– Надеюсь, что нет. – Вы хотите умереть? Блэквуд отвернулся к окну. – Вам можно причинить боль? Ранить? – продолжала выспрашивать Одесса. – Где ваши шрамы, увечья? Разве они не накопились за четыреста пятьдесят лет? – Разумеется, я чувствую боль. Насчет ран вопрос не совсем корректен. Я ведь оккультный детектив, а не стрелок. – Но убить вас нельзя. Блэквуд вздохнул: – Пожалуй, ваш черед рассказать о себе. – Обо мне? Шутите? Ладно, дайте подумать. В скрэббл играю неважнецки… – Расскажите о своем отце, – перебил Блэквуд. – Зачем? – Та женщина из лавки, гадалка… Она спрашивала, не хотите ли вы узнать о нем. – Если помните, я отказалась, – ощетинилась Одесса. – Вы не желали слышать о нем из ее уст, и только. – Откуда такой интерес? – Мне нужно понимать ваши слабые стороны. Болевые точки. Слабостями так легко воспользоваться. – Кому? Пустотам? – Любому злобному разрушительному демону. Таков их принцип действия. И главный источник наслаждения. Тряхнув головой, Одесса опустилась в мягкое кресло у безмолвного телевизора. – Я давно обратила слабость в силу. – Серьезно? Блэквуд явно дразнил ее. Впрочем, какая разница. Внутренний голос подсказывал: ему можно доверять. – Отец был адвокатом в маленьком городке, где я выросла. Его контора располагалась по соседству с библиотекой в отреставрированном здании бывшей фермы. Он вел семейные дела, знаете, как врач. К моему приходу на столе в вазочке всегда лежали ириски. При нем состояла секретарша Полли, древняя старушенция. Сколько себя помню, Полли всегда сидела в приемной. Я была самой младшей, последним ребенком, и очень тянулась к отцу, а он ко мне. Отец активно занимался общественной деятельностью, состоял в многочисленных комитетах: школьном, районном. Наверное, положение обязывало. Всеобщий друг и поверенный. Он обожал свою работу: наследственные вопросы, передача собственности, завещания. Особенно ему нравилось проводить время с пожилыми клиентами, наведываться к ним в гости, приглашать на ланч и прочее. У меня он ассоциировался с главным героем из «Убить пересмешника», хотя отец никогда не занимался криминальными расследованиями. Тем не менее, в отличие от братьев и сестер, я твердо решила связать жизнь с юриспруденцией, стать как отец… но не в захолустье. Я мечтала вырваться. Воплотить привитые мне ценности в более крупном масштабе. Мечтала, чтобы он гордился мной, хотя сама бы никогда в этом не призналась. Когда я училась на втором курсе юрфака, мне позвонила сестра и сказала, что папу арестовали. Я примчалась из Маркета поддержать его. Отец все отрицал. Его давний клиент и приятель, не имевший наследников, умер и завещал солидную часть капиталов в размере полумиллиона долларов благотворительному фонду по борьбе с Альцгеймером – в память об усопшей супруге, страдавшей от этого заболевания. По факту фонд получил около пятидесяти тысяч – в десять раз меньше обещанного, – и, естественно, представители подняли бучу. Как оказалось, отец выставлял покойнику счет за каждый свой визит, за совместные ланчи и телефонные звонки. Плюс комиссионные за юридические услуги. В общей сложности отец вытянул из старика четыреста тысяч долларов. На мой взгляд, баснословная сумма. Я неоднократно спрашивала у отца, как так вышло, но у него всегда находился ответ. Он уверял, что не присвоил ни цента сверх положенного, однако всплывающие факты свидетельствовали об обратном. Отец бессовестно обманул доверие клиента, использовал свои полномочия в корыстных целях. Поступить так с близким другом!.. И свято верить в свою невиновность. Скандал отразился на всей семье. Я взяла академический отпуск на полгода и выступила в защиту отца, когда он отказался признать свою вину. В итоге нам удалось добиться смягчения приговора, хотя, по правде сказать, я чувствовала себя полным дерьмом. Отца лишили лицензии, заставили, ценой всех накоплений, выплатить компенсацию фонду и приговорили к тридцати месяцам тюрьмы. Блэквуд бесстрастно слушал, не выражая ни осуждения, ни сочувствия. Те немногие, посвященные в тайну, старались утешить Одессу, твердили, что она непричастна к преступлению отца и стыдиться ей нечего. Блэквуд же молча внимал. Мать безоговорочно верила отцу, чем внесла разлад в наши отношения. Вот мы с вами гоняемся за расхитителями могил. А ведь отец ничуть не лучше – обворовать покойника! Меня тогда как молнией ударило – уж не поэтому ли он так старался сблизиться с клиентами? Сколько раз он проворачивал подобное? Сколько денег, предназначенных на благотворительность, прикарманил? И куда их спустил?.. Не знаю и не хочу знать. После процесса я спешно перевелась в Бостонский университет, чтобы платить за учебу, работала официанткой. Первый месяц его заключения мы регулярно созванивались, беседовали. Но на занятиях меня терзали мысли о том, как он обманул доверие клиентов и собственной семьи. От наших разговоров меня буквально выворачивало наизнанку. И он это прекрасно понимал. Любимый папа, пример для подражания. Мать, разумеется, была на его стороне. Поддерживала его до последнего. Но, лишившись меня, своей тени, маленькой дочурки, которая постоянно забегала за ирисками и смотрела на него как на героя… Думаю, его особенно угнетала моя отчужденность. Десять месяцев спустя отец повесился в камере. Для надежности намочил рубашку в унитазе и приладил петлю к перекладине верхней койки, где спал его сокамерник. Очередное потрясение. Мне и в голову не приходило, что он в принципе на такое способен. Отца терзали демоны – психологические, не по вашему профилю. Когда образ благородного, безукоризненно честного адвоката рухнул, он попросту не совладал с собой. Испугался, что теперь все узнают, каков он на самом деле – алчный, беспринципный вор. Ну и в чем слабость? Скорее, ценный урок. Естественно, в адвокатуру вход мне был заказан. На последнем курсе я решила поступать в ФБР. Охранять закон и порядок. – Одесса горько усмехнулась. – А теперь и моей карьере агента настал конец. Даже не знаю, куда податься. – Может, еще не все потеряно, – заметил Блэквуд. Одесса только отмахнулась. Зачем понапрасну тешить себя иллюзиями? – Нет, пора начинать заново. С чистого листа. – Здравствуйте! – раздался с порога голос медсестры. – Ну надо же, у вас гости, – обратилась она к Соломону, обессиленно распростершемуся на каталке, одна рука покоится на груди. Одесса посторонилась, пропуская каталку с пациентом. Голова Соломона была повернута набок, когда медсестра зафиксировала тормоз, Одесса шагнула в поле зрения старика и наткнулась на блуждающий, рассеянный взгляд. – Ну как он? Пока первая медсестра возилась с трубками и капельницами, вторая подошла к Одессе. – Держится молодцом, – сообщила она, но, судя по тону, состояние Соломона оставляло желать лучшего. – Накануне у него случился приступ удушья. Мы проверили легкие – все чисто. Представляете, вчера вбил себе в голову, что у него посетители, хотя, кроме нас с ним, в палате никого не было. – Медсестра легонько стиснула ногу старика, накрытую простыней. – Верно, мистер Соломон? Услышав свое имя, пациент встрепенулся, но промолчал, только облизал пересохшие губы. Вторая медсестра закончила манипуляции, обе женщины протерли руки антисептиком и направились к выходу. – Если понадобимся, он знает, где кнопка вызова. – Спасибо. – Одесса с тревогой вглядывалась в пациента, опасаясь, не ухудшилось ли его и без того подорванное здоровье; Соломон посмотрел на нее, но не проронил ни слова. – Не возражаете, если я подниму вас повыше? Она отрегулировала изголовье. Соломон не шелохнулся; Хьюго Блэквуд и окно по-прежнему оставались вне зоны досягаемости. – Гостей принимаете? Кое-кто пришел вас проведать. Соломон скосил глаза, но никого не увидел. Он медленно повернулся. Сначала в поле зрения попал телевизор, потом Хьюго Блэквуд. Англичанин стоял, склонив голову к плечу. Со своего места Одесса видела лишь профиль агента. Она исполнила просьбу умирающего. Давние товарищи воссоединились после многолетней разлуки. – Здравствуй, Соломон. – А, явился, ублюдок, – прохрипел старик. Блэквуд покосился на Одессу, потом снова на Соломона: – Мне сказали, ты меня звал. Соломон ткнул в него пальцем, от иссохшей руки к инфузионной помпе позади кровати тянулись многочисленные провода и капельницы. – Да, твою мать. Хотел напоследок взглянуть на того, кто превратил мою жизнь в ад. Одесса содрогнулась от неприкрытой враждебности старика. Блэквуд, напротив, ни капли не смутился. – Мы через многое прошли вместе. – Да, вместе. Одесса обогнула кровать, встала возле Блэквуда. Отсюда еще яснее была видна злорадная ухмылка на лице Соломона. – Нам выпала важная миссия, – продолжил Блэквуд. Одесса обратилась к Соломону: – Вы же сами просили привести его, помните? Я думала, вы хотите попрощаться. Соломон поднял брови, словно силился понять, кто перед ним. – А, точно! Ну прощай, – обратился он к англичанину. – Какая ирония! Я боюсь смерти, а ты ее жаждешь. Одесса вконец стушевалась. Счастливым воссоединением тут и не пахло. Напрасно она притащила сюда Блэквуда. – Я пытался арестовать его. Неоднократно. Еще на первых порах, – рассказывал Соломон Одессе. – Надеялся засадить ублюдка за его художества. – Он снова указал на Блэквуда, дабы у слушательницы не осталось сомнений. – Он убийца. Истребляет демонов. Но ради своей цели он не пощадит никого и ничего. Он убивал. На моих глазах. Якобы ради всеобщего блага. Ради спасения мира. Но он спасает его ценой человеческих жизней. На лице англичанина не дрогнул ни один мускул. Ярость придала старику сил. Он оторвался от подушки и посмотрел на противника в упор: – Ты бежишь от неизбежного. Гоняешься за неуловимым. – Выдав гневную тираду, Соломон в изнеможении рухнул на постель и устремил взгляд в окно. – Я лишь мечтал стать полицейским. С детства. Мне говорили: «Малыш, темнокожих полицейских не бывает». Однако я поступил в Морхаус – частный негритянский колледж в Атланте, и сказал: «Пойду в детективы». Меня переубеждали, мол, зачем. А потом ФБР объявило набор темнокожих студентов, и я решил стать агентом ФБР. И стал. Одним из первых. Белым, покрытым толстым налетом языком старик облизал пересохшие губы. – Мне выдали серебряный жетон. Поменялся статус, но не цвет кожи. Меня держали за второй сорт, не брали в команду. Я оставался чужаком. И он этим воспользовался. На полную катушку. Каким-то образом договорился с Бюро и быстренько низвел меня до «боя», мальчика на побегушках. Одесса помертвела. В голосе Соломона звучала неприкрытая боль. Разумеется, всему виной его пошатнувшееся здоровье и кровоизлияние в мозг. Как сильно он сдал всего за несколько дней, минувших с их последней встречи. – Ты стремился постичь истину, заглянуть за рамки привычного мира, – произнес Блэквуд. – Чем основательно подорвал свою веру.