Глядя, как жмутся друг к другу впечатленные жутким рассказом дети, Фандорин был близок к отчаянию. Что он мог противопоставить этому нагнетанию ужасов, да ещё столь мастерски исполненному? Как объяснишь маленьким обитателям этой лесной глухомани, что мир широк и прекрасен? Слов, которые знает Фандорин, они не поймут. А доступной им речью не владеет он… Эх, Масу бы сюда. Японец отлично умеет разговаривать с ребятишками… Дышать было уже почти нечем, по спине и по груди струйками стекал пот. – А… а вот в городе Москве есть к-колокол большой-пребольшой, – неуверенно начал Эраст Петрович. – С избу величиной. Царь-Колокол называется. И ещё Царь-пушка. Её д-двадцать лошадей с места не сдвинут. Вот… Он замолчал, чувствуя себя полным идиотом. – Чай, колокол громко гудит? – спросила конопатая соседка, глядя на него снизу вверх ещё мокрыми от слёз глазами. – Он не гудит. Он расколотый. С к-колокольни упал.. – А пушка далеко палит? – спросил кто-то из мальчишек. – Из неё не с-стреляли никогда… Других вопросов не было. Хорош «сизый голубь», нечего сказать, разозлился на себя Фандорин. – А в стране Африке живёт зверь жираф. Сам на четырёх ногах, жёлтый, в чёрный горох. И шея у него длинная-предлинная. Подойдёт к дереву и с любой ветки что хочешь достаёт. – И яблоки? – спросили из темноты. – И яблоки, и груши, и сливы, – подтвердил Эраст Петрович. – А ещё там живёт огромная-преогромная свинья, называется бегемот. Целый день в болоте лежит, грязью сама себя поливает. А другая свинья, ещё больше, называется слон. Вот с такими ушами, и нос как труба. Наберёт воды, плюнет – все с ног валятся. Кто-то неуверенно хихикнул. Ободрённый Фандорин продолжил: – В другой стране, Австралии, проживают мишки, лучше которых нет зверей на свете. Маленькие, пушистые. Едят одни только листья. Пожуют-пожуют, обнимут ветку и давай спать. Зовётся этот мишка «коала». Я раз подошёл, на руки его сонного взял. А ему всё равно – меня точно так же обнял и знай дальше спит. Мягкий! Они слушали, ей-богу слушали! Он заговорил ещё быстрее, смахивая со лба пот: – А в стране Японии есть борьба такая. Толстяки борются. Каждый, будто шар. Выйдут на круг и животами толкаются. Кто ловчей пихнется, тот и победил. Все вокруг засмеялись, а соседка в красных варежках сказала: – Ну про толштяков это ты брешешь. – Я б-брешу? – обиделся Эраст Петрович. – На, сама гляди! Вынул подарок Масы, платок с борцами сумо. Развернул, показал. Дети, кто на четвереньках, кто пригнувшись, сползлись со всех сторон, разглядывая диковину. Свечи начинали гаснуть – не хватало кислорода, и Фандорин подсветил фонариком. – Ух ты! – зашумели мальчишки. – Дяденька, дай мне пожать! – И мне! – И мне! Кажется, дело шло на лад. Вдруг Фандорин вновь почувствовал, что на него накатывает странное оцепенение. Язык сделался неповоротлив, все члены словно онемели. Кирилла смотрела на него неподвижным взглядом, и он физически ощущал неописуемое словами, но явственное воздействие этой месмеризующей силы. Он заставил себя отвернуться от пророчицы, глядеть только на склонённые детские головки, и наваждение отступило. – На белом свете м-много чего есть, – громко сказал он. – Высокие горы, синие моря, зелёные острова. И люди на свете все разные. Есть злые, но много и добрых. Есть г-грустные, а есть и весёлые. С одними хорошо говорить, с другими хорошо дело делать. Сколько всего Господь для вас напридумывал! Как же уйти, ничего толком не посмотрев, не попробовав? Разве Господу не обидно? Эраст Петрович умолк, ибо не знал, что ещё сказать. Белобрысый мальчонка, что сидел слева, спросил: – А вот ещё сказывали, врут ай нет, будто есть такой сахар чёрный – щикалат. Сладкий – жуть. – Есть, – встрепенулся Фандорин, благодарный за подсказку. – А ещё м-мармелад – это как сок, только его жевать можно. Вафли… – Вафлю я ел, тятька из города привозил. – Белобрысый повернулся к Кирилле и твёрдо объявил. – Матушка, я домой хочу. – Я тоже. Ныне суббота, мамка пирогов напечёт. – И меня отпусти! – И меня! Полуобернувшись к пророчице, но избегая смотреть ей в глаза, Эраст Петрович как можно спокойнее сказал: – Пускай идут, кто хочет. А мы останемся. В пещере стало шумно. Ребятишки заспорили между собой. Одни убеждали остаться, другие уходить. Кто-то из мальчишек, разгорячившись, полез драться. Поднялся гвалт: крики, плач, ругань. И здесь произошло то, чего Фандорин больше всего боялся. Услышав, что в мине начался какой-то непонятный переполох, ожидавшие снаружи мужчины решили вмешаться. Их, конечно, тоже можно было понять. Легко ли столько времени томиться в неизвестности и бездействии? На дощатую дверь обрушились мощные удары, и она не выдержала, треснула пополам. Внутрь хлынул свежий морозный воздух. Он-то и решил дело. Дуновение жизни, вторгшееся в подземную яму, подействовало сильнее любых доводов и призывов. Словно притянутые мощным магнитом, дети гурьбой, толкаясь и давясь, кинулись к выходу. – Стойте, дурачки! Пропадёте! – истошно выкрикнула Кирилла. Хотела ухватить, удержать, но Фандорин зорко следил за каждым её движением и с места, пружинистым прыжком, скакнул на пророчицу – намертво вцепился в запястье, к которому была прикреплена проволока, и прижал его к полу. За свою жизнь Эрасту Петровичу приходилось множество раз драться врукопашную, подчас с очень серьёзными противниками. Но никогда ещё он не встречал такого остервенения, с каким сопротивлялась эта тонкая, иссушенная постом женщина. Удар ребром ладони по шейным позвонкам на неё не подействовал. Короткий, но сильный хук в висок тоже. Хрипя от ярости, Кирилла пыталась рвануть нить, а другой рукой вцепилась врагу в горло, да так, что продрала ногтями кожу – на фандоринскую рубаху хлынула кровь. С другой стороны на Эраста Петровича налетел кто-то ещё. Острые зубы впились в кисть руки, которой он пытался стиснуть Кирилле сонную артерию. Полкашка! – Не сюда! – простонала пророчица. – Столб сшибай! Столб! Девчонка разжала зубы и проворная, как уж, скользнула к опоре, навалилась на неё всем телом. Столб скрипнул, но выдержал – не больно-то тяжёлым было худенькое тельце. Вытянувшись, Фандорин отшвырнул «псицу» ударом ноги. Оставалось продержаться самую малость – в проход протискивались последние из детишек. – Быстрей, быстрей! – крикнул он, наконец сжав Кирилле шею в нужном месте. Та забилась, засучила ногами, но, вопреки всем физиологическим законам, сознание не потеряла, а вдруг крепко обхватила Фандорина и повалила на себя. Просипела: – Круши-и-и! Не долее секунды понадобилось Эрасту Петровичу, чтобы высвободиться: откинул голову назад, со всей силы двинул проклятой ведьме лбом в нос, и та наконец угомонилась, обмякла. Но за эту секунду Полкашка успела отскочить к стенке и с разбега, отчаянно визжа, кинуться на столб. Помешать ей Фандорин уже не мог. Единственное, что успел – бешено оттолкнувшись, перекатиться ближе к выходу. Затрещало дерево, дрогнула земля, а потом наступил конец света – сделалось чёрным-черно и очень тихо. Лучами во все стороны Очнулся Эраст Петрович оттого, что на лицо ему упала горячая капля. Потом ещё одна. – Окиро, данна, окиро![29] – приговаривал срывающийся, плачущий голос.