С укором взглянул губернский секретарь на любимого начальника. – Зачем обижаете умирающего, господин Фандорин? Грех это. От обиды ещё воздуху выдавилось, малая толика: – Яд… и боль адская… – Ещё бы не боль – такими зубищами хватануть. – Шеф задумчиво осмотрел рукавицу, всю в точках от змеиных зубов. – Б-брезент не прокусила, а вашу лайку – запросто. Больно, но не опасно. Змея-то неядовитая. Это, Тюльпанов, амурский полоз. На основании вашего д-донесения и показаний Ангелины Крашенинниковой – а она понаблюдательней вас – я справился в волостной читальне по зоологическому атласу. Великолепнейший экземпляр, не правда ли, Антон Максимилианович? Земец был бледен и тряс головой, словно отгоняя наваждение. Анисий же молча – возможности говорить уже не было – ткнул себя в кадык: а как же, мол, паралич дыхания? Шеф велел: – Ну-ка скажите: «Ап-чхи!» Тюльпанов удивился, но чихнул. И – чудо из чудес – сам не заметил, как вдохнул немножко воздуха. Потом ещё, ещё и, наконец, задышал полной грудью. – Да кто вы такой, господин ряженый? – очнулся от потрясения председатель. – Кто это, Анисий Питиримович? И что за странные инсинуации в мой адрес? Эраст Петрович повернулся к земцу: – Я – коллежский советник Фандорин. А у вас, как я вижу, новая фляга? – Он показал на сияющую медную фляжку, что висела на поясе у Антона Максимилиановича. – А где же старая? Держу пари, что она была обшита замшей и имела чудесную серебряную к-крышечку, которая могла использоваться в качестве чарки. Предложение этого странного пари отчего-то возымело удивительный эффект. Народный избранник перестал протестовать и попятился. VI – Скажите, Тюльпанов, вы сами-то читали п-протокол, который выслали мне позавчера? Тот, где исправник описывает место смерти Крашенинникова? – Шеф смотрел на своего помощника с укоризной. – Нет, а зачем? Просто велел ему сразу писать под синьку… Я ведь видел всё собственными глазами и изложил вам в донесении. – В том-то и штука. Вы написали, что на столе стояла замшевая фляга со стаканчиком, а исправник никакой фляги не приметил. Это означает, что за время, пока вы пребывали в б-бесчувствии, сей сосуд со стола загадочным образом исчез. Не полоз же его с собой унёс, верно? Анисий похлопал глазами и сдвинул белёсые брови. – Там не было никого кроме меня и дочери Крашенинникова! – Именно поэтому сначала я заподозрил девушку. Вчера утром её величество со свитой наконец отбыли в Петербург, и я тут же отправился сюда. Разыскал в Ильинском Крашенинникову, расспросил её как следует. Если бы она сказала, что никакой фляги не видела – это означало бы, что она и есть п-преступница. Ведь она очнулась раньше вас. Но Крашенинникова отлично разглядела и описала флягу, а заодно припомнила, что после обморока фляга со стола исчезла. Отсюда следует что неподалёку находился кто-то третий, наблюдавший за вами из темноты. После того как Крашенинникова подробно описала мне змею и я установил, что это безвредный полоз, стало ясно: приказчик умер не от укуса. Отрава, вероятнее всего, содержалась в т-таинственным образом испарившейся фляге. Некий гость, которого Самсон Степанович принимал у себя в сторожке, угостил его отравленным напитком, а потом сделал на шее мертвеца два маленьких надреза, имитирующих змеиный укус. Доморощенного волостного эксперта эта уловка отличным образом провела. Из-за того, что полоз не какой-нибудь, а именно амурский, выйти на истинного убийцу мне было нетрудно. Фандорин смотрел уже не на Анисия, а на председателя, который стоял неподвижно, кусая побелевшие губы. – Кто кроме вас, Блинов, мог привезти сюда амурского полоза? Вы в прошлом году вернулись с Дальнего Востока. Тигровых шкур не добыли, но зато обзавелись великолепным живым трофеем. Цель у вас была невинная и даже похвальная: отвадить крестьян-браконьеров от Гниловского болота, чтоб не уничтожали редких птиц и не мешали вам охотиться. План остроумный, и отлично удался. Но кроме суеверных крестьян вашего полоза видел и Крашенинников. Во всяком случае, он знал, что Скарпея – не выдумка местных кликуш, только следователю про это не говорил. Очевидно, боялся, что его сочтут сумасшедшим. Кстати говоря, Тюльпанов, я с самого начала не держал Самсона Степановича на подозрении. Знаете, почему? Потому что он разбрасывал по краю пруда отравленную приманку для змеи. – Почему отравленную, шеф? – удивился Анисий. – С чего вы взяли? Фандорин лишь вздохнул: – А кошка к-конторщика Серегина? Совершенно очевидно, что её погубило крашенинниковское угощение. Нет, Самсон Степанович не поверил в волшебную Скарпею, и вы, Блинов, решили, что спокойней будет его отправить на тот свет. К тому же у вас возник замысел свалить всё на Крашенинникова, и это вам почти удалось. Вы навестили приказчика в сторожке, угостили отравленным вином и обставили место преступления нужным вам образом. Засунули в карман мертвецу камышовую дудочку, миску для молока притащили, а мешок с мышами и лягушками бедный Самсон Степанович сам припас – для вашей экспозиции очень кстати. Однако вы забыли на столе вашу флягу, и пришлось за ней возвращаться. Подготовленный вами натюрморт со змеёй напугал очевидцев до потери сознания, так что улику вы б-беспрепятственно устранили, но на душе у вас всё же было неспокойно. Девушка вас не слишком тревожила – ей обратно в Баскаковку дороги нет, но вот Тюльпанов… Вдруг он всё же вчитается в исправников протокол и обратит внимание на исчезновение фляги? И вот вы придумали избавиться от свидетеля ловким и совершенно безопасным для вас образом. Вывели Тюльпанова прямо на нору, где обитала приручённая вами змея, и вынудили его самого… – Погодите, сударь! – прервал обвинителя Антон Максимилианович. – Но вы же сами только что сказали: змея неядовита. Если я такой злодей, каким вы меня рисуете, ваш помощник ничем не рисковал, суя руку в нору! – На примере Баскаковой вы имели возможность убедиться, что страх и самовнушение убивают впечатлительного человека вернее ножа. Тюльпанов не сомневался в том, что укус змеи смертельно ядовит, и свято верил в паралич д-дыхания. От этого он и в самом деле задохнулся бы – всё шло к тому. Губернский секретарь прижал ладонь к груди и вдохнул глубоко-глубоко. Господи, какое счастье дышать, просто дышать! Рядом был ещё один совершенно счастливый человек – скудоумный мужичок. Он сидел на земле и любовно поглаживал пузырящуюся, ходящую волнами рогожу. Лишившись одного друга, дальневосточная рептилия тут же обзавелась новым, куда более верным. – Шеф, а зачем было губить Баскакову? – спросил Анисий, не сомневаясь, что Эраст Петрович, как всегда, прав. – Какая ему корысть? – Да самая прямая. По должности председателя уездной земской управы Блинов раньше всех узнал о грядущем железнодорожном строительстве и понял, каким лакомым куском становится Баскаковка. Положение у этого господина отчаянное. Я узнал в губернаторской канцелярии, что Пахринскую управу подозревают в нешуточном хищении общественных денег, готовится ревизия. Дело пахло судом и тюрьмой. Господину Блинову были отчаянно нужны деньги, чтобы покрыть растрату. Вот он и разработал отменно ловкий п-план. Уж больно соблазнительно обстоятельства сложились, не правда ли, Антон Максимилианович? Единственный сын Баскаковой погиб, у помещицы от горя случилась сердечная болезнь, да и рассудок помрачился. Должно быть, она сама принялась твердить о Скарпее, которая непременно явится за последней из рода Баскаковых. Ведь как раз незадолго перед тем господин Петров раскопал эту старинную легенду… Вы знали, что теперь наследницей Баскаковки является Варвара Ильинична, ваша единомышленница по части служения общественному б-благу… Человек вы красноречивый, вам без большого труда удалось уговорить барышню составить завещание в пользу земства… – Заметьте: земства, а не в мою собственную! – вторично попытался отразить штурм Антон Максимилианович. – Даже Тюльпанов, и тот сообразил, какую выгоду распорядителю общественной недвижимости сулит право раздавать участки в аренду. На слово «даже» Анисий обиженно выпятил губу, а Эраст Петрович сказал ему: – Здесь, Тюльпанов, пахнет взяткой не в пять и не в десять тысяч, как вы предположили в письме, а куда более крупными суммами. Аренда дачных участков сулит застройщикам прибыли по двести тысяч в год, так что на бакшиш они не поскупились бы. – Коллежский советник покачал головой. – Боюсь, м-мода на дачи рано или поздно совершенно развратит подмосковные власти. Слишком уж велик соблазн лёгкого обогащения. Фандорин вынул платок и принялся тщательно протирать лицо, с которого постепенно исчезали морщины, а кожа из землистой становилась все белее и белее. – Три убийства, Блинов. Вот итог вашей мистификации. Чтобы свести в могилу бедную Баскакову, достаточно было показать ей дальневосточного змея. Но с Варварой Ильиничной вам пришлось уже самому руки марать. Именно скрученное в жгут полотенце, Тюльпанов. Полагаю, что в этом случае вы восстановили картину преступления верно. Смелая была затея – сделать свидетелем московского расследователя. Вы, Блинов, выпустили «Скарпею» немножко поползать под окном, и «волшебная» версия получила ещё одно подтверждение… Кстати, как зовут вашу приятельницу? – кивнул коллежский советник на шевелящийся мешок. Антон Максимилианович, кажется, понял, что запираться бессмысленно, и криво усмехнулся. – Виктория… Я что, должен считать себя арестованным? Шеф отвернулся и негромко сказал: – А это как вам будет угодно. Не того ждал Тюльпанов – подумал, что ослышался. Председатель же сглотнул, поморгал глазами. После недолгой паузы коротко поклонился: – Благодарю… Взял берданку за ремень и неторопливо пошёл прочь. На ходу сорвал чахлый болотный цветок, понюхал. Ещё несколько шагов, и за спиной Блинова сомкнулась высокая, в полтора человеческих роста трава. – Не сбежит? – усомнился Анисий. – Куда? Пойдёт по Руси-матушке с сумой, подаяния просить? Не тех п-привычек господин. А поймают – бессрочная каторга. Дадим Антону Максимилиановичу пять минут, избавим земскую идею от лишней компрометации. Несчастные случаи на охоте, увы, не редкость. – Фандорин брезгливо потёр щеку, всю в россыпи розовых укусов. – Поскорей бы назад в Москву. Не нравится мне этот пленэр. Здесь не комары, а какие-то пираньи. – Шеф… – Анисий замялся. – Ну что ещё? – Я про Гелю, дочку Крашенинникова… Достойнейшая девица. Ведь какой ужас пережила, одна-одинёшенька осталась. Пропадёт она здесь. Жалко. Нельзя для неё что-нибудь сделать? – Хорошо. Заберём «достойнейшую девицу» с собой. В зарослях грохнул выстрел, по болоту метнулось короткое, суетливое эхо. Анисий вздрогнул плечами и троекратно перекрестился. Зато дурачка трескучий, перекатистый звук развеселил. Не переставая поглаживать свой ненаглядный мешок, он крикнул: – У-бу-бух! И радостно засмеялся. Одна десятая процента 1 Квартальное совещание правоохранительных инстанций в присутствии его сиятельства проходило так, как положено проходить церемониально-отчётным мероприятиям подобного рода, то есть напоминало скучный и торжественный балет вроде Адановой «Жизели». Сначала исполнил своё адажио прокурор судебной палаты, посетовавший на ужасающую статистику тяжких преступлений в Белокаменной – за истёкшие три месяца целых семь смертоубийств. Потом мажорное па-де-де станцевали обер-полицеймейстер и начальник сыскного управления: да, убийств стало больше, но все они благополучно раскрыты, а за болезненное состояние общества полицейские органы не отвечают. Его сиятельство генерал-губернатор начал задрёмывать ещё на прокуроровом докладе. На обер-полицеймейстерском повесил на грудь голову в съехавшем набок паричке, а на полковнике из сыскного уже и подхрапывал. Стар был Владимир Андреевич, недавно девятый десяток разменял. Когда глава московских сыщиков, мужчина полнокровный и зычноголосый, от рвения чересчур раскричался, князь во сне беспокойно зачмокал губами. Из-за портьеры немедленно высунулся старик в ливрее с позументами и погрозил полковнику пальцем. Это был личный камердинер его сиятельства всесильный Фрол Ведищев. Полицейский сразу же перешёл с мощного forte на легчайшее piano, a последующие участники совещания и вовсе изъяснялись чуть ли не шёпотом.