It’s not down in any map; true places never are. Herman Melville, Moby Dick На карте его нет, подлинных мест там не бывает никогда. Герман Мелвилл. “Моби Дик” First published by WahlstrOm&Widstrand, Stockholm, Sweden Published in the Russian language by arrangement with Bonnier Rights, Stockholm, Sweden and Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency, Sweden © Maria Adolfsson, 2019 © Н. Федорова, перевод c шведского, 2021 © А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2021 © ООО “Издательство АСТ”, 2021 Издательство CORPUS ® 1 Еще не открыв глаза, она понимает. Это ошибка. Ужасная ошибка. Ей надо бы лежать в другой постели, в какой угодно, только не в этой. Легкий храп, что слышится рядом, должен бы принадлежать другому, кому угодно, только не ему. И с абсолютной уверенностью, оттесняющей все прочие мысли, она осознает: надо бежать отсюда. Прямо сейчас, пока он не проснулся. Осторожно, изо всех сил стараясь не шуметь, Карен Эйкен Хорнби откидывает простыню и садится; на другой край широкой кровати она даже не глядит. Обводит взглядом гостиничный номер, замечает на полу возле своих босых ног трусики и бюстгальтер, скомканное платье рядом с зеленой замшевой курткой на журнальном столике, сумочку, небрежно брошенную в кресло. Чуть дальше, за полуоткрытой дверью ванной, виднеются ее теннисные туфли. Чтобы поскорее убраться отсюда, она тщательно продумывает каждое движение, прислушивается к тяжелому дыханию за спиной, сама же дышит беззвучно, поверхностно. Быстро репетирует про себя все этапы, пытаясь обуздать волну страха, бушующую внутри. И наконец, набрав побольше воздуху, протягивает руку за трусами, одним движением надевает. Со всей осторожностью, чтобы матрац не колыхнулся, встает и чувствует, что комната кружит перед глазами. Ждет, переводит дух. Потом делает, пригнувшись, несколько шагов, одной рукой подбирает бюстгальтер и колготки, а другой хватает платье и куртку. К горлу подкатывает тошнота, но она добирается до ванной и бесшумно закрывает за собой дверь. Секунду помедлив, поворачивает запор. А услышав легкий щелчок замка, тотчас жалеет и припадает ухом к двери. Но возможные звуки по ту сторону тонут в гулком стуке сердца и шуме крови в ушах. Она оборачивается. Взгляд, встречающий ее в зеркале над раковиной, пустой и до странности чужой. С тяжким презрением к себе она рассматривает горящие щеки и тушь, что темными кругами растеклась под глазами. Каштановые волосы с одного боку выбились и висят до плеча, с другого же по-прежнему собраны на затылке резинкой. Длинная потная челка прилипла ко лбу. Устало изучая свою помятую физиономию, она шепчет липкими пересохшими губами: — Дура набитая. Ее мутит, она едва успевает наклониться над унитазом, как желудок выворачивается наизнанку. Сейчас он проснется, думает она, беспомощно слушая сдавленные звуки рвоты, с трудом переводит дух в ожидании следующих позывов и зажмуривается, чтобы не видеть в унитазе остатки вчерашнего дня. Ждет еще немного, но желудок вроде бы угомонился. Она с облегчением выпрямляется, открывает кран, набирает пригоршню воды. Полощет рот, умывает лицо, понимая, что под глазами будет совсем черно, и думая, что это не имеет значения. Она и так в аду, хуже быть не может. Скоро пятьдесят стукнет, и на сей раз вправду дошла до ручки. Чувствует себя на все семьдесят. Быстрое бегство — единственная надежда. Доехать до дома, лечь и умереть. В собственной постели. Но сперва надо выбраться отсюда, сесть в машину и двинуть прямиком домой, ни с кем не разговаривая, никем не замеченной. В мозгу вспыхивает слабый лучик надежды, когда она понимает, что как раз сегодня есть шанс смыться из города незаметно. В четверть восьмого наутро после Устричного фестиваля весь Дункер в спячке. Она наливает холодной воды в стакан для зубных щеток и быстро пьет, свободной рукой сдергивая с волос резинку вместе с несколькими длинными темными прядками. Снова наполняет стакан, натягивает платье, заталкивает бюстгальтер и колготки в сумочку, тянется к дверной ручке и тотчас спохватывается. Надо спустить воду. Пусть даже шум разбудит его, все равно надо; нельзя оставлять никаких напоминаний о себе. Крепко зажмурив глаза, она с ужасом слушает, как вода прокатывается по унитазу, а затем журчит в бачке. Еще секунду-другую ждет, чтобы тихое журчанье смолкло, и вешает сумку на плечо. Набирает полную грудь воздуху и открывает дверь ванной. Он лежит на спине, лицом к ней, и на миг она цепенеет. Против света кажется, будто он смотрит на нее. Затем раздается еще один громкий всхрап, она вздрагивает, и оцепенение отпускает. Шесть секунд спустя она хватает туфли и отворяет дверь в гостиничный коридор. И тут, на пороге свободы, что-то заставляет ее оглянуться. Будто по принуждению, будто вот только что проехала мимо дорожной аварии и в общем-то смотреть не хочет, но почему-то должна, она скользит взглядом по мужчине в постели. Видит безвольно открытый рот, слышит негромкие похрапывания, сопровождающие каждый выдох. С ощущением нереальности Карен секунды три смотрит на своего начальника и — закрывает за собой дверь. 2 Дверь номера 507 закрывается со вздохом и легким щелчком. Темно-красное ковровое покрытие мягко пружинит под босыми ногами, когда Карен быстрыми шагами спешит к лифту и нажимает кнопку вызова. Кровь гулко стучит в висках, когда она, используя вместо рожка палец, влезает в туфли. И едва успевает надеть их — лифт тренькает, и дверца с тихим шипением скользит вбок. Удача. За стойкой портье никого не видно. Бросив туда беглый взгляд, Карен спешит через холл к выходу. Мимолетная дрожь беспокойства — до нее доходит, что она совершенно не помнит, как сюда попала. Они вправду пришли вместе? Чья это была идея? Обрывки вчерашнего вечера мелькают в мозгу, как быстрые эпизоды фильма: гавань, Эйрик, Коре и Марике, потом бары, снова устрицы и вино, бокал за бокалом. И смутный образ Юнаса Смееда, возникшего в одном из баров ближе к рассвету. Пока она идет к выходу, в памяти проносится еще несколько эпизодов: смех, мелкие колкости, внезапно вспыхнувшая ссора, пьяные примирительные объятия и лицо Юнаса рядом. Слишком близко. Уже почти на улице, пока дверь-вертушка раздражающе медленно выводит ее из гостиницы, приходит очередная пугающая мысль: кто-нибудь видел, как они снимали номер? Сентябрьский воздух чист и прозрачен, Карен успевает глубоко вздохнуть, но тотчас опять накатывает тошнота. Бросив быстрый взгляд на пустынную улицу и зажав рот ладонью, она почти бегом пересекает мостовую. А мгновение спустя стоит по другую сторону приморского бульвара, перегнувшись через ограду, меж тем как волна дурноты медленно отступает. Секундное чувство облегчения, но затем мысль, которую она гнала прочь с тех пор, как десять минут назад проснулась, наваливается на нее со всей силой. Самое ужасное еще впереди. Утром в понедельник она неизбежно встретится с ним. Карен скользит взглядом вдоль бухты, к порту на востоке. В гостевой гавани качается целый лес мачт, но паромный терминал чуть дальше безлюден, как всегда по воскресеньям. Паром из Эсбьерга придет не раньше восьми вечера, а суда в Данию и в Англию уже который год по выходным вообще не ходят. Желающие покинуть Доггерланд в воскресенье теперь летают самолетом из Равенбю. Сквозь утреннюю дымку, покуда висящую над морем, она различает белую радиолокационную рубку круизного судна, которое стоит на якоре дальше, в глубоководной гавани. Щурясь на горизонт, она ищет во внутреннем кармане темные очки и тихонько чертыхается, потому что на привычном месте их нет. Ощупывает ладонями карманы куртки: либо она где-то посеяла очки еще вчера вечером, либо забыла в гостинице. Теперь по меньшей мере полпути домой в Лангевик придется терпеть бьющее в глаза низкое солнце, мучиться от жажды, тошноты и жуткой головной боли. Двойной эспрессо и две таблетки болеутоляющего — вот что ей требуется, чтобы не создавать на шоссе непосредственной угрозы, но, даже не оборачиваясь, она знает, что и магазины, и кафе на той стороне Страндегате закрыты. В такую рань, после Устричного фестиваля, она, наверно, единственная, кто не спит в похмельном городе, за исключением разве что какой-нибудь крысы, шныряющей среди переполненных урн и устричных ракушек. Мысль об этом вызывает новый приступ тошноты. С закрытыми глазами Карен несколько раз глубоко вздыхает, опершись ладонями о шершавые, прохладные камни ограды. Свежий воздух приносит облегчение, бриз бросает в лицо влажные волосы. Она поворачивается спиной к солнцу, смотрит на пляж. Стая серых чаек гомонит возле плохо затянутых мусорных мешков, которым не нашлось места в расставленных наугад контейнерах. Чуть поодаль виднеется еще один мусорный мешок. Секундой позже она понимает, что это спящий человек. Лежит прямо на песке, укрывшись пиджаком. Рядом — магазинная тележка, скорей всего украденная в “Квике” или “Теме”, а теперь набитая пустыми банками и бутылками. Должно быть, пьянчуга, из тех, что обычно толпятся возле галереи за Рынком. Проснувшись, он наверняка будет чувствовать себя так же, как она, — изнывать от жажды, обливаться потом и мучиться похмельем, тяжелым, как рюкзак за плечами. С другой стороны, думает она, в отличие от меня он явно провел ночь в невинном одиночестве. Издалека доносится тарахтение мопеда, вяло пробивающееся сквозь мерный шум прибоя. Пенные волны бьются о пирс, неустрашимо протянувшийся прямиком в море, а в заливе к одной из шести причальных тумб пришвартована потрепанная парусная лодка. Карен рассеянно прикидывает, скоро ли портовая полиция шуганет лодку. Вероятно, будут смотреть сквозь пальцы минимум до второй половины дня; нынче даже эти обычно ретивые ребята вряд ли разбудят свой охотничий инстинкт раньше обеда. Дальний конец километрового пирса по-прежнему затянут утренней дымкой, и очертания расположенного там маяка покуда расплывчаты. Ночью, наверно, был густой туман, думает Карен и вспоминает, что гудки туманных горнов продолжались необычно долго. И еще один клочок воспоминания: Юнас раздраженно встает закрыть окно, потом возвращается в постель. Она быстро прогоняет эту картину, отталкивается от ограды и быстрыми шагами идет к парковке на Редехусгате. Припаркованная машина стоит в трех кварталах отсюда, там, где она ее оставила полсуток назад. Увидев на пустой парковке возле ратуши свой темно-зеленый “форд-рейнджер”, она в тот же миг расслабляется. Еще час — и она будет в своей постели, у себя дома, и за опущенными жалюзи сон подарит ей несколько часов передышки от мучительных само-укоров. В следующий миг она обнаруживает, что ключи от машины куда-то запропастились. 3 — Ну и как у нас дела? Голос за спиной уверенный и чуть снисходительный. Карен замирает, не закончив движение, одна рука в сумке, другая опирается на капот машины. Присев на корточки, она несколько минут в панике безуспешно искала ключи. Обшарила все кармашки и отделения, ощупала дно, а затем с растущим беспокойством принялась выкладывать из сумки содержимое. Сейчас она сквозь зубы беззвучно чертыхнулась: какого лешего полиция шастает здесь в такое время? Какого черта им приспичило тратить человеческие ресурсы и казенные деньги, патрулируя улицы и площади, когда весь город еще спит? Ноги затекли, но она с тяжелым вздохом встает. Нехотя поворачивается, пытается выдавить непринужденную улыбку. Выходит натянутая гримаса. Выражение испуга и недоверия мелькает на лицах обоих полицейских, когда они видят ее лицо. — Ой, простите… — говорит старший и смущенно отступает назад. Взгляд его беспомощно тычется то в остатки размазанного макияжа на мертвенно-бледном лице, то в рассыпанные вещи. Его более молодая напарница глянула на Карен лишь мельком и теперь с явным любопытством изучает кучку барахла на асфальте: экземпляр вчерашней газеты, мобильный телефон, полпачки сигарет, что-то вроде пары черных колготок, зарядник для телефона, надкушенное яблоко со следами зубов в потемневшей мякоти, бюстгальтер и пачку презервативов. Карен выдавливает еще одну натянутую улыбку, чувствуя, как лицо напрягается. Потом неопределенным жестом указывает на кучку на асфальте. — Не могу найти ключи от машины, — говорит она на вдохе, чтобы полицейские не учуяли перегар, и добавляет: — Сумка новая. — В городе ночевали, да?