Фраза эта означала, что он пытается переварить услышанное, но для продолжения места в его голове уже не осталось. Томаса притягивал мир за стенами «Сиело виста», часто ему хотелось стать его частью, но одновременно он находил этот мир слишком громким, слишком ярким, слишком многокрасочным, чтобы воспринимать его в больших дозах. Бобби достал из книжного шкафа один из альбомов, сел на кровать, читая стихотворения-картинки. Томас и Джулия сидели, как прежде, соприкасаясь коленями, отставив банки коки, взявшись за руки, иногда глядя друг на друга, иногда нет, ощущая близость друг к другу. Джулии эти ощущения требовались никак не меньше, чем Томасу. Мать Джулии погибла, когда ей исполнилось двенадцать лет. Ее отец умер восемь лет спустя, за два года до того, как Бобби и она поженились. Ей тогда было только двадцать, она работала официанткой, чтобы иметь возможность оплачивать обучение в колледже и однокомнатную квартиру, которую снимала на пару с другой студенткой. Родители ее не были богатыми, хотя и оставили Томаса дома. На его содержание и ушли практически все их небольшие накопления. Когда умер отец, Джулия не могла снимать квартиру для себя и Томаса, не говоря уже о том, чтобы оплачивать дорогостоящие услуги по уходу за ним, поэтому ей пришлось отдать брата в интернат для умственно неполноценных детей, который содержался на средства штата. И хотя Томас ничем не выражал своей обиды, сама она рассматривала принятое ею решение как предательство. Джулия собиралась защитить диплом по криминалистике, но на третьем году обучения ушла из колледжа и перевелась в академию шерифов. Четырнадцать месяцев проработала помощником шерифа, прежде чем встретила Бобби и вышла за него замуж. Жила она, перебиваясь с хлеба на воду, совсем как какая-то бомжиха, экономя каждый цент, в надежде скопить сумму, достаточную для покупки дома, в котором могла бы жить с Томасом. Вскоре после их свадьбы, когда частное детективное агентство сменило название, из «Дакота инвестигейшнс» превратилось в «Дакота-и-Дакота», они перевезли Томаса к себе. Но нормированного рабочего дня у них не было, работали они, сколько требовало то или иное расследование, а больным СД, пусть они что-то и могли делать самостоятельно, требовался постоянный присмотр. Стоимость трех квалифицированных сиделок оказалась даже выше, чем стоимость содержания в таком первоклассном интернате, как «Сиело виста», но они предпочли бы сиделок, если б смогли найти надежных и квалифицированных. Когда окончательно стало ясно, что работать, иметь личную жизнь и обеспечивать Томасу должный уход невозможно, они привезли его в «Сиело виста». И хотя трудно было представить себе более комфортабельный интернат, Джулия сочла, что вторично предала брата. А тот факт, что в «Сиело виста» он был счастлив, буквально расцвел, не уменьшало ее чувство вины. Одна часть Мечты, немалая часть, состояла в том, чтобы иметь свободное время и достаточные материальные ресурсы, позволяющие забрать Томаса из интерната и перевезти домой. Бобби оторвался от альбома, когда Джулия спросила: – Томас, ты не хотел бы погулять с нами? Томас и Джулия по-прежнему держались за руки, и Бобби увидел, как при словах Джулии напряглись пальцы Томаса. – Мы могли бы съездить к океану. Погулять по берегу. Поесть мороженого. Что скажешь? Томас нервно глянул на ближайшее окно, за которым синело чистое небо и летали морские чайки. – Снаружи плохо. – Немного ветрено, сладенький. – Я не про ветер. – Мы отлично проведем время. – Снаружи плохо, – повторил он и начал жевать нижнюю губу. Иногда он стремился выйти в мир, но случалось, что боялся его, словно в воздухе за пределами «Сиело виста» распылили сильнейший яд. Переубедить Томаса, когда у него возникал приступ агорафобии[8], не представлялось возможным, и Джулия более не настаивала. – Может, в следующий раз. – Может. – Томас смотрел в пол. – Но сегодня там действительно плохо. Я… это чувствую… плохое… у меня по коже бежит холод. Какое-то время Бобби и Джулия пытались заговаривать на разные темы, но Томас не откликался. Молчал, не шел на визуальный контакт, не подавал вида, что слышит их. Наконец в комнате повисла тишина, которую Томас разорвал лишь через несколько минут: – Не уходите пока. – Мы не уходим, – заверил его Бобби. – Если я не могу говорить… это не значит, что я хочу, чтобы вы ушли. – Мы это знаем, малыш, – ответила Джулия. – Я… вы мне нужны. – Ты тоже мне нужен. – Джулия подняла одну из рук брата, с толстыми пальцами, и поцеловала костяшки. Глава 16 Купив электрическую бритву в аптечном магазине, Фрэнк Поллард побрился и умылся в туалете автозаправочной станции. Потом остановился у торгового центра, купил чемодан, нижнее белье, носки, пару рубашек, джинсы, разные мелочи. На автомобильной стоянке у торгового центра, где украденный «шеви» раскачивало порывами ветра, уложил все покупки в чемодан. Поехал в мотель в Ирвайне, снял номер на имя Джорджа Фарриса, воспользовавшись одним из двух комплектов документов, расплатился наличными из-за отсутствия кредитной карточки. Зато наличных хватало с лихвой. Он мог бы остаться в окрестностях Лагуны, но чувствовал, что подолгу задерживаться в одном месте нельзя. Возможно, его осторожность основывалась на опыте, который дался дорогой ценой. А может, он бежал так долго, что, останавливаясь, более не чувствовал себя в своей тарелке. Номер мотеля оказался большим, чистым, у дизайнера интерьера был хороший вкус. Белое дерево, светло-синяя и персиковая обивка стульев, светло-зеленые занавески. Общий стиль был подпорчен разве что коричневым в крапинку ковром, выбранным лишь потому, что хорошо скрывал пятна. В результате создавалось ощущение ирреальности, казалось, что легкая, воздушная мебель не стоит на темном ковре, а парит над ним. Запершись в номере, Фрэнк просидел на кровати, подложив под спину гору подушек. Телевизор он включил, но не смотрел на экран. Вместо этого пытался заглянуть в черную дыру собственного прошлого. Старался изо всех сил, но не мог вспомнить ту часть своей жизни, что предшествовала его пробуждению в темном проулке прошлой ночью. Какой-то странный и крайне враждебный образ формировался на границе воспоминаний, и Фрэнк с неохотой начал склоняться к мысли, что, возможно, в его случае потеря памяти – счастье. Ему требовалась помощь. С учетом дорожной сумки, набитой долларами, и двух комплектов документов он полагал, что к властям обращаться неразумно. Взял с одного из прикроватных столиков увесистый том «Желтых страниц», просмотрел раздел частных детективов. Но слова эти, «частный детектив», вызывали в памяти фильмы с Хэмфри Богартом[9] и казались анахронизмом в этот современный век. Как человек в длинном пальто и широкополой шляпе сумеет помочь ему вернуть память? В конце концов под завывания ветра Фрэнк вытянулся на кровати, чтобы компенсировать хотя бы часть сна, которого его лишили прошлой ночью. А несколько часов спустя, примерно за час до наступления темноты, внезапно проснулся, вскрикивая, жадно ловя ртом воздух. Яростное биение сердца грозило разнести грудную клетку. Сев и перекинув ноги через край кровати, он увидел, что руки его влажные и алые. На рубашке и джинсах появились пятна крови. Часть крови, но, несомненно, не вся была его собственной, потому что на обеих руках кровоточили глубокие царапины. Саднило лицо, и в ванной в зеркале над раковиной он увидел две длинные царапины на правой щеке, третью – на левой, а четвертую – на подбородке. Он не мог понять, как такое могло случиться с ним во сне. Он сам поцарапал себя в снящемся ему кошмаре? Но он не помнил никакого кошмара, и никто другой не мог подобраться к нему и так расцарапать, потому что он бы сразу проснулся. Получалось, что он бодрствовал, когда все это произошло, а потом вновь улегся на кровать и заснул, полностью забыв про этот инцидент, точно так же, как полностью забыл свою жизнь до того момента, как очнулся в проулке прошлой ночью. В панике он вернулся в спальню, обошел кровать, заглянул в стенной шкаф. Не знал, что искал. Возможно, труп. Не нашел ничего. Сама мысль об убийстве вызывала у него тошноту. Он знал, что не способен убить, разве что при самозащите. Тогда кто расцарапал ему лицо и руки? Чья на нем кровь? Фрэнк вновь прошел в ванную, снял испачканную одежду, скрутил и связал в тугой узел. Вымыл лицо и руки. Вместе с другими бритвенными принадлежностями он купил кровоостанавливающий карандаш и воспользовался им, чтобы остановить кровотечение. Когда встретился взглядом с отражением собственных глаз в зеркале, в них стоял такой страх, что он тут же отвернулся. Фрэнк переоделся в чистое, схватил с комода ключи от автомобиля. Он боялся того, что может обнаружиться в салоне или багажнике. У двери, открывая врезной замок, отметил, что ни дверная коробка, ни сама дверь в крови не измазаны. Если бы он провел какую-то часть второй половины дня вне номера, а потом вернулся с залитыми кровью руками, он точно не стал бы оттирать дверь, прежде чем улечься на кровать. И потом, он не видел в номере окровавленных полотенец или салфеток, которыми мог бы стирать с двери пятна крови. Над головой висело чистое небо, яркое солнце подобралось к самому западному горизонту. Кроны растущих у мотеля деревьев гнулись и трещали под холодным ветром. На бетонной дорожке, которая вела к двери его номера, крови не было. Как и в салоне автомобиля. Как и в багажнике. Стоя у открытого багажника, Фрэнк смотрел на залитый солнечным светом мотель, на стоянку. В трех номерах от него мужчина и женщина лет двадцати пяти вынимали чемоданы из их черного «понтиака». Еще одна пара и их дочь-школьница спешили по крытой дорожке к ресторану мотеля. Фрэнк осознал, что он не мог выйти из номера, совершить убийство и вернуться незамеченным при свете дня и залитый кровью. В номере он подошел к кровати, занялся изучением смятых простыней. Да, алые пятна на них были, но простыни не пропитались кровью, как обязательно случилось бы, если б кого-то убили на этой кровати. Конечно, если бы вся кровь была его, она бы в основном попала на рубашку и джинсы. Но он по-прежнему не мог поверить, что расцарапал себя во сне (одна рука царапала другую, обе – лицо), не пробудившись. А кроме того, его расцарапали острыми ногтями, тогда как у него ногтей практически не было, он обгрыз их до кожицы. Глава 17 К югу от интерната «Сиело виста», между Корона-дель-Мар и Лагуной, Бобби загнал «самурай» в угол автомобильной стоянки общественного пляжа. Вместе с Джулией спустился к воде. Поверхность моря напоминала синевато-зеленый, с прожилками серого мрамор. Между волнами вода темнела, ближе к гребню, наоборот, светлела, пробиваемая лучами большущего заходящего солнца. Волна за волной накатывала на берег, большие, но не огромные, с шапками пены, которую то и дело срывал ветер. Серфингисты в черных гидрокостюмах руками гнали доски в океан, навстречу большой волне, чтобы до наступления сумерек прокатиться на ней в последний раз. Другие, тоже в гидрокостюмах, стояли кружком, пили что-то горячее из термосов или газированное из банок. Для загара день выдался слишком холодным, поэтому, кроме серфингистов, на пляже никого не было. Бобби и Джулия нашли небольшой холм, достаточно далеко от воды, чтобы до них не долетали брызги от волн. Сели на жесткую траву, которая островками росла на песчаной, с избытком соли почве. – В таком месте, – первой заговорила Джулия. – С таким видом. Не очень большой дом. – Большой и не нужен. Одна гостиная. Спальня для нас, вторая – для Томаса, может, уютный кабинет-библиотека с книжными стеллажами. – Нам даже не нужна столовая, но я хотела бы большую кухню. – Да. Кухню, в которой можно жить. Джулия вздохнула: – Музыка, книги, настоящая домашняя еда вместо той, что мы перехватываем на ходу, много времени, чтобы сидеть на крыльце и наслаждаться открывающимся с него видом… и мы трое, вместе. Это была последняя часть Мечты: домик у моря, простая, неприхотливая жизнь и финансовые ресурсы, позволяющие уйти на пенсию на двадцать лет раньше положенного срока. У Бобби и Джулии было много общего, и среди прочего – четкое осознание, что жизнь коротка. Разумеется, об этом знали все, но большинство людей отгоняли эту мысль, живя так, словно впереди у них бесконечные завтра. Если бы большинство людей не закрывали глаза на неизбежность смерти, они бы не волновались до такой степени из-за исхода спортивного матча, не переживали, следя за перипетиями сюжета мыльной оперы или кознями политиков, не обращали бы внимания на многое и многое другое, сущие пустяки в сравнении с приходом бесконечной ночи, которая в конце концов наступала для каждого. Они бы не тратили время, стоя в очереди в кассу в супермаркете или проводя его в компании дураков и зануд. Возможно, за этим миром людей ждет еще один, может, он называется раем, но рассчитывать на это не стоило. Рассчитывать можно только на темноту. При таком раскладе самообман следовало почитать за счастье. Ни Бобби, ни Джулия не были нытиками. Она знала, как наслаждаться жизнью, он в этом от нее не отставал, но ни один из них не принимал хрупкую иллюзию бессмертия, которая для большинства людей служила защитой от признания неминуемости смерти. Бобби и Джулия отдавали себе отчет в том, что смерти не избежать, но при этом их не переполняла тревога, они не впадали в депрессию. Просто отличались сильным желанием не посвящать всю жизнь бессмысленной суете, изыскивали финансовые возможности, которые позволили бы прожить многие и многие годы, как им того хотелось. С развевающимися на ветру каштановыми волосами, Джулия, прищурившись, всматривалась в далекий горизонт, залитый медово-золотым светом заходящего солнца. – Что пугает Томаса в окружающем мире, так это люди, много людей, – продолжила Джулия. – Но он будет счастлив в маленьком домике, на тихом берегу, при минимуме людей. Я уверена, будет. – В этом нет никаких сомнений, – заверил ее Бобби.