Я не была уверена, что хорошо понимаю смысл стиша, но как же здорово, когда слова рифмуются! Стиш – словно два нечетных числа, которые становятся четным, если их сложить друг с другом. Некто по имени Пит Хейн[2] – вот кто посылал туда эти стиши. Внизу было написано, что он математик, поэт и гражданин мира. Я спросила Малин, что значит «гражданин мира», и она сказала, что на свете бывают не только шведы или норвежцы или и то и другое, как я. Еще есть люди, перед которыми весь мир. Перед Малин тоже должен был открыться весь мир. Она приехала в Норвегию, чтобы работать и путешествовать, а вместо этого появилась я. Все вещи Малин умещались в ящике в гостиной: атлас, шведский паспорт и книга, на обложке которой было по-шведски написано «Азия». – Но как мы можем определить длину окружности земного шара? – спросила Сольвейг, стоя у доски. – Или вот этого круга? Она нарисовала круг. У нее был красивый почерк. Я открыла желтую тетрадь с нелинованными листами и на первой странице написала «СТИШИ». Подумала про то, что сказала Малин, когда мы сидели за столиком на летней веранде и отмечали мой день рождения. – Ты ведь тоже можешь писать стиши, – заметила она. Желтая тетрадь была завернута в синюю шелковистую бумагу. Народу собралось немного, когда у тебя день рождения летом, все разъезжаются. Пришли Крис и Конрад, но Мелики не было. Ее родители считали, что «Быстропиво» – не подходящее для детей место. – Ты можешь устроить праздник с одноклассниками и потóм, – сказала Малин, но я не была уверена, что хочу. Надо бы пригласить всю компанию с затона. Тура Мартина, Марион, Эйвинда и остальных, с кем мы играем там в футбол. Но никто из них, кроме Криса и Мелики, не учился в моем классе. Ямила, Кристине и Сандра наверняка с удовольствием пришли бы на праздник, если бы там были Тур Мартин и компания. На каждой перемене они стояли и поглядывали в сторону старшей школы. Но обычно никто не обращает внимания на тех, кто просто стоит и глазеет. Когда они не пялились на старшеклассников, то хихикали и обсуждали других – например, Криса, который заикается, кидается вещами и надевает шорты в школу, хотя на дворе зима. Я посмотрела на Криса. Он рисовал круги циркулем. – Петра? Сольвейг стояла у доски и смотрела прямо на меня. – Да? – откликнулась я и посмотрела на нее в ответ. – Ты с нами или где-то в другом месте? Ямила захихикала. Кристине приподняла брови, медленно жуя жвачку. Крис, спрятавшись за мной, показал на окружность в своей тетрадке по математике. Наверняка Сольвейг меня о чем-то спросила. Я посмотрела на круг. И на то, что написано сбоку: 3,14 = π = пи. – Пи? – произнесла я. Сольвейг кивнула. И тут она рассказала, в чем особенность числа пи: оно не заканчивается. 3,14 – и дальше бесконечная череда знаков после запятой. Они продолжаются и продолжаются, уходя в вечность. У меня начало покалывать в руках, звуки поплыли все дальше и дальше. Я смотрела на Криса и никак не могла сфокусировать взгляд. Я представила себе цифры, которые не заканчиваются, и меня затошнило – все сильнее и сильнее. Показалось, что меня сейчас вырвет. И это случилось. Шел мой первый день в седьмом классе, и меня стошнило прямо на парту. Превосходные числа и магические мысли В Америке есть ЦРУ, а у нас в Снеккерстаде есть ППУ – психолого-педагогические услуги. Они следят за тем, чтобы люди не воровали, не заикались или не шатались где ни попадя. Например, Тур Мартин из восьмого класса, с которым мы играем в футбол около затона, все время шатается где ни попадя. Поэтому его заставляли ходить к «пэпэушникам». Его мать ужасно ругалась на них и говорила, что в их семье шило в одном месте – обычное дело. Сейчас она сидела на скамейке напротив кабинета ППУ в конце длинного коридора в ратуше. Я сидела рядом и думала: может, в нашей семье тошнота – обычное дело? Вдруг, например, Малин тоже как-то раз вырвало прямо посреди урока? Дверь открылась, и вышел Тур Мартин. Я опустила взгляд и спрятала лицо под курткой. – Можете взять эти свои диагнозы и спустить их в унитаз! – заявила его мать мужчине в дверях. Мужчина был очень высоким, со светлыми волосами средней длины и вытянутым носом. – Петра? – он вопросительно посмотрел на меня. Я кивнула и поднялась. Мы зашли в его кабинет, белый и просторный. Повсюду лежали книги и документы. Я опустилась на деревянный стул с черным кожаным сиденьем. – Меня зовут Стеффен, – представился он и начал листать какие-то свои бумаги. Я уставилась на картину за его спиной. Там были нарисованы длинный берег и красивое синее море. Стеффен помахал рукой у меня перед лицом. – Алло, ты тут? – Ну да, тут, – отозвалась я. – Но понятия не имею почему. Он посмотрел на меня и потянулся за блокнотом на столе. – Иногда людям нужно немного помочь, – сказал он. – Ну да. – Кому-то больше, кому-то – меньше. Есть ли какие-то темы, серьезные или попроще, о которых ты хочешь поговорить? Конечно, такие темы есть, но я не хотела говорить с ним. С незнакомым типом из ЦРУ Снеккерстада. – Да вроде нет, – ответила я. Стеффен откинулся назад на стуле. Стул заскрипел. – Тебя сегодня отправили к медсестре, потому что тебя вырвало в классе. Можешь немного об этом рассказать? Его голос был спокоен, слова звучали ровно. – Тут не о чем особо говорить. Как я и сказала медсестре – меня затошнило при мысли о пи. – Пи? – Да, пи. – Числе пи? – Да. – А что такого плохого в числе пи? – Это на самом деле никакое не число. Оно несовершенное и незавершенное. Оно никогда не заканчивается. Я смотрела на волны. У меня внутри тоже было море, оно волновалось и волновалось, и я чувствовала, что скоро меня снова вырвет. – Хм-м-м, – произнес Стеффен. – Чтобы быть совершенным, число должно заканчиваться? Мне это казалось очевидным, и я кивнула. В кабинете все было таким белым. Свет бил мне в глаза. – Скажи мне, – произнес Стеффен. – Чувствовала ли ты когда-нибудь, что просто должна что-то сделать? Бывает, что у тебя появляется мысль и ты не можешь делать ничего другого и все время возвращаешься к этой мысли? Я взглянула на него. Закрыла глаза и подумала о вещах, которые я должна делать. Например, расставлять ботинки в ряд в коридоре. Или ломтики хлеба – я всегда должна съедать четное количество ломтиков хлеба. Или забить два, или четыре, или шесть голов на футболе. Если я делаю что-то четное число раз – все хорошо. Тогда все в равновесии. – Да, – ответила я. – Может быть. – Тогда я бы хотел об этом послушать, – заявил он. – Знай, что все, что ты скажешь тут, останется тут. Я не имею права это разглашать. Я взглянула на его нос. И глаза. У него были добрые глаза. – Выстраиваю ботинки в ряд в коридоре, – сказала я. – И они не должны касаться друг друга. – Ага, – произнес Стеффен. – А что будет, если ты не станешь так делать? – Думаю, случится какая-нибудь ерунда. – Какая ерунда? – спросил он. – Не знаю, – ответила я. – Что-то нехорошее. Поэтому же я обычно делаю все четное число раз. Четное число лучше нечетного, потому что нечетное нельзя разделить пополам, не испортив. Или вот простые числа. Это вообще ужас. Простое число можно делить только на единицу или на само себя. Стеффен посмотрел на меня, протяжно вздохнул и написал несколько слов в блокноте. – Если я думаю о чем-то очень-очень сильно и слежу за тем, чтобы все было в равновесии, то все в порядке, – сказала я. – Тогда происходит хорошее. Он выглядел обеспокоенным, и я почувствовала, что надо объяснить. Я наверняка рассказала слишком много. – Почему это происходит? – спросила я. – Тут что-то не так?