В ту ночь она забрала его с собой домой. Они не спали до самого рассветного небесного знака; она пила хлебную водку, он – воду из бутылок, и оба ослепляли друг друга новыми откровениями. На следующий день он бросил университет и переехал к ней. Чтобы купить дорогостоящее компьютерное время и дать Сантьяго возможность моделировать молекулы для проекта виртуальности, Миклантекутли запустила в производство пауков с «Новыми мирами». Поскольку Сантьяго всегда честно относился к своему искусству, он настоял на том, чтобы они протестировали прототип. Раздавили пауков и прокатились на велорикше по городу, который с их точки зрения превратился в иное измерение, мистическую симфонию, где вздымались звенящие стеклянные айсберги и росли неоновые деревья, скаты манта летали вокруг углеводородных рифов, паслись травоядные животные, при виде чужаков встававшие на дыбы, чтобы взорваться облаком одуванчикового пуха и пляшущих светящихся узоров, видимых только краем глаза. Той ночью они трахались в глицериновой постели Миклантекутли; два нежных кристаллических инопланетянина слились в экстазе под шепот и шелест стеклянных ресничек. Говорят, первый миллион – самый трудный. Сантьяго превратился в легенду меньше чем за десять дней и беззаботно трудился дальше, выпустив дюжину бестселлеров за столько же месяцев. К тому времени он принадлежал Миклантекутли телом, разумом и душой. Вечеринка была ужасно скучной. Они пошли только потому, что этого требовал статус знаменитостей. Сантьяго раздавал бесплатные патчи-эйфорианты «царапни и нюхни» всем, кто подходил к нему, чтобы сказать, какой он гениальный. На самом деле ему просто хотелось поскорее от них отделаться. За колонками он притянул Миклантекутли к себе и поцеловал. Она вздрогнула от неожиданности, почувствовав, как его язык что-то втолкнул ей в рот. Затем она ощутила паука на верхнем небе и знакомое теплое разжижение эго, когда химические вещества достигли мозга. – Здесь обитают драконы, – прошептал Сантьяго. Они едва добрались до ее дома. Раздевая друг друга, порвали в клочья непристойно дорогие парадные наряды, предназначенные для вечеринок на Беверли-бульваре. Оба натянули вирткомбы. На крыше, под дождем, в зарослях конопли Сантьяго вспомнил, как они вознеслись в иной мир. Он был семенем, зарытым в холодную землю. Холодная земля давила на него, холодная земля держала его в подвешенном состоянии, в неопределенности; потенциал, похороненный в холодной земле, слепой, глухой, немой, бесчувственный. Он провел месяцы в холодной земле, пока виртуализатор считывал то, что паук посылал через мозг Сантьяго, усиливал и возвращал считанное, умножал и улучшал. Синестетическое движение червей, вслепую рыскающих в почве, превращалось в дрожь сенсорных цепей на обнаженной коже. Весеннее тепло он ощущал так, словно тепловая спираль обвивалась вокруг тела, раскрывая его навстречу свету, теплу. Почва соскользнула с его плеч, когда он вырвался из земли возрожденный, обновленный, ярко сияющий, как блейковский Адам, коронованный солнцем. В горах родился день.[169] Сантьяго Resurrexit[170] вышел на равнину Судного дня. Призванная из земли новым солнцем армия праведников восстала, чтобы вместе с ним отправиться к горам Господним: Мэрилин, Джимми, Бадди, Джими, Джон, Вольфганг Амадей, Уилфред, Дженис, Джим, Мама Касс, Билли и Птица: благословенная компания тех, кто жил и умер молодым, а теперь живет вечно. Виртуализатор Миклантекутли воспользовался найденными источниками, обрывками информации, и приспособил их к галлюцинации Сантьяго. Армия праведников пересекала красную равнину, направляясь к горам, и на это ушла вечность. Они увидели над собой облако, и когда поднялись на холмы, оно приблизилось и оказалось исполненным ликов. Когда путь продолжился в долины, осиянные светом Христа, каждый понял, что в облаке – точная копия его или ее «я». Тогда Сантьяго осознал, что тела в облаке – это жизни, прожитые ими на земле; несовершенства, промахи, грехи действия и бездействия. Он понял, что имя этому облаку – Неведение, и что впереди – там, где нижняя часть склонов Сиона простиралась за холмами, оно касалось земли и скрывало оголенное присутствие Бога. Он пробился сквозь серое, наполненное шепотами облако, холодное от неполноценности и компромиссов, и вышел на первозданный свет, отнимающий дар речи, способность мыслить и зрить. Текторы, мигрирующие по нейроглии Сантьяго, отыскали и запустили человеческий талант к религиозному экстазу, и сенсорная кожа устроила перегрузку его нервным окончаниям. Время есть, время было, времени больше не будет. И проснулся он, и обнаружил себя на хладных склонах холмов Старого Голливуда. Их шоу на двоих «Опасные видения» шло на двенадцати виртуализаторах днем и ночью в течение пятнадцати недель в галерее «За проволокой». На свою долю в пакете прав Сантьяго купил residencia в Копананге и переехал из дома Миклантекутли в Малибу – жилище на сваях как будто стояло ногами в прохладном зеленом океане. Партнерство было прекращено. В Облаке Тайны он видел, как его отношения с Миклантекутли закручиваются нисходящей спиралью, все туже, с каждым поворотом винта становясь все более клаустрофобными и кровосмесительными. Он обратился вовне и вверх, к друзьям детства, знакомым по колледжу, новым отношениям, основанным на взаимной привязанности, а не на потребности и желании, спросе и предложении. Он снова взял бразды правления в свои руки. Три месяца спустя Миклантекутли умерла. Натуральный передоз в доме у моря, но красивой смерти у Миклантекутли не получилось. Т17 продавался как высококлассный эйфорик. Вранье. Это был непревзойденный эйфорик. Он гарантировал трип, с которым ничто не могло сравниться. Очухавшись, пользователи взирали на оставшуюся часть своей жизни, видели только страх, отвращение, пепел, дерьмо и тьму – и устраивали себе передоз в приступе суицидальной депрессии. Сантьяго узнал об истории смерти Миклантекутли в кратком изложении медиапроги, которой поручил следить за глобальными новостными каналами в поисках историй, которые могли бы иметь к нему какое-то отношение. Он пошел на прощальную церемонию, чтобы убедиться, что это и впрямь она, что смерть защитит его от ее привязанности. За те недели, в течение которых резервуар Иисуса разбирал Миклантекутли на части и восстанавливал, уверенность пошатнулась. Сантьяго обнаружил новый процесс в своей неврологической алхимии: угрызения совести. Он не любил ее, он стал ее бояться, даже ненавидеть, но она умерла из-за него, и его руки навсегда останутся нечистыми. Народная мудрость гласила, что среди миллионов жителей Мертвых городов нельзя найти того, кто не хочет, чтобы его нашли. Но для больших денег существуют иные правила. Сантьяго разослал шпионов – физических, юридических, информационных, виртуальных. Они прочесывали живых и мертвых, они с помощью взятки подобрались к тщательно охраняемым файлам Дома смерти, они лазили по спискам корпоративных контрактов и полисов инморталидад. Они обнаружили Миклантекутли Resurrexit. Они сделали ей предложение, от которого ни одна уличная девчонка не смогла бы отказаться. Работать на человека, который ее бросил. Стать его агентом; продавать его вещества на улицах некровиля, где каждый тосковал по сновидениям. Она согласилась, ее забавляли воспоминания о человеке по имени Сантьяго Колумбар. Он не мог, просто не мог держаться подальше от людей тоскующих, склонных к саморазрушению, достаточно храбрых, чтобы подойти к самому краю и посмотреть вниз. Тем же летом упал Перес, его разум застыл в нирване из-за нейронного ускорителя, созданного Сантьяго Колумбаром. Круг друзей распался: напряжение, которому личность Сантьяго подвергала связующие силы в его ядре, всегда было слишком велико для людей, которых он притягивал. Он оказался один среди орды приятелей – так ему было на роду написано, – и видел впереди лишь энтропийный склон разочарования и упадка. Вот тогда-то он и начал общаться с Миклантекутли. А заодно узнал, что стало для нее желаннее незаконной виртуальности, и шаг за шагом приблизился к той грани, к которой никогда раньше не осмеливался подходить. На крыше Миклантекутли взглянула на свой антикварный «Ролекс». Она выкатилась из-под конопли и присела, словно кошка на охоте, на самом краю. – Пойдем, corazón. – Они ушли? – На улицах есть люди. – Она подняла грузовой подъемник. – После вас, сеньор. Нам предстоит встреча. Сантьяго поехал вниз. Небо, стена, дождь кружились вокруг него. Казалось, единственной неподвижной точкой был аккуратный обрубок пальца на левой руке Миклантекутли. Они пробирались по закоулкам карнавала, прячась от Бледных Всадников среди плавучих платформ и ряженых на ходулях. Миклантекутли, схватив его запястье искалеченной ладонью, потащила Сантьяго против течения из оркестров и танцоров. В юности он однажды видел фреску в какой-то старой мексиканской базилике. Улыбающиеся скелеты тащили лордов и леди, вынуждая прыгать и скакать вместе с Пляской Смерти, заключив их руки в нерушимые костяные оковы. Заведение Тупицы Эдди, четырехугольник с пластиковой крышей, располагалось между четырьмя хромированными закусочными, в каждой из которых обслуживающий персонал на роликовых коньках подавал блюда разной этнической кухни. Дождь барабанил по пластику, и, несмотря на протечки кое-где, столики внизу были заняты. – Подлинный передвижной пир, – сказала Миклантекутли, поймав взгляд хозяина. – Когда он становится слишком популярным, они выстраиваются паровозиком и уезжают куда-нибудь еще. – Тупица Эдди сам принес ей «маргариту». – Моему другу – просто воды. – Как дела? – спросил Тупица Эдди, который совсем не выглядел тупицей. Миклантекутли подняла левую руку. – Кто? – Ананси. – ¡Ay! – вздохнул Тупица Эдди. – Бледные Всадники… Я многое повидал, Миклан, но эти norteamericanos… Я слышу крики их тварей: Иисус, Иосиф и Мария, Миклан! – Полночи впереди, мы потеряли только одного. На меня все еще можно делать ставки, Эдди? – Сотню на тебя, Миклан, как всегда. Он вызвал mesero, чтобы тот принес Сантьяго воды. – Мне никто не звонил, Эдди? – Пока никто. – Мы рановато пришли. Вопль аллозавра, безошибочно узнаваемый, отчетливо слышимый за шумом дождя, прервал все разговоры. Тупица Эдди нервно взглянул на Миклантекутли. Сантьяго обнаружил, что вцепился пальцами в край стола. – О вы, маловерные. – Миклантекутли потягивала свою «маргариту». – Я не думаю, что кто-то способен притащить тектозавра весом в полтонны в битком набитую закусочную, но поди знай. Прибежал официант с видеофоном, лавируя между столиками. Миклантекутли поставила его на плетеный столик и открыла дисплей. Изображение было нечетким из-за помех, звук слабым. Анхель из-за широкоугольной камеры в телефонной будке выглядела так, словно ее похоронили двадцать дней назад. – Миклан. – Она едва могла говорить. – Она пропала, Миклан. – Что пропало? – Закусочная. Вся гребаная «Такорифико Суперика» – там двадцатиметровый кратер из расплавленного стекла. Как будто кто-то токнул это место. Я в кабинке возле Сансет-Гейт. – Дуарте? – С ним все плохо, Миклан. Совсем плохо. Бледные Всадники; они совсем без тормозов, Миклан. Они не сдаются. Они просто гонятся, и гонятся, и гонятся за нами… Почти догнали на задворках Лексингтон-авеню. Дуарте получил копье в ногу. Оторвал два пальца, пытаясь освободиться. Мы стряхнули их со следа в подземельях; некоторые туннели и для человека тесноваты, не говоря уже о гребаных тектозаврах. Он потерял много крови. – Анхель внезапно развернулась. Рев прозвучал с убийственной четкостью. – Слышала, Миклан? Я не могу торчать здесь. Возможно, мне придется бросить Дуарте. – Анхель, Ананси умерла. – Миклантекутли сообщила о погоне и убийстве лаконично и без прикрас, как в выпуске новостей. – Сколько времени прошло с тех пор, как вы столкнулись с ними на Лексингтон-авеню? – Двадцать-двадцать пять минут. Их было трое. – Пару минут назад мы слышали одного примерно в пяти кварталах отсюда. Как они могут двигаться так быстро? Охотники на Сансет снова взревели. Прозвучало громче. И ближе. – Господи, Миклан. Я бросаю Дуарте. Он либо справится сам, либо нет. Мне все равно. – Она повернулась и уже шагнула прочь из тектопластиковой кабинки, как вдруг отпрянула назад. Картинка задрожала. Анхель ухватилась за края двери, посмотрела вверх. Она вскрикнула один раз, а потом какой-то массивный неясный предмет обрушился на верхнюю часть кабинки. Тьма. Видеофон автоматически перезвонил, и экран заполнился помехами. – Если они прикончили Анхель, то и с Дуарте тоже все ясно. – Миклантекутли растопырила пальцы левой руки на плетеной столешнице. Барабанная дробь дождя по пластиковой крыше как будто стала тише. – Асунсьон? – спросил Сантьяго. Безграничное высокомерие Миклантекутли впервые пошатнулось; она сомневалась, она была испугана. – Я позвоню ему. Вот что я сделаю. – Она набрала код авторемонтной мастерской на Западной окраине. «Дзынь-дзынь, – сказал маленький экран из смартпластика. – Дзынь-дзынь». – Возможно, он еще не добрался туда, – предположила Миклантекутли. «Дзынь-дзынь». – Все разваливается на части, ну что за noche. «Дзынь-дзынь». – Корабли Свободных Мертвецов; беспорядки, нанотоковая атака на «Такорифико Суперика». Это уже слишком! Мне не нужен целый мир. Я не хочу перемен. Верните мне мои улицы, позвольте охотиться на бульварах, вот и все. Этого достаточно. Телефон издал мелодичную трель. – Асунсьон? Никакого ответа.