— Ну да, которые выписываются из гостиницы. Еще есть остающиеся, которые остаются больше чем на одну ночь; на такие номера у меня всего по семь минут. Карен не спрашивает, понадобилось ли дополнительное время на уборку 507-го, не хочется ей об этом знать. С нарастающим испугом слушает отчет о рабочем днем гостиничной уборщицы. Будничным тоном Росита Альварес рассказывает про украденные полотенца, о которых надо обязательно сразу сообщить, иначе не поздоровится, ведь когда случаются фактические, мнимые или выдуманные кражи, подозрение первым делом падает на уборщиков, про разные виды запятнанных простынь, про недовольных постояльцев, про хамское отношение и постоянную спешку. Рассказывает, что начинает работу как можно раньше, чтобы успеть вернуться домой в Мурбек к мужу и тринадцатилетнему сыну. — Начинаю я всегда с верхнего этажа и спускаюсь вниз. Второй заход снизу вверх, а третий опять вниз. Обычно трех-четырех заходов достаточно на все. — Спасибо, почему бы и нет, — говорит Карен и берет сигарету из пачки, которую с приглашающим кивком протягивает Росита. — Значит, на каждом этаже по нескольку раз бываете? — Да, всегда есть такие, что подолгу спят, и такие, что завтракают в номере, а на некоторых дверях висит табличка “не беспокоить”. Так что приходится ждать. — Может, вы помните, как было утром в прошлое воскресенье? Мне бы надо узнать, когда съехал постоялец из номера пятьсот семь. — Помнить я, конечно, не помню, — говорит Росита, решительно затягиваясь напоследок сигаретой. — У нас пятьдесят пять номеров, в голове все не удержишь. Она наклоняется над садовым столиком, тушит окурок о перевернутый вверх дном глиняный горшок, который служит пепельницей. — Но я могу заглянуть в свою книжку, — добавляет она с широкой улыбкой, глядя на огорченное лицо Карен. — Я все записываю с указанием точного времени, чтобы сразу было ясно, какие номера уже убраны. Мы ведь не молодеем, — говорит она, стукнув себя по лбу костяшкой пальца. — Как докурите, пойдемте со мной… — Вы храните все записи? — Карен быстро гасит недокуренную сигарету и мысленно благодарит высшие силы. — Ну, не скажу, чтобы очень долго, но примерно месяц, — говорит Росита, открывая дверь. — Если вдруг задним числом будут нарекания от постояльцев. Или от руководства, — хмуро добавляет она, смахивая с халата хлопья пепла. Вот если бы все были как Росита Альварес, думает Карен, когда четверть часа спустя подъезжает к парковке напротив полицейского управления. Они с Карлом договорились, что встретятся здесь и вместе поедут к сестре Юнаса, Венке Хеллевик. Бросает взгляд на часы — еще семь минут. Осторожно садится на краешек пыльного газетного ящика возле табачного магазинчика на углу Киркегате и Редехусгате, смотрит на подъезд полицейского управления. С улыбкой Карен мысленно возвращается к разговору с замечательной уборщицей гостиницы “Взморье”, Роситой Альварес. Эта женщина достойна медали, думает она. Действительно, на двери номера 507 висела табличка “Не беспокоить”, когда тем утром Росита в самом начале десятого обходила коридор на пятом этаже. Поэтому сперва она занялась номерами 501 и 503, постояльцы которых уже выехали из гостиницы. А когда через полчаса там закончила, таблички уже не было, и Росита Альварес, согласно ее записям, убрала номер 507 в промежутке от 9.35 до 9.50. Карен еще раз сверяет время. Утверждение Юнаса, что он ушел из гостиницы около половины десятого, пожалуй, соответствует действительности. Теоретически он, конечно, мог покинуть номер сразу после того, как Росита в девять с небольшим увидела табличку “Не беспокоить”; ведь по-прежнему существует получасовой промежуток, когда она убирала другие номера. По оценке Кнута Брудаля, Сюзанна умерла самое позднее в десять, но скорее всего — до половины десятого. Допустим, Юнас вышел из гостиницы сразу после девяти, думает она. В таком случае он бы мог успеть доехать до Лангевика до десяти и убить Сюзанну в самое позднее время, указанное Брудалем. Но ему бы пришлось сперва дойти пешком до парковки возле ратуши, чтобы сесть в машину, а это как минимум еще пять минут. Остается примерно сорок пять минут. Н-да, сама она, бывало, одолевала расстояние до Лангевика за полчаса, когда вправду спешила, но в таких случаях отнюдь не соблюдала ограничения скорости. Если бы он мчался на всех парах, то успел бы, но с какой стати Юнасу рисковать нарваться на контроль? У него же не было повода торопиться. Черт, думает она, этого недостаточно. Карен отводит взгляд от входной двери управления, поворачивается лицом к мягкому осеннему солнцу и закрывает глаза. Еще чуть-чуть, и она полностью исключит шефа из числа подозреваемых. Но то-то и оно, что “еще чуть-чуть”. Теоретически у него была возможность. Минуты, секунды говорят, что такая возможность была, а мотив? Что могло послужить толчком? Может, что-то произошло в гостинице после моего ухода, думает она. Телефонный звонок, СМС, мейл — что-то, что разбудило Юнаса и привело в ярость? Или напугало? — Ага, сидишь загораешь. На твоей машине или на моей? От голоса Карла она вздрагивает. На моей, конечно, думает она, но вслух не говорит. На пассажирском сиденье ей всегда неуютно, но как раз сегодня пусть лучше шоферит Карл. — На твоей, — отвечает она. — Садись за руль. Мне надо подумать. 33 Магистральное шоссе Дункер — Равенбю разрезает поперек плоский ландшафт Сёрланда. Километр за километром с трудом окультуренные поля и лиственные леса перемежаются просторными верещатниками. Далеко на западе, где шоссе сворачивает на север, виден горизонт, и даже здесь, во внутреннем районе Хеймё, чувствуется, что с запада остров беззащитно и неумолимо обрывается прямо в море. Мало кто верит сейчас в легенду о великане Френдуре, который в гневе расколол Хеймё своим мечом и пощадил восточную часть, тогда как западную, где во грехе жили его изменница-жена и вероломный брат, поглотил Атлантический океан. Однако ж и земля в погожий летний день может показаться плоской, а небо выглядеть словно сырный колокол из синего стекла, вот так и западное побережье Хеймё будто и впрямь отсечено ударом меча разъяренного великана. Карл ведет машину на большой скорости, но хорошо, и примерно за час они одолели по магистрали сто десять километров, свернули на шоссе № 20 и теперь, руководствуясь указателями, направляются к Хеллевикснесу. Опять нахмуривает, думает Карен, наклоняясь вперед, чтобы глянуть на серые тучи, которые приползли с запада и сгущаются у них над головой. — Это случайность? — спрашивает Карл, бросив взгляд на навигатор. — В смысле, фамилия у них Хеллевик, а живут они в Хеллевикснесе. — Вряд ли. Я слыхала, муж Венке происходит из весьма солидного рода, говорят, когда-то они всем городком владели. Но это ведь не редкость. — Здесь, может, оно и так, но не на Фриселе. Там у каждого только один собственный участок. И то не всегда. — Да уж, вы, фрисельцы, манией величия не страдаете. Да и особым рвением в работе тоже не отличаетесь, — добавляет Карен, насмешливо взглянув на Карла. Карл фыркает с наигранной горячностью. Он и раньше это слышал: чем дальше к северу живешь на Доггерландских островах, тем более работящим и порядочным тебя считают. Обитатели Ноорё, преимущественно люди с норвежскими и шведскими корнями, по сей день слывут усердными, немногословными и богобоязненными, тогда как обитатели самого южного острова, имеющие корни в Дании и Нидерландах, считаются легкомысленными и ленивыми. Посредине расположен Хеймё с его злополучной смесью британских, скандинавских и континентально-европейских кровей. Народ стекался сюда с разных концов и по разным причинам. Вероятно, давным-давно Хеймё действительно служил убежищем для многих, кому по тем или иным причинам пришлось спешно покинуть родину, хотя вряд ли в таких масштабах, как повествуют побасенки. И пусть даже количество воров, убийц и прочих лиходеев никогда не было так велико, как твердят россказни, главный остров, по словам соотечественников с Ноорё и Фриселя, населяют в основном рыбаки-браконьеры, землевладельцы, судовладельцы и прочий люд, который ловко живет за счет других. И хуже всего, конечно, дело обстоит в столице, в Дункере. Иными словами, Доггерланд придерживается той же иерархии козлов отпущения, что и большинство других стран: тяжкий труд на севере, лень на юге, а столица битком набита мошенниками да спесивцами. — Ну понятно, — ворчит Карл Бьёркен, — дочке Акселя Смееда требовался муж под стать. Когда родилась и выросла с серебряной ложкой во рту, за голодранца замуж не пойдешь. Зуб даю, они тут в деньгах купаются. — Давай спросим, — сухо роняет Карен. Но как только они въезжают в ворота владений четы Хеллевик, становится ясно, что семейство впрямь купается в деньгах, если и не в буквальном, то по крайней мере в фигуральном смысле. Возле теннисного корта справа от подъездной дороги есть и раздевалка, и двухъярусные трибуны, а бассейн в форме боба по другую сторону — самый большой, какой Карен доводилось видеть на частной земле. При виде вышки для прыжков высотой с двухэтажный дом Карл что-то бормочет про дядюшку Скруджа. Они продолжают путь между внушительными усадебными постройками и паркуются у медного фонтана в конце дороги. Карл глушит мотор и, наклонясь вперед, через лобовое стекло окидывает взглядом фасад дома. — Думаешь, тут можно стоять? Или нас с черного хода ждут, а? Карен не успевает ответить, потому что из-за угла выходит высокая женщина, останавливается у подножия великолепной лестницы. Следом за нею бегут два мокрых йоркширских терьера; при виде посетителей обеих собачек мгновенно охватывает радостный восторг. Заливаясь счастливым лаем, они мечутся меж хозяйкой и Карловой машиной. Позади них Карен замечает еще одну собаку — столь же мокрого, но куда более спокойного ирландского сеттера. Он подбегает к хозяйке, садится рядом, а она машинально кладет ладонь на его темно-рыжую голову. Карл и Карен открывают дверцы и выходят из машины. 34 — Добро пожаловать! — кричит Венке Хеллевик. — Ну-ка, уймитесь! Она не идет навстречу посетителям, но широко улыбается, и они спешат поскорее пожать ее протянутую руку. Карен старается украдкой рассмотреть сестру Юнаса Смееда. Очень светлые волосы аккуратно собраны на затылке в пучок, одета тоже аккуратно: белая водолазка, темно-зеленый жакет, зеленая клетчатая юбка чуть ниже колен, неброские жемчужные серьги в ушах, ногти покрыты бледнорозовым перламутровым лаком. Единственное нарушение стиля — ноги, тонкими стебельками торчащие из свежевымытых резиновых сапог. Они пожимают ей руку, представляются. — То-то мне показалось, я слышу автомобиль. Мы только что вернулись с небольшой прогулки, пришлось отмываться в черной кухне. Ну, я же сказала, хватит скакать! Хотите кофе? Или, может, чаю? Вы наверняка жутко устали с дороги. Нет, фу! Последний возглас, неожиданно энергичный, адресован ирландскому сеттеру, которому явно невдомек, почему именно сейчас нельзя стряхнуть с себя воду. Венке Хеллевик ведет их вверх по широкой лестнице, открывает украшенные богатой резьбой двойные двери из массивного дуба. Из-за контраста между осенним солнцем и сумраком внутри Карен лишь спустя несколько секунд видит, что весь огромный холл укрыт пластиком и картоном. Среди нагромождения стремянок, банок с малярной краской и шпаклевкой, валиков и кистей стоят двое мужчин в белых комбинезонах, что-то обсуждают с третьим, очень высоким мужчиной в синем костюме. Вид у всех троих огорченный, один показывает на потолок. — Прошу прощения за беспорядок, у нас случилась протечка в одной из верхних ванных, поэтому приходится ремонтировать весь холл. Дорогой, полиция приехала, иди поздоровайся, прежде чем уезжать! Разговор с малярами быстро заканчивается, высокий мужчина подходит к ним, с любезной улыбкой пожимает руку сначала Карен, потом Карлу. — Магнус Хеллевик, — представляется он. — Если я правильно понял жену, вы здесь по поводу кошмара, случившегося с Сюзанной. — Совершенно верно, нам необходимо поговорить с как можно большим числом людей, знавших ее, — говорит Карен. — Не уверен, что от разговора со мной будет польза, но я к вашим услугам и в таком случае прошу начать с меня. Мне нужно в Равенбю, по неотложному делу, вообще-то я давно должен был уехать, но, как видите, у нас тут возникли проблемы. Жестом показывая на краску и стремянки, Магнус Хеллевик смотрит то на Карла, то на Карен, будто прикидывает, кто из них старше по званию, хотя они только что представились. — Вы хорошо знали Сюзанну? — спрашивает Карен. — Да нет. Мы, конечно, общались, когда они с Юнасом были женаты, но потом уже нет. А разошлись они много лет назад. Карен кивает. — Тогда не смеем вас задерживать, — улыбается она. — По крайней мере сегодня. Сегодня мы хотим поговорить прежде всего с Венке, но приедем снова, если понадобится задать несколько вопросов и вам тоже. Магнус Хеллевик облегченно вздыхает и уходит, улыбнувшись им и чмокнув жену в щеку. — Тогда мы, пожалуй… — Венке кивает направо, в сторону раздвижных дверей, направляется туда и раздвигает двери, которые тихонько шуршат. — Располагайтесь, я сейчас вернусь. Так чай или кофе? Через несколько минут Венке вернулась с подносом, принесла три чайные чашки, термос и блюдо с лимонными маффинами. Она садится на диван цвета слоновой кости и обращается к гостям, которые устроились в креслах, обитых цветастым ситцем: — Угощайтесь, пожалуйста, а потом скажете, чем я могу помочь. Молока? Не похожа на брата, думает Карен. Пожалуй, тот же нос и телосложение, но в остальном они, слава богу, разные. Во всяком случае, пока что в лице сестры Юнаса нет и тени ожесточенности или заносчивости. Она перехватывает взгляд Карла и кивает: дескать, начинай ты. — Можете немного рассказать о том, как вы с Сюзанной познакомились? Насколько я понял, вы учились в одном классе. — Да, верно, но уже в гимназии, конечно. Ведь Сюзанна жила в Лангевике и посещала тамошнюю среднюю школу, а гимназия стала для нее желанной возможностью уехать из дома. — Вот как, — вставляет Карен. — Значит, она не моталась каждый день в Дункер и обратно, как другие? На миг она переносится на тридцать лет назад, в разболтанный желтый автобус “лейланд”, на котором ездила день за днем три года кряду. Ей вспоминается вечная дурнота: не то от зубрежки уроков в автобусе, не то от выкуренных на остановке сигарет.