– Елина! – сморщилась Коваль, не дожидаясь ответа подруги. – А, Куклачев! Пойдем, поздороваемся, что ли. Коваль насупилась. – Ир, засунь свою классовую ненависть куда-нибудь подальше, ага? – нежно попросила Савушкина. Ирка возмущенно фыркнула, но двинулась за подругой. Маша пробежала взглядом по окнам. Ее не удивило, что кому-то захотелось ее рассмотреть. Но в том, как быстро этот человек отпрянул, было что-то неестественное. Маша нахмурилась, пытаясь понять, в чем дело. Вот! Это было слишком резко. Словно его дернули сзади, обхватив за шею. Она отсчитала окна от центральной лестницы, решив разузнать, кто живет в этом номере. – Какие люди! – проговорили за ее спиной, сильно растягивая слова. – И без котиков, – дополнили со смешком. Маша узнала голоса сразу же, и все мысли о человеке в окне вылетели из головы. Японский воин внутри нее вскинул меч, готовясь к обороне. Спину выпрямить. Подбородок приподнять. Уголки губ тоже чуть-чуть вздернуты: еще не улыбка, но уже и не задумчивость. Самое время вспомнить кодекс Бусидо, успела подумать Маша. Что-нибудь подходящее к случаю. Цитаты из книжки вихрем пронеслись в ее голове. «Будучи ранен, самурай должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим и спокойно испустить дух». Черт, не то! Никакого испускания духа, это преждевременно! «Во время сна не следует ложиться ногами к резиденции сюзерена». На редкость актуальный совет. «Если человек оказывается в сложном положении, он может справиться с возникшими трудностями, помазав слюной мочку уха». «А вот это прекрасная идея! – с энтузиазмом поздравила себя Маша. – Если сейчас я примусь слюнявить себе ухо, Кувалда с Совой, как минимум, обалдеют. А если мне удастся сделать это еще и без помощи рук…» Маша не успела додумать мысль до конца. Но ей хватило и начала, чтобы с уголками губ все пошло насмарку. Так что, поворачиваясь к Савушкиной и Коваль, она от души смеялась. Ира Коваль умела признавать чужие достоинства. Как ни противно ей было смотреть на Елину, она не могла не согласиться, что выглядит та бессовестно хорошо. Ирка помнила ее замкнутой и высокомерной. При взгляде на Коваль у рыжей мымры всегда появлялось такое выражение, словно Ирка наложила кучу посреди класса, но надо сделать вид, что все в порядке. Похожие лица становятся у воспитанных людей, когда в трамвайный вагон заходит благоухающий бомж. Этих воспитанных Коваль ненавидела всей душой. Воняет тебе? Ну так открой пасть и скажи словами! А не криви рожу, как вот эта… Но сейчас Елина улыбалась, и вообще выглядела худой и молодой. Коваль даже не знала, что сильнее возмущает ее. Она сама отчаянно боролась с каждым лишним килограммом, но килограммы, однажды встретившись с Ирой, возлюбляли ее навсегда и не желали покидать. Сжуешь на ночь два фундука, а наутро такая прибавка в весе, будто всю ночь обжиралась кокосовыми орехами, причем скорлупой тоже не брезговала. – Здорово, Елина! – сказала Коваль. – Сколько, типа, лет, сколько зим. «Никакой помощи от этого японского кодекса, – с тоской подумала Маша. – Сомневаюсь, что самурай встречал противника придурковатой лыбой». – Привет, Ира! Здравствуй, Люба. Имена ей удалось выговорить с трудом. Никогда подруги Рогозиной не были Ирой и Любой. Они были Кувалдой и Совой. Ирка Коваль, получившая свое прозвище за размер кулака и постоянную готовность применить его как последний аргумент в споре, раздалась в плечах, коротко постриглась и отрастила мощный подбородок. На лице ее играла хорошо знакомая Маше кривая ухмылка, и в целом Кувалда осталась все той же белобрысой девицей с редкой челкой. Разве что основательно заматерела. А вот Любка Савушкина преподнесла сюрприз. В одиннадцатом классе это была крошечная девушка с нежным голоском и бюстом третьего размера на тельце ребенка. Ручки голубовато-белые, как у куколки. Мужчины, особенно немолодые отцы многочисленных семейств, при виде Савушкиной теряли дар речи и понимали, что жизнь прошла напрасно. Маша всегда знала: Любка – из тех тихих омутов, в которых черти не просто водятся, а пляшут, поют и устраивают корпоративные пьянки с выездом в боулинг. В отличие от Кувалды, Сова со всеми была мила. Однако Маша опасалась ее куда больше, чем Ирку: у той все на лице написано, а Савушкина непредсказуема. Взять хоть тот дикий случай с охранником. Стоящая перед ней сейчас женщина выглядела как Дюймовочка, которая вышла замуж за крота, но не провела остаток дней в темной норе, а развелась с ним, отсудив половину содержимого кладовки. Крошечная, изящная, ротик как воробьиный клювик – и ощутимый запах денег, витающий вокруг. Маша по привычке мигом подобрала Любке подходящий костюм и декорации. Во-первых, к черту пальто. Вокруг хрупкой шейки и лилейных плечиков должны сиять меха. Норка серебристая, упругий завиток каракуля, головокружительно дорогой песец… Во-вторых, чулки в сеточку: бесстыдные, дразнящие. И чтобы черная стрелка ползла по мраморно-белой икре и выше. Наконец, туфли на шпильке цвета змеиной кожи. – Ты… э-э-э… почти не изменилась, – сообщила Ирка. «То есть осталась забитой девчонкой с неровными зубами и обкусанными ногтями?» – про себя усмехнулась Маша. – Ты тоже, – соврала она. – Кого-нибудь еще из наших уже видела? – поинтересовалась Любка. Маша отрицательно покачала головой. – Я только приехала. А вы? – В номере найдешь письмо, – сказала Сова, словно не услышав ее вопрос. – От Светки. Она будет к четырем часам. – И просит всех ждать ее в столовке, – прогудела Кувалда. – Ее вы тоже не встречали? – осторожно спросила Маша. – Не-а. – Странно, – вслух подумала она. Повисла пауза. То ли подействовал кодекс Бусидо, то ли пахнущий огурцом воздух, обостривший Машину чувствительность, но только она ясно поняла: Сова с Кувалдой тоже находят это необычным. А значит, они не общались с Рогозиной и знают о ее планах не больше, чем остальные. В Маше окрепла уверенность, что Светка задумала не просто слет ведьм, то есть, простите, собрание бывших одноклассниц. Записки какие-то… Приглашения! От всего происходящего веяло сумасбродством и ребячеством. Вот только ни первое, ни второе никогда не были свойственны Рогозиной. 3 Матильда, пыхтя, затащила сумку в номер. Она хотела попросить кого-нибудь помочь ей, но за стойкой на первом этаже сидела женщина типажа Авада Кедавра – умри все живое. Авадакедавра смерила Губанову таким взглядом, что та мигом стушевалась и решила, что сумка не так уж и тяжела. И вообще, нечего дергать занятых людей. До назначенного времени оставалось всего двадцать минут. Мотя наспех привела себя в порядок, и тут в дверь постучали. Высокая рыжеволосая женщина со смешливым лицом улыбнулась ошарашенной Моте. – Господи, Елина! Уииии! Мотя взвизгнула от радости и повисла на Маше всей тушей. Та покачнулась и едва не упала. «Раздавлена одноклассницей!» – мелькнул перед Мотиными глазами заголовок желтой прессы. Она поспешно отступила. – Извини! Извини, пожалуйста! Я просто… Ужасно рада… Но не знала, как… Прости… Мотя смутилась и замолчала. Как всегда в подобных случаях, ее охватил жгучий стыд. Господи, ну что она за животное такое! Бросилась на практически незнакомого человека, чуть не покалечила. Не всякому понравится, когда к нему липнут девяносто с лишним килограммов Губановой. К тому же она успела вспотеть в номере, и от нее наверняка воняет! Сеанс самоедения был неожиданно прерван. – Мотя! – вскричала Елина. – Ну что ты несешь! Матильда решилась поднять глаза. Ее бывшая одноклассница искрилась такой неподдельной радостью, что она едва не расплакалась от облегчения. – Мотька, как же здорово, что ты приехала! – с чувством сказала Маша. – Ты не представляешь, как я рада тебя видеть. …Когда часы показывали без десяти четыре, к малой обеденной зале отеля «Тихая заводь» одновременно подошли три женщины. Двое – Матильда и Маша – с нескрываемым любопытством взглянули на третью. «Нет, не из наших», – подумала Мотя. Та сдержанно улыбнулась. Одернула короткий жакет. И вдруг, подмигнув Маше, взялась за указательный палец и с хрустом дернула. Елина вздрогнула и уставилась на нее во все глаза.