– Живешь там, наверху? – спросил Роан. – Ага, – сказала я. – Там, наверху. – Готов поспорить, оттуда красивый вид. Я пожала плечами. Лично я с радостью отказалась бы от вида ради дома с большим количеством комнат. – Итак, наша следующая встреча? – В среду, – сказала я. – В семнадцать тридцать? – Ага. – Значит, увидимся в среду. – Да. Увидимся в среду. Я направилась к входу в дом. Открывая дверь, я обернулась, потому что почему-то ожидала, что Роан все еще будет стоять и наблюдать за мной. Но он не наблюдал. Он ушел. * * * Роан и его семья переехали в квартиру недалеко от Портман-центра в январе прошлого года. Откуда я это знаю? Потому что я видела их буквально в тот день, когда они въехали в новый дом. Я шла в деревню по тем большим улицам, которые ведут от моего микрорайона в гору, по улицам, где полно особняков, машин «Тесла» и ворот с электронными замками. Во втором ряду был припаркован фургон с включенной аварийкой, и несколько молодых парней разгружали ящики, лампы, стулья и прочее. Дверь в дом была распахнута настежь, а мне всегда нравилось заглядывать в открытые двери, и я увидела женщину – худую, в джинсах, розовом джемпере и кроссовках. Тонкие светлые волосы до плеч. И еще там был мальчик, подросток, и они вносили вещи в дверь в конце коридора, а потом им навстречу появился мужчина, и это был он. Роан. В толстовке и джинсах. Он подошел к задней части фургона и что-то сказал одному из парней внутри, и я уже было пошла дальше, как у меня внезапно возникло желание дать ему знать, что я его видела. Я уже собралась перейти улицу и поздороваться, когда появилась женщина в розовом джемпере. Тогда я не знала точно, что она его жена, но, с другой стороны, кто еще это мог быть? Они что-то сказали друг другу, а затем оба скрылись в фургоне. У меня перехватило дыхание, и я пошла своей дорогой. Но прежде чем пойти дальше, я заметила номер на их входной двери: семнадцать. Я ни разу не сказала Роану, что видела, как он переезжал в свой новый дом. Мы не говорили о таких вещах. Я даже не задумывалась о том, где он живет или какова его жизнь за пределами нашей комнаты в Портман-центре. Во время следующего сеанса, дня через четыре после его переезда, мы сразу же приступили к нашим обычным делам. Он не сказал мне, что переехал, и я не сказала ему, что знаю об этом. Затем, примерно через пару недель, Роан сказал, что, по его мнению, мы скоро сможем прекратить наши сеансы. Он сказал это так, будто мне приятно это слышать. Как будто это то, чего мне очень хочется, как будто это была школа или уроки плавания. Он сказал, что, по его мнению, еще два или три сеанса должны «привести нас к тому, к чему мы должны прийти». Странно, знаете ли, потому что я не дурочка, и все же я была ею, раз я думала, что наши сеансы будут продолжаться до тех пор, пока я не захочу остановиться. Или, может, даже бесконечно. – Откуда вы знаете? – спросила я. – Откуда вы знаете, к чему мы должны прийти? Он улыбнулся своей странной, ленивой улыбкой, как будто его это не беспокоит, мол: гори все синим пламенем! – Это моя работа, Сафайр. – Да, но разве я не имею права голоса? – Конечно, имеешь. Конечно. Что бы ты сказала? Я была вынуждена остановиться и задуматься над своим ответом, потому что я не совсем понимала, чего хочу. На неком глубинном уровне мне по-прежнему требовались еженедельные рамки часа, проведенного в кабинете Роана. Привычный вид подвесного потолка с тремя галогеновыми лампами, одной болезненно-желтой и двумя ярко-белыми. Окно с двойным остеклением с видом на сломанную ветку дерева, которая зимними вечерами, когда дул ветер, раскачивалась взад-вперед, рассекая тени сквозь натриевый свет уличного фонаря. Два красных стула, обитых мягкой тканью. Низкий деревянный столик с салфетками и маленькая белая лампа. Коричневый ковер с белым засохшим пятном у изножья кресла. Приглушенные звуки проходящих мимо двери людей. Я хотела и дальше каждую неделю видеть ноги Роана, в кожаных туфлях на шнурках, в белых кроссовках, в дурацких сандалиях на липучках или в зимних ботинках. Мне хотелось слышать его низкий размеренный голос, задающий вопросы, его легкое покашливание, пока он ждал моего ответа. А затем, после сеанса, я хотела пройти мимо театральной студии, мимо станции метро, мимо фермерского рынка, мимо театра, чувствуя, как под моими ногами меняется текстура времени года: скользкие, мокрые листья, раскаленная от солнца брусчатка, чавкающий снег, грязные лужи, что угодно. Все эти долгие месяцы, а теперь и годы, с Роаном Форсом, как они могли закончиться? Это все равно что сказать мне, что дня и ночи больше не будет, что в сутках больше не двадцать четыре часа. Это было так фундаментально. – Я бы сказала, что я еще не готова, – в конце концов промямлила я. – Как, по-твоему, в чем именно ты не готова? Я пожала плечами и сказала какую-то хрень о том, что меня иногда по-прежнему тянет причинить себе вред, хотя такого желания у меня не возникало вот уже более года. Он посмотрел на меня так, словно видел меня насквозь. – Хорошо, – сказал он. – Пусть будут еще две или три недели. Но, честно говоря, я не думаю, что в этом есть необходимость. Ты просто чудо, Сафайр. Мы проделали невероятную работу. Ты должна быть довольна. Я все еще не рассказала ему о том плохом, что случилось со мной, когда я была в пятом классе. Нет, я хотела сказать ему, чтобы он заткнулся. Я хотела сказать: когда мне было десять лет, кто-то сделал со мной что-то невыносимое, а вы говорите со мной без перерыва более трех лет и до сих пор этого не знаете, так как же вы можете говорить, что я должна быть довольна? Меня так и подмывало сказать ему: вы дерьмовый психолог. Я много чего хотела сказать. Но я не сказала. Я просто ушла. Через три недели Роан Форс закончил наши сеансы. Он попытался сделать из этого большой, счастливый момент. Я сделала вид, будто все хорошо. Но это было не хорошо. Это было далеко не хорошо. 11 Я говорила вам, что я хорошо обученный убийца? Что я воин-ниндзя? Ну, вообще-то, не совсем. Но у меня черный пояс по тхэквондо. Прямо через дорогу от меня, в спорткомплексе, есть школа боевых искусств. Профессионалы называют ее словом «додзё», и я хожу туда с шести лет. Так что вы наверняка решите, что я могла бы в два счета защитить себя от тощего шестиклассника с похотливыми руками и нездоровым складом ума. Но нет, я была жалкой, я позволила этому случиться, а потом годами наказывала себя за это, а тем временем Харрисон Джон спокойно перешел в среднюю школу. Он мог бы даже подумать, что мне это нравилось, потому что я была такой пассивной. Но мне не нравилось. Каждую неделю на занятиях по тхэквондо я пинаю, хрюкаю, потею и представляю, что каждый мой удар обрушивается на голову Харрисона. Я мысленно рисую стены, заляпанные его кровью, ошметками его крошечных, с горошину, мозгов, осколками его черепа. Но в школе, когда я была младше, я просто позволила этому случиться. Я позволила этому случиться трижды. Я все еще хожу на тхэквондо раз в неделю. Вообще-то это просто привычка, но за последние несколько месяцев мои навыки мне очень пригодились. Я вовсе не коротышка, мой рост пять футов восемь дюймов, а с распущенными волосами я выгляжу еще выше. Я занимаю пространство в окружающем мире. Люди замечают меня. При этом у меня легкий, почти беззвучный шаг. Если мне нужно, я умею двигаться, как тень. Я натягиваю на голову капюшон, опускаю подбородок, но смотрю вверх. При желании я могла бы запросто пройти по улице мимо родного дяди, и он бы даже не заметил меня. Первая неделя, когда у меня не было сеанса с Роаном, прошла нормально. Раньше я иногда пропускала сеансы, когда болела, или он был в отпуске, или что-то еще. Но как только впереди замаячила третья неделя, я внезапно ощутила внизу живота эту холодную капельку, ледяную воду. Я представила Роана: вот он сидит в нашей комнате для сеансов на наших обтянутых тканью стульях с кем-то еще, с новым ребенком с его или ее дурацкими проблемами, и вынужден притворяться, будто их проблемы интересуют его так же, как и мои. Однажды я шла домой из школы. Было примерно двадцать пять минут шестого, и я вспомнила, что именно в это время я обычно шла в Портман-центр на сеанс с Роаном. Внезапно я поймала себя на том, что сворачиваю направо, а не налево, что шагаю по знакомым улицам в сторону Портман-центра. Солнце уже садилось, а на мне поверх школьной формы была большая черная куртка «Пуффа», черные колготки, черные туфли, волосы зачесаны назад, капюшон поднят. Я прокралась между деревьями на стоянке и посмотрела на его окно. Знаете, как долго я там стояла? Я простояла там почти час. Был март, и было холодно. Очень, очень холодно. Время от времени я видела внутри намеки на движение, потом во всех кабинетах загорелся свет, и я поняла, что наступил вечер. От холода у меня стучали зубы, но я подумала, что простояла там слишком долго, и не могу уйти сейчас, не могу уйти, пока не увижу его. Наконец, минут через двадцать, появился Роан. В длинном черном пальто и трикотажной шапке. Даже издалека я видела его дыхание, размытое желтое облачко в свете уличного фонаря. Затем он улыбнулся, и я на миг подумала, что он увидел меня, но я ошиблась. Он улыбался кому-то другому, девушке, шедшей за ним следом. На вид ей было лет восемнадцать-девятнадцать. Он придержал для нее дверь, затем девушка закурила, и я увидела, как они стали курить одну сигарету на двоих. Я еще подумала: нельзя курить одну сигарету с тем, кого не знаешь по-настоящему. Еще я подумала, что ни разу не видела, чтобы Роан курил, ни разу за все годы, что я была его пациенткой. Выкурив сигарету, они вернулись в здание, Роан снова придержал для нее дверь и, входя за ней, как будто к ней прижался. Я видела, как она повернулась и улыбнулась ему. Я пришла в Портман-центр, чтобы удовлетворить какую-то странную потребность снова увидеть его. И я дождалась его и увидела в нем другого человека: курящего, стоящего слишком близко к молодым женщинам. Но и этого мне было мало. Во всяком случае, мой аппетит к встречам с ним усилился. Я простояла на улице еще полчаса, пока автостоянка не начала пустеть. Входная дверь постоянно открывалась и закрывалась: сотрудники расходились по домам, весело прощались, предлагали пропустить по стаканчику, жаловались на холод на улице. Я узнала некоторых из них – секретарш, администраторов, медсестер, – с которыми имела дело на протяжении многих лет. А потом вновь появился Роан. Он снова был с той девушкой. Он снова галантно придержал для нее дверь, и она, улыбаясь, нырнула под его протянутую руку, как в каком-то танце. Я сделала фото на телефон. Можете назвать меня странной, но мне казалось, что я должна на досуге поразмыслить над этим в уединении своей комнаты. Мне нужно было проанализировать язык тела этой девушки, улыбку Роана и понять, что происходит и что, собственно, я увидела. Я почти ожидала, что они пойдут вместе, но нет. Они лишь слегка обнялись, что-то вроде полуобъятия, в котором соприкоснулись только их плечи и щеки, затем она закинула сумку на плечо и зашагала в сторону станции метро. Роан мгновение постоял, вытащил телефон и несколько раз провел пальцем по экрану. В свете экрана я увидела его лицо. Роан выглядел старым. Но затем его лицо просветлело, он убрал телефон в карман, повернулся и догнал девушку. Теперь они были довольно близко ко мне, и я услышала, как он окликнул ее. – Подожди, Анна, подожди, – крикнул он. Она остановилась и обернулась, и я увидела в ее ухе множество блестящих сережек. – У меня есть полчаса, – сказал он. – Если ты не торопишься домой, может, выпьем кофе? Или что-нибудь покрепче? Он откровенно нервничал, как идиот. Но девушка улыбнулась и кивнула. – Конечно, – сказала она. – Конечно. Я никуда не спешу. – Отлично, – сказал Роан. – Как насчет нового заведения, что недавно открылось напротив метро? – Только «за», – ответила Анна. Они зашагали вперед, в холодной темноте их шаги звенели по асфальту. Они вышли на улицу, а я осталась стоять, промерзшая до костей, невидимая среди деревьев.