И никто не знает, где он сейчас. Меня немного тошнило от этой мысли, потому что я всегда хотела, чтобы у меня был брат. Я и Малин – маленькая семья. У Мелики семья большая, но неполная. Первая открытка пришла из Будапешта, из Венгрии. Там было написано: Милая младшая сестренка! Мы мечтали об Англии, но сейчас ты в Норвегии. Мне об этом рассказал Рахим, вы вместе были в центре приема беженцев. Он сказал, что ты там играешь в футбол. В Снеккерстаде! Я надеюсь, эта открытка дойдет. А я приеду позже. Явид. Мелика читала и переводила. У нее был мягкий голос. – Значит, первая открытка из Венгрии, – сказала я и воткнула кнопку в Будапешт. – Потом он был там, – я показала на Вену в Австрии и воткнула еще одну кнопку. Мелика прочитала открытку: Милая младшая сестренка! Я скоро приеду туда, где ты. Я не забыл, что мы хотели найти новую страну вместе. Привет маме и папе от меня! Явид. Мелика рассказала, что Явид помог ей выучить английский. Обычно они вместе зубрили слова, brother, и sister, и football[6]. Когда брат уехал, он оставил ей свой словарь. И подчеркнул важные выражения. Кнопки на карте образовали линию, и эта линия куда-то вела. Я отрезала несколько шерстяных ниток и соединила ими кнопки. – Это кусочек пути, – сказала я. Мелика смотрела, не моргая, глаза ее были совершенно ясными. – Если бы я только знала, где он, – проговорила она и взглянула на меня. – Я бы тут же отправилась туда и привезла его. Я бы взяла с собой взрослого и привезла Явида сюда. Но у беженцев нет адреса. Мелика посмотрела вниз, на свои руки. Прижала ладони друг к другу. Мне нужно было сказать что-нибудь – ее шоколадные глаза стали похожи на какао. – Я тоже наполовину переселенка, – произнесла я. – Моя мама бежала в Норвегию из Грумса. Мелика оторвала взгляд от своих рук и улыбнулась, но по ее щеке катилась слеза. – Грумс? – сказала она и смахнула ее. – Да, Грумс! Это местечко в Швеции. Мы засмеялись. Смех у Мелики был словно птичий щебет. – Вот тут, – ответила я и показала небольшую отметку возле Карлстада в Швеции. Я поставила эту точку, потому что Грумс такой маленький, что его и не увидеть. – Вот тут находится Грумс. – В Грумсе была война? – спросила Мелика, и между ее бровей появилась морщинка. – В некотором роде, – ответила я. – Там был невоенный конфликт. Малин говорит, что дом бабушки и дедушки – это минное поле. – Почему ты не называешь ее мамой? Я пожала плечами. Подумала о вязаных шапках, вязаных носках и вязаных шарфах, которые бабушка и дедушка присылают к каждому Рождеству. А Мелика показала свое минное поле на карте. Совершенно настоящее минное поле среди совершенно настоящей войны. Вечером я чистила зубы и мельком посмотрела на себя в зеркало. Расчесалась пять раз с левой стороны и пять раз – с правой. Где брат Мелики? Ведь люди должны где-нибудь находиться. Я смотрела на свое отражение и думала, что у меня никогда не будет глаз цвета какао, потому что мои – синие. И тут я решилась. Я должна применить свое магическое мышление, чтобы Явид оказался тут. Если ритуалы правда влияют на события, то я сделаю так, чтобы Явид приехал в Норвегию. Я буду сильно-сильно думать о нем – и ставить обувь в коридоре в ряд, и забивать четное количество голов на футболе, и обходить канализационные люки. Люки – к несчастью. Ночная рубашка, тапки и желтая тетрадка – я пристроила ее в верхнем ящике прикроватной тумбочки, где у меня спрятано все секретное. Сверху на столике лежала стопка «Прекрасной жизни», которую из парикмахерской отдали в «Быстропиво», а оттуда – мне. Я раскрыла последний номер и прочитала стиш недели: Не забудь улыбнуться перед тем, как заснешь, – и дневные обиды смоет ласковый дождь! Я начинаю считать Над крышами домов на Мёллевейен по дуге поднималось солнце. Оно сверкало в волосах Малин, которая стояла на кухне в желтом халате и намазывала кусочки хлеба. – Два для Петры и два для меня, – сказала она. – И два с собой, – добавила я. – Да-да, ну да, – ответила Малин. Мне нравилось это выражение, оно напоминало о Швеции, там все так говорили. Я взяла по одному ломтику хлеба в каждую руку, и мир пришел в равновесие. Мелика ждала возле почтовых ящиков и, увидев меня, вскочила на велик. – Не было больше открыток? – спросила я, подойдя поближе. Она покачала головой. Мы покатили мимо колодца по тропинке к затону. На перекрестке возле станции переработки мусора стоял Крис, балансируя на велосипеде у фонарного столба. На нем были только шорты и футболка. Едва заметив нас, Крис выехал на дорогу, чтобы держаться впереди. Он всегда ездит на велосипеде стоя, никогда не садится. Сейчас он снова катил зигзагом между фонарями. Доехав до парковки, мы оставили велики. Я по дуге обошла люк. Кристине и Ямила стояли под березой и смотрели в сторону старшей школы. Ресницы у них были накрашены, на губах лежал блеск. Подойдя ближе, мы увидели, что они стоят и таращатся на Тура Мартина и Эйвинда из компании с затона. Заметив Криса, Мелику и меня, Тур Мартин поднял руку. Кристине резко обернулась к нам, ее светлые волосы взмыли вверх. У нее были узкие сердитые глаза. Сольвейг сидела у доски и смотрела на меня. У нее были не такие глаза, как у Криса, но я все равно поняла, что они хотят мне что-то сказать. Она поднялась со стула, и я про себя закричала «НЕТ», но это не помогло – Сольвейг шла к нам. Она остановилась у моей парты и опустилась на корточки. – С тобой все хорошо, Петра? – спросила она и положила свою руку поверх моей. – Да-да, – ответила я, кивнув. – Если тебя снова будет тошнить, просто скажи, и мы все уладим. Я снова кивнула и убрала руку. Лучше бы Сольвейг ушла. – Я просто что-то не то съела. Сольвейг наклонила голову и чуть улыбнулась. – Только скажи, если что, – повторила она. Когда она поднялась, я быстро обвела взглядом класс. Сандра, Коре-Орган и Кристине уставились на меня. Норвежский, английский, большая перемена. Ямила дразнила Криса из-за того, что он в шортах, хотя на улице холодно. Матиас засмеялся. Крис кинул ему в лицо губку для доски. Все было как обычно. Лето уже прошло, но можно было по-прежнему играть в футбол внизу у затона. У Марион появился мяч-тренажер на веревке, и Эйвинд стоял и чеканил этим мячом. Я могу дочеканить до ста двух раз, я в этом вторая после Тура Мартина. Крис висел на футбольных воротах и кричал, пусть кто-нибудь попробует забить ему, пока он так висит. Мелика побежала вперед, ударила по мячу, но промахнулась мимо ворот. – Жаль, – сказала я. – Ну во-о-т, – отозвалась она. – П-п-п-попробуй еще р-р-р-раз! – крикнул Крис. И никто над ним не смеялся так, как смеялись девчонки в нашем классе. Я смотрела на реку, текущую мимо, и на затон, где мы с Крисом обычно купались. Это было до того, как я начала ненавидеть воду. До того зимнего дня, когда мы с ним провалились под лед на пути в школу. Крис соскочил с перекладины, как гимнаст. – Играем! – сказал Тур Мартин. – Чур, я в команде с Петрой! – крикнула Мелика. Это было лучшее место на свете. Крис в один миг перебегал с одного края поля на другой, и, если ему не удавалось завладеть мячом, он старался завладеть чьей-нибудь ногой. Сейчас это была нога Тура Мартина, но он не рассердился, а только поймал Криса за футболку и направил мяч в центр, ко мне. Оба тяжело дышали. Мелика больше бегала без мяча, но случались моменты, когда она играла не хуже Смедберга[7]. И тогда повсюду звучал ее смех – думаю, его было слышно даже у школы. Стеффен смотрел на меня, подняв бровь.