберётся поближе. Сюрпризом это не стало, так как применялось германской армией последние несколько дней повсеместно. И только первый раз позволило добиться хоть какого-то значимого успеха. Дальше сведения распространили по фронту, дойдя до командиров. Что позволило все подобные выходки своевременно парировать. Поэтому, когда полк уже почти приблизился – все силы обеспечения изготовились. Затаили дыхание. И пехота начала медленно прощупывать врага, осторожно продвигаясь вперёд. Ловя тот момент, когда немцы полезут из своих траншей. Вот тут-то их и встретил шквальный огонь «из всех стволов». Стреляло всё. 87‐мм лёгкие гаубицы и 90‐мм миномёты закидывали свои «подарки» чуть дальше – за линию траншей, чтобы своих не задеть и выскакивающим по спине осколками бить. Остальные били в лоб. Все остальные. Даже рядовые бойцы колотили из своих карабинов Браунинга с ураганной скоростью. Раз. И шквальный порыв «смертельного ветра» смахнул «ударом доски наотмашь» вывалившую толпу немцев обратно в траншею. Чудовищная, просто запредельная для эпохи плотность огня оказалась непреодолима для живых тел[54]. Брызги крови. Разлетающиеся фрагменты тел, отстреленные пулями или отбитые осколками. И трупы, буквально сыплющиеся вповалку, словно свежескошенная трава. Лёгкая пауза. Коллективное вооружение перестало стрелять. И пехота возобновила своё наступление. Только уже по-другому. От каждого отделения вперёд ползло по паре бойцов с гранатами на изготовку. Остальные же их прикрывали, стреляя в каждого противника, что высовывал голову из-за бруствера: с такого расстояния промахнуться сложнее, чем попасть. Вот до противника осталось примерно двадцать или даже пятнадцать шагов. Рывок кольца. Бросок гранаты. И вжатие в грунт. Всем телом. Так, словно от этого зависит твоя жизнь… ну… она от этого в известной степени и зависела… Взрыв. Ещё граната. Ещё взрыв. Ещё. Ещё. И рывок пехотных отделений: они, подорвавшись, побежали вперёд на пределе своих скоростных возможностей. Оставив в тылу только пулемётчиков. Вот они влетают на бруствер и начинают стрелять. Оглушённые и деморализованные от взрывов гранат немецкие солдаты просто не в состоянии сопротивляться. А опыт, полученный их коллегами в Русско-Японскую, так и остался неусвоенным. Ведь пленные остались в России… строить железные дороги и копать каналы в строительных армиях на крупные сроки в 20–25 лет. Рассказать о тактике и практике боевых приёмов русских было просто некому. Поэтому Германия что-то смогла узнать только понаслышке. Из-за чего и не готовилась к подобным приёмам. Добили бедолаг. Спрыгнули в траншеи. Глядь. А вот и немцы бегут контратаковать со второй линии. Но тут снова заработали полковые виды коллективного оружия, и атака захлебнулась, так и не дойдя до штыковой. После чего началась новая фаза боя. Обед. Точнее, отдых и обед. Нельзя же постоянно находиться в нервном напряжении. Часть бойцов вытаскивали из траншей тела убитых противников. Остальные отдыхали и приводили себя в порядок. Осматривали оружие. Если надо – чистили. Наполняли патронами расстрелянные магазины. Да и вообще – обихаживали как могли, восстанавливая боеспособность. А чуть погодя от полевых кухонь прибежали курьеры с термосами. С горячим питанием. Что им – из-за войны желудок себе портить[55]? Нет. Никуда это не годится. Тем более, что нужды в том и нет никакой. Вот покушают, передохнут, и можно будет где-нибудь после обеда повторить. Тем более что раненых, волей-неволей всё равно образующихся, нужно обиходить. Своевременно обиходить, притом должным образом, а не заваливая все проходы полевых лазаретов. Странный немного подход, согласитесь. Он проистекал из качественных изменений в Вооружённых силах России. Император сделал ставку не на беднейшие слои общества, а на тех, кому есть что терять. На тех, кому есть ради чего сражаться. Точно так же, как поступали в Античности и Средние века[56]. Не все и не всегда, но не суть. Беднота на войне при всей своей дешевизне крайне ненадёжна. Ради чего им сражаться? Ради чего жизнью рисковать? Ради эфемерной Родины? А что она им дала? Возможность нищенствовать? Великий дар, нечего сказать. Вот и оставалось Николаю либо очень плотно заниматься пропагандой и промывкой мозгов толпе, либо находить механизмы привлечения в армию более мотивированных людей. Кроме того, у ведения войны бедняками ещё один очень неприятный недостаток. Это ведь куча нищих людей с оружием. И жизнь их дерьмо. Тут даже невооружённым глазом видно, что сочетание не самое удачное. Сами-то по себе ребята они, может, и хорошие, но очень уж легко поддающиеся обещаниям да посулам всякого рода молочных рек и кисельных берегов. Очень, очень рисковая стратегия. Поэтому призыв в российскую армию был не тотальный, а ограниченный. Более того, любой мог отказаться от призыва. Не проблема. Ведь бонусы, получаемые мужчиной после службы в армии, выгоднее тем, у кого имелось уже хоть какое-то внятное имущество и проклёвывались интересные перспективы в жизни. Бедноту же Император старался не трогать и не вырывать в войско рабочие руки – они и так были на вес золота. Сам хочет служить? Отлично. Добро пожаловать. Если по здоровью подходишь. А нет, так и суда нет. Ступай с миром. Поэтому в Имперской гвардии плечом к плечу стояли преимущественно дети квалифицированных рабочих, зажиточных крестьян, клерков, инженеров, юристов и прочее, прочее, прочее. То есть тех семей, которым было что терять. Такой подбор контингента привёл к очень сильному перекосу многих старых армейских традиций, сформированных ещё в период рекрутчины. Ценность одной отдельной жизни стала намного выше, чем раньше. Даже простого солдата. А снаряжение и снабжение войск – стало вообще идеей фикс. Воровать на армейских поставках? Да тебя свои же растерзают, если узнают. Ведь у всех там дети, племянники, братья и так далее. Более того, состоятельные родители постоянно подкидывали деньжат в те части, где проходил службу их ребёнок, потому что от благополучия этой части во многом зависела жизнь их чада. Император тоже старался, и у него неслабо получалось улучшить быт и снаряжение солдат. Но без помощи населения ТАКОГО результата он бы не добился… Глава 8 1914, апрель, 17, Пиллау Ефрейтор Дранкель поежился и поправил воротник своей шинели, скосившись на рядового Шранкеля, что стоял рядом и с наслаждением жевал галеты. Где он их только брал? И этот мерзкий, прохладный туман, буквально залезающий за шиворот, его, казалось, совершенно не смущал. Вон какой бодрый и радостный. А ему, честному воину Райхсхеер[57], требовалось терпеть и мучиться, ибо жрать на посту галеты можно, а выпивать – нет. – Что это? – тихо, охрипшим голосом поинтересовался Дранкель, прислушиваясь. – Галеты, – с удовольствием чавкая, ответил Шранкель. – Болван! Что это в море за звук? – Звук? – переспросил ненасытный визави и замер, прислушиваясь. – И верно. Звук. Не говоря более ни слова, они развернулись и побежали к дежурному. Тот имел наглость сидеть в тихом и уютном месте, избегая плотного общения с этим мерзким туманом. – Что у вас? – сонно потирая глаза, спросил лейтенант Шмульке, когда эта «сладкая парочка» ввалилась на командный пункт. Что они явились вместе – он в общем-то не возражал. Привык. Но явились же. Эти двое по возможности обходили начальство стороной, предпочитая кухню. Значит, просто так прийти не могли. Что-то явно произошло. – Шумы, господин лейтенант. – Много, господин лейтенант. – С моря, господин лейтенант, – наперебой, явно нервничая, начали рассказывать они. Дверь осталась открытой, поэтому Карл прекрасно услышал тот звук, о котором говорили они. – Гарнизон, к бою! – перебив их, жёстко гаркнул Шмульке, обращаясь к остальным присутствующим. – Передать в штаб о шумах. Подозрения на десант. – Слушаюсь, – козырнул уже немолодой фельдфебель. – Исполнять! – излишне жёстко произнёс лейтенант, а потом встал и быстрыми шагами отправился будить герра майора. Ситуация явно выходила из-под контроля. Но было уже поздно… слишком поздно…