На другой стороне канала немного дальше светились огни ресторана. Они перешли через мост, но Джакомо внезапно потянул ее дальше. — Пойдем в какое-нибудь другое место. Здесь очень дорого. Марина удивилась. — Ты начал экономить мои деньги? Брось, поедим здесь. Закажешь то, чего тебе захочется. Когда Джакомо выбрал в меню свиную отбивную и две порции мороженого, у Марины мурашки побежали по коже. Быстро расправившись с мясом, Джакомо пододвинул Марине вторую порцию трехцветного, подозрительного на вид мороженого. Марина не притронулась к нему. — Кто-то из великих сказал, что в этом городе могут жить только рыбы, — вслух припомнила Марина. — Монтескье, — подсказал Джакомо с полным ртом. Глаза Марины округлились. — Ты читал Монтескье? — Конечно, я, между прочим, закончил школу с отличием. — И чем ты собираешься заняться, когда накопишь достаточно денег? — Поступлю в университет, на архитектурный. — И станешь лучшим архитектором в Венеции? Джакомо не отрывался от мороженого. — Я ненавижу Венецию. Сырость, плесень, запах вечного разложения. В моем доме ни одного сухого угла. Я чувствую, как разрушаюсь вместе с городом. Гнию, будто похороненный заживо. Я хочу выбраться отсюда, уехать в Рим. У меня есть в Риме дальняя родственница по линии матери, престарелая владелица часовой мастерской. Она приглашала меня, но я не хочу сидеть у нее на шее. — Странный ты парень, — произнесла Марина, вставая из-за стола. — Ты живешь с дядей? — Нет, что ты, я снимаю дом, настоящий палаццо, дворец. Ему лет пятьсот. Дворец, в который Джакомо привез Марину, был ужасен. Он состоял из нескольких этажей и кое-где почти разрушился. Марине захотелось осмотреть его весь, и она пустилась на экскурсию по развалинам. Просторный погреб тянулся подо всем первым этажом и был загроможден пустыми рассохшимися бочками, в которых когда-то давным-давно хранили вино. Воздух в доме был не многим свежее, чем в погребе. На весь дом была всего одна ванная, но водопровод не работал. Рядом с ванной на полу стояли ведра с холодной водой. Пыльные электрические лампочки источали слабый свет. Полки и подоконники украшали оплывшие свечи. Единственный туалет размещался почему-то на самом верху, в башне. Больших залов и маленьких комнатушек было около двадцати, они тянулись длинной анфиладой по всему периметру дворца. Большинство были совсем запущенными и пыльными, свободными от мебели. Можно было только догадываться об их былом предназначении. Наверняка этот так называемый дворец имел огромную историческую ценность, но жить человеку в нем было почти невозможно. Джакомо зажег несколько свечей, и обстановка стала еще более нереальной. — Тебе не бывает жутко одному в таком огромном доме? — спросила Марина. — Ничего, я привык. В Венеции трудно найти что-нибудь получше. Джакомо принялся расстегивать рубашку, и Марина еще раз обратила внимание, какая она нелепая. Он без умолку рассказывал Марине о женщинах, которые здесь бывали. Главным образом об американках. Замок приводил их в невероятное возбуждение. Они называли это «чувством истории». Марина обнаружила, что замерзла. Ее платье было совсем легким. Ей нужен какой-нибудь предлог, чтобы уйти отсюда. Но она ничего подходящего не придумала, а просто перебила Джакомо: — Я, пожалуй, пойду. Сколько я должна тебе? Джакомо удивленно замер. — Как пойдешь? Тебе не нравится со мной? Я умею много разных вещей. — Мне нехорошо, холодно. Помоги мне спуститься по лестнице. Марина порылась в сумочке и вытащила все наличные, которые там были. — Возьми это. Джакомо замотал головой. — Нет, это нечестно. Я не заработал их. Марина положила деньги на пыльную каминную полку, которая была влажной на ощупь. — Возьми просто так, мы друзья. — А может, все-таки останешься? У меня есть немного героина. — Тем более нет, — сказала Марина по-русски. — Что-что? — не понял Джакомо. Но Марина не ответила. Ее мучили жалость и злость одновременно. До гостиницы Марина добралась далеко за полночь, из тревожных и холодных сумерек нырнув в ярко освещенный холл. Внутри было так же шумно, как и вчера. «Золотые перья» веселились напропалую. Компания, вывалившаяся из лифта, попыталась увлечь Марину в сторону бара, но она, улыбнувшись устало, высвободилась и надавила на кнопку третьего этажа, где был ее номер. Ее немного отсыревшая, пахнущая розовыми лепестками постель. На широком каменном подоконнике в дальнем конце коридора под тусклой лампочкой сидел одинокий человек в черной кожаной куртке, слишком теплой для средиземноморского летнего вечера. Марина мельком взглянула на него, открывая дверь. Он не пел и не веселился. В его позе или в костюме было что-то смутно знакомое, но Марина чувствовала себя такой разбитой и переполненной впечатлениями, что не могла сосредоточиться. К тому же человек был слишком далеко от нее. Увидев Марину, он резко встал и скрылся в проеме двери, ведущей на пожарную лестницу. Марина зажгла свет, заперлась и тут же погасила его. Луна светила прямо в ее раскрытое окно. Она уснула быстро и видела во сне живого Гошу. Будто они с Гошей купили ящик кроваво-красных яблок и молча ели их, сидя в грязном подъезде на ступеньках. А с подоконника за ними наблюдал человек в черной кожаной куртке. Это был тот самой человек, который угощал Марину пивом на бульваре, водил в канадский ресторан и рассказывал о своих родителях. Александр. Марина проснулась с чувством, что выяснила для себя что-то очень важное. Но сон быстро ускользнул от нее, затаился в глубинах памяти. Марина позавтракала вместе со всеми и тут же утомилась от болтовни множества праздных людей. Ехать со всеми на экскурсию ей расхотелось. В холле Марина встретила Шурика, которого тянула за руку рыжеволосая ирландка. Шурик, в свою очередь, схватил за руку Марину. — Ты обязательно должна поехать с нами. — Куда? — Марина вовсе не была уверена, что должна куда-то ехать. — К одной потрясающей старухе. — Шурик был очень возбужден и не отпускал Марину. Ирландка выжидательно вежливо улыбалась. Марина не имела ничего против того, чтобы прогуляться по Венеции. Но прогуляться скорее в одиночестве, чем в обществе суетливого Шурика. — Что за старуха? — Она работала горничной у Бенито Муссолини. Я хочу что-нибудь написать о ней. — Ты решил стать серьезным писателем? — подняла брови Марина. — А что, нельзя? — насупился Шурик, но ненадолго. Это Бриджит ее раскопала. Бриджит сделала книксен. Марина представилась, и они пожали друг другу руки. Бриджит не говорила по-итальянски, а Марина — по-английски. Но это не помешало им почувствовать взаимную симпатию. — Поехали, — неожиданно для самой себя согласилась Марина. Составившаяся таким образом компания села на катер-такси и вышла возле моста Аккадемиа. Поплутав по узким улицам, Бриджит нашла нужный им дом. Живая темноглазая старушка, одетая с ног до головы в черное, провела гостей в просторную комнату, где на почетном месте красовался гипсовый бюст Муссолини, а рядом — старая черно-белая фотография девушки в белом переднике и наколке, которую обнимает за плечи Муссолини. Марине вдруг стало скучно, и она пожалела, что согласилась на этот визит. Однако для нее нашлась работа — переводить с итальянского на русский, чтобы Шурик переводил с русского на английский для Бриджит. Горничная принесла на подносе чай и крекеры. У бывшей горничной Муссолини была теперь своя горничная, женщина еще более пожилая. Шурик достал захваченную с собой бутылку «Столичной», и старушка неожиданно обрадовалась. Она пила водку из высокого бокала на тонкой ножке. Пила маленькими частыми глотками, закусывала крекерами и делилась воспоминаниями, по ее мнению — бесценными. Старушка говорила быстро, с заученными интонациями и оборотами. Марина подумала, что она не в первый раз дает интервью.