Завучиха перестала моргать. – Несовместные, – повторила она. – Вот как. – Абсолютно, – подтвердила Светка. Они немного помолчали. Рогозина уже изнывала от желания идти домой. Но, как выяснилось, у завучихи остались вопросы. – А почему они несовместные? – каким-то странным тоном поинтересовалась она. «Шифер не просто перегрелся, но и треснул», – констатировала Светка. И постаралась подобрать понятные, простые слова. – Я же не уборщица, Инна Аркадьевна. Я ученица старших классов. – Но в нашей школе все ученики, когда дежурят, моют полы! – Только не я, – открестилась Светка. – Что я, дура, что ли? – Светлана! – Ну, серьезно, Инна Аркадьевна! Светка искала объяснение, но видела по лицу завучихи, что та вряд ли что-то осознает. Как донести до нее, что уборщица – это низшая каста, а Света Рогозина никогда не опустится до этого уровня? – Вы бы еще туалет предложили мне помыть! – нашлась она. – Тоже полезный труд! Голишкина начала багроветь. – При чем тут полезный или нет! – резко сказала она. – Унитазы моет специально нанятый человек. А классы прибирают ученики своими силами. – Нет у меня на это сил, – кротко заметила Света. – Рогозина! Инна Аркадьевна даже привстала от возмущения. – Возьми, пожалуйста, щетку с тряпкой и протри пол, – отчеканила она. – Это минутное дело. Светка покачала головой. – Да ни за что! Делайте что хотите, но никто не увидит меня со шваброй. Завучиха снова села. – Так в этом все дело? – выщипанные брови полезли на лоб. – Ты стесняешься своих одноклассников? Света испытывала не стеснение, а совсем другое чувство. Однако решила не поправлять Голишкину, раз уж та начала более-менее въезжать в тему, и просто кивнула. Завуч облегченно рассмеялась. – Господи, Света! Твои одноклассники, даже если увидят тебя со шваброй, не обратят на это никакого внимания! На лице Светки ясно отразилось все, что она думает об этом утверждении. На нее – и не обратят внимания? – Ну, хорошо, – поправилась завуч, – даже если и обратят. Они забудут об этом через пять минут! Губы Светы Рогозиной искривились в усмешке. Это была очень взрослая усмешка, и сорокапятилетняя Инна Голишкина вдруг подумала, что она перестала понимать молодых девушек. Рогозина смотрела на нее с чувством глубочайшего превосходства, от которого Голишкиной стало не по себе. – Ничего вы не сечете, Инна Аркадьевна, – снисходительно сказала Светка. – Мне не забудут и не простят. Ни друзья, ни враги. Это посредственностям прощают все. А я – далеко не посредственность. Помолчала, обдумывая что-то, и со вздохом подытожила: – Таким, как я, приходится нести бремя безупречности. Вежливо попрощалась, вышла из класса и мягко прикрыла за собой дверь. – Бремя безупречности, – запоздалым ошарашенным эхом откликнулась Инна Аркадьевна. – Не секу… Взглянула на очередное сочинение, где Раскольников опять был продукт, тяжело поднялась и отправилась за тряпкой и шваброй. 4 – Она могла вести себя как принцесса, – сказала Маша. – А могла как гопник с ножичком из подворотни. И еще, знаешь, я не раз наблюдала у нее любопытную особенность. В обычном состоянии Светка была ленивой и расслабленной, как кошка. Сто раз хватала двойку на ровном месте, потому что стояла столбом у доски и не давала себе труда хоть чуть-чуть пошевелить извилинами. Но в критической ситуации в ней просыпались и ум, и сообразительность. Обычно-то люди балансируют более-менее в одном состоянии… – Я, например, по утрам бываю крайне туп, – возразил Бабкин. – А я во время беременности поглупела так, что сама себя боялась. Ни одного примера из программы четвертого класса не могла решить. Но это другое, Сереж. Рогозина как будто существовала в энергосберегающем режиме. Но как только ей что-то нужно было, подключала все доступные мощности. – И за кого она вышла замуж вместе со своими мощностями? Маша потянулась за ноутбуком. – Я тебе сейчас покажу… – бормотала она, быстро щелкая мышкой. – Где-то это было… А, вот! Фотография развернулась во весь экран. Мало изменившаяся Света Рогозина стояла в пышном свадебном платье на фоне каменного замка. Жених, высокий, смуглый и горбоносый, обнимал ее за обнаженные плечи. В петлице белела роза. – В первый раз она вышла за итальянца, – сказала Маша. – Прекрасно образован, хорош собой, как видишь. Светка целенаправленно учила язык: хотела переехать в Италию. У нее все получилось с первого раза. Когда ее выгнали из института… – Постой! – перебил Бабкин. – Как выгнали? – А она не желала учиться. Папины деньги и связи дотащили ее до второго курса, но на этом все закончилось. К тому же мне смутно помнится, что у старшего Рогозина в это самое время случились какие-то проблемы… То ли его уволили, то ли завели уголовное дело… В общем, Светке пришлось крутиться самой, и результат был блестящий. Сразу после ухода из института она отправилась в Милан и там встретила вот этого красавца. – Маша кивнула на экран. – Наследник одного старинного рода, богатый, пылкий и безумно влюбленный. К тому же спортсмен и экстремал: участвовал в гонках, забирался на скалы, диких зверей фотографировал… Она показывала снимки, которые они вместе делали в саванне. Скалящийся в камеру лев был очень эффектен! – И с этим сокровищем она развелась? – удивился Бабкин. – Представь себе. – Неужели оказался геем, подлец? – Ну, они прожили вместе пять или шесть лет в его замке, он завоевывал разные спортивные призы и посвящал ей. А потом решили на год осесть во Франции. И там на художественной выставке она встретила дипломата. Старше ее лет на двадцать, флегматичен, образован, умен! Вся его медлительность испарилась, когда он увидел нашу Рогозину. Светка бросила своего спортсмена, дипломат бросил жену-француженку с тремя детьми, и они обвенчались. Много путешествовали. Там, где им нравилось, скупали недвижимость, так что сейчас она владелица приличного состояния, я полагаю. – Я тоже хочу скупать недвижимость там, где мне нравится, – помрачнев, вставил Бабкин. – Например, в Воронежской области? Они посмотрели друг на друга и засмеялись. – Такси не пропустим? – встрепенулась Маша. – Сорок минут еще, не дергайся. Слушай, а детей нет у этой дамочки? – Был ребенок, кажется, мальчик. Прожил всего несколько месяцев. Светка писала об этом в блоге очень скупо, а потом вообще все стерла, даже подробности его рождения. Что с ним случилось, я точно не знаю, но после этой трагедии она на год ушла в монастырь. У Бабкина вытянулось лицо. – В монастырь?! – Бенедиктинский, – уточнила Маша. – Когда Рогозина успела поменять конфессию, понятия не имею. Я вообще не думала о том, что у нее может быть какая-то вера, кроме веры в себя. Но очутилась она именно у бенедиктинок. – Звучит как в сказке… – Выглядит так же, – заверила она. – Монастырь стоял в долине неподалеку от реки – красивейшее место! Келья аскетичная, даже с зарешеченным окном, как мне помнится. Светка выкладывала фотографии. Сергей покачал головой: – Не верю! Вот эта женщина, подыскивающая себе богатого мужа, – и ушла в монастырь? – Она потеряла ребенка, Сереж. Бог знает, что ей передумалось и перечувствовалось после этого. – Ну, хорошо, из монастыря она в итоге вернулась к мужу… – Он год преданно ждал ее. Больше детей у них не было, но Светка занялась благотворительностью, ездила в Африку, и там однажды шаман какого-то племени в благодарность за помощь стал учить ее рисовать. – Шаман, – с плохо скрытым сарказмом повторил Бабкин. – Рисовать. Чем – бычьей кровью? Маша с трудом выбралась из кресла-скорлупы и протянула ему ноутбук: