– Ладонью. Ребром ладони, – объяснил Эраст Петрович, с любопытством всматриваясь в околоточного – а ну как сейчас возьмёт и превратится в кудесника Те Гуанцзы или выкинет что-нибудь ещё более интересное? Полициант с кряхтением встал, сделал несколько шагов и, поскользнувшись, чуть не упал. – Чёрт! Шариков каких-то порассыпали. Этак и шею свернуть недолго. Подошёл к распростёртому китайцу. Нагнувшись, чиркнул спичкой. Присвистнул. – Вот те на! Его сиятельство граф Хруцкий, собственной персоной! 5 С формальным допросом арестованных решили повременить до приезда следователя, за которым Небаба послал нарочного сразу же после прибытия в участок. Из временного вида на жительство, предъявленного китайцем, следовало, что зовут его Фан Чэнь, от роду ему шестьдесят семь лет, а проживает он в доме графа Хруцкого, где состоит на должности повара. По-русски Фан Чэнь знал всего несколько слов, а использовать в качестве переводчика учёного востоковеда при данных обстоятельствах было бы по меньшей мере странно. – Посадите китайца пока что в к-кутузку, – велел околоточному Фандорин. – Его роль в этой истории более или менее ясна. Хозяин приказал ему следить за мной, при первой же возможности стянуть чётки и доставить к условленному месту встречи. Не правда ли, Лев Аристархович? Граф Хруцкий сидел в углу, на колченогом табурете, и, ввиду своей чрезмерной спортивности, был прикован цепью к пыльной чугунной печке. Он уже совершенно оправился, сидел вольно, скрестив ноги в узких, полотняных штанах, а о неудачном падении напоминало только серое полотенце, которым его сиятельству обмотали зашибленный затылок. Бархатная китайская шапочка валялась на полу, чёрную матерчатую куртку граф расстегнул, так что обнажилась не только грудь, но и поджарый, мускулистый живот, однако Хруцкого это, похоже, ничуть не смущало. – Истинная правда, Эраст Петрович, – ответил арестованный, с интересом разглядывая надворного советника. – Фан ничего не знал. Я сказал, что чётки принадлежат мне и что вы выманили их у меня обманом. Он милый, безобидный старик и отличный знаток классической сычуаньской кухни. – Да что за чётки такие, ваше сиятельство? – не выдержал околоточный. – Какая в этих камешках особенная ценность, что вы из-за них на этакую страсть пошли? Пряхина топором нашинковали, нас с господином Фандориным чуть не порешили. Ведь на каторгу пойдёте, лет на двадцать! За что? Вместо ответа Хруцкий вопросительно посмотрел в глаза Эрасту Петровичу, словно желая понять, многое ли тому известно. – Долго объяснять, Макар Нилович, – сказал чиновник. – Эти чётки принадлежали одному китайскому м-мудрецу, который жил много столетий назад. Его звали Те Гуанцзы. Во всяком случае, Лев Аристархович верит, что это именно те чётки. Хотя никакого Те Гуанцзы, скорее всего, не существовало, и история про нефритовые чётки не более чем легенда. – Браво, Фандорин, я вас недооценил, – прошептал граф и, повысив голос, присовокупил. – Только Те Гуанцзы существовал, и это действительно его чётки. Эраст Петрович развёл руками: – Я не знаток даосских легенд и спорить с вами не берусь. Да и потом, мы ведь тут оказались не для учёного диспута, а совсем по иному поводу. Когда я прочёл на одной из бусин полустёртый иероглиф «те», мне вдруг вспомнился миф о тайшаньском кудеснике, имя которого начинается с того же знака. Я порылся в сборнике танских новелл о волшебных преданиях старины и понял, чем эти скромные бусы могут быть ценны для человека, одержимого некоей безумной идеей. Ошибся я только в одном – был уверен, что преступник непременно китаец. Следовало вспомнить и о китаеведах… Граф понимающе усмехнулся: – И вы отправились в Китайскую слободу, чтобы выловить злодея на живца? – Разумеется. Ведь к-китайцев в Москве не так много, всего две-три тысячи, и живут они кучно. Белый человек с нефритовыми чётками в руках, слоняющийся по китайским харчевням и притонам, не мог остаться незамеченным… Скажите, Лев Аристархович, вы ведь нарочно позавчера явились на бал? Знали, что я непременно там буду, и хотели, чтобы я заинтересовался убийством антиквара? Но зачем вам понадобилось впутывать меня в эту историю? К чему идти на т-такой риск? – Про вас, Фандорин, говорят, что вы видите сквозь землю на семь вершков и можете разгадать любую загадку. Я хорошо запомнил наш давний разговор – вы тогда произвели на меня впечатление исключительно проницательного и наблюдательного человека… – И вы решили, что я найду то, чего не смогли найти вы? – Ну вот видите, я же говорю – вы проницательны, – то ли всерьёз, то ли с издёвкой проговорил китаевед. – Хорошо, это ясно. Но каким образом вы узнали, что мне удалось н-найти чётки? Утром я обнаружил немудрящий пряхинский тайник, а уже вечером вы попытались меня убить. Небаба ни с того ни с сего закашлялся, да так старательно, что Фандорин сразу же повернулся к околоточному. – Вы? Это вы ему сказали? Но з-зачем? Хотели проверить у специалиста, насколько ценны чётки? Что, сразу из лавки отправились к графу? – Никак нет, – прогудел сконфуженный Макар Нилович. – То есть, правду сказать, было у меня такое соображение, но не понадобилось. Только с вами распрощался, пошёл в участок протокол писать, гляжу – навстречу их сиятельство идут. Ну, я, дурак, и обрадовался. Вот, думаю, удача… – Да уж, удача редкостная, – едким тоном подтвердил Фандорин и снова обернулся к графу. – Что, Лев Аристархович, невтерпёж было? Ходили вокруг лавки к-кругами? И, разумеется, сказали околоточному надзирателю, что найденным чёткам цена пять рублей? – Три, – ответил Хруцкий. – Три рубля и четвертак. Именно за эту сумму покойный Силантий Михайлович неделю назад приобрёл у какого-то искурившегося китайца нефритовые чётки. Я много слышал и читал об этом священном предмете, когда проходил послушание и искус в Шанлянской обители. Двадцать пять вытертых от времени нефритовых шариков, каждый диаметром в цунь, и на одном – первый иероглиф имени Вечноживущего… Чётки исчезли во время маньчжурского нашествия и считались безвозвратно потерянными. Сколько раз я представлял их себе, сидя на высокогорном снегу в позе «цзя чи» или ломая ребром ладони ежедневные восемьсот восемьдесят восемь бамбуковых палок… – Голос арестованного стал мечтательным, глаза затуманились, веки прикрылись. Эраст Петрович немного подождал и неделикатно нарушил воспоминания востоковеда: – Итак, вы пришли к Пряхину посмотреть, не появилось ли в лавке чего-нибудь новенького, и увидели нефритовые чётки. Не поверили своему счастью, затрепетали, схватили лупу, возблагодарили Небо и прочее, и прочее. Что было дальше? Хруцкий открыл глаза и вздохнул. – Да, когда Пряхин показал мне чётки и спросил, не переплатил ли он за них опиоману, я не совладал с собой. Надо было небрежно пожать плечами и с видом снисхождения купить их за пять рублей. Но я совсем потерял голову. Кажется, даже заплакал… С ходу предложил Пряхину пятьсот, но Силантий Михайлович только засмеялся. Дрожащим от счастливого волнения голосом я посулил ему тысячу – он отказался. Тогда я сразу перескочил на десять тысяч, хотя для того, чтобы собрать такую сумму, мне пришлось бы продать всю мою коллекцию, да ещё и перезаложить дом. Но Пряхин уже закусил удила. У каждого антиквара есть мечта: раз в жизни раздобыть по случаю какой-нибудь раритет баснословной цены. Я пытался втолковать Силантию Михайловичу, что этот предмет ни для кого кроме меня во всей России ценности не представляет. Он не поверил. Сказал: дураков нет. Раз вы, человек небогатый, даёте десять тысяч, то миллионщик навроде Мамонтова или Хлудова мне все сто отвалит… Я долго думал, как мне добыть чётки, и в конце концов решил их похитить. Оглушил приказчика, перерыл всё вверх дном – не нашёл. Пряхин потом сам мне рассказывал, как его обворовали. Бедному Силантию Михайловичу, конечно, и в голову не пришло, что граф Хруцкий способен на разбой… – Можете не продолжать, – остановил рассказчика Фандорин. – Дальнейшее понятно. Не найдя чёток, вы впали в исступление и решили добыть реликвию любой ценой, хоть бы даже и к-кровавой. Только Пряхин оказался крепким орешком… Господи, Лев Аристархович, ведь вы университет заканчивали! Как можно из-за чего бы то ни было, хоть бы даже из-за секрета бессмертия, кромсать живого человека топором? Да и потом, недостойно учёного – верить в подобные нелепости. – Ваше высокоблагородие, – взмолился околоточный. – Пожалейте, растолкуйте, в чём дело! Какие нелепости? Какой секрет? – Да глупости, – сердито махнул рукой Эраст Петрович. – Пустые сказки. Согласно преданию, Те Гуанцзы много лет пытался найти секрет вечной жизни, в своё время раскрытый великим Лаоцзы, которому якобы удалось обрести бессмертие. В старинной книге написано, что Те Гуанцзы достиг просветления, высшей мудрости и победил смерть, перебирая зелёные нефритовые чётки. Он прожил три раза по восемьдесят лет, а потом и вовсе сумел преодолеть порог вечности, что и символизирует число двадцать пять – трижды долголетие плюс единица. Граф покачал головой, смотря на чиновника с искренним состраданием. – Тщета разума и логики перед величием духа. Бедный везучий Эраст Петрович, как же вы слепы! Что дважды спасло вас от верной смерти, если не обладание чётками Старца? Ну почему, почему они достались равнодушному профану, а не мне! – Потому, ваше сиятельство, – строго сказал на это надворный советник, задетый «профаном», – что вы не усвоили из легенды главное. Чётки Те Гуанцзы не идут в руки того, кто обладает злым сердцем. Боюсь, что в своём монастыре тайну бытия вы всё-таки не постигли – чрезмерно увлеклись ломкой бамбука. За тёмными окнами раздался грохот подъехавшей кареты, хлопнула дверца. – А вот и следователь пожаловали, – объявил околоточный, поднимаясь. Вошёл сухопарый господин в пенсне, с жёлчным заспанным лицом – Сергей Сергеевич Лемке из ведомства окружного прокурора. Поздоровался с Эрастом Петровичем за руку, задержанному поклонился, околоточному надзирателю кивнул. – Куда? – спросил Фандорин. – В Малую губернскую? – Нет, – подавил зевок Сергей Сергеевич. – Там все дворянские камеры заняты. Отвезу на Крутицкую гауптвахту. Там и допросим. Поедете? – С вашего позволения чуть позже, – ответил чиновник особых поручений. – Картина п-преступления полностью установлена. Совершите пока формальности. Я скоро буду. Двое стражников, прибывших со следователем, повели задержанного к выходу. У порога граф остановился, обернулся к Фандорину и умоляющим голосом спросил: – Вы дадите мне ещё хотя бы раз посмотреть на них? Стражник слегка подтолкнул арестанта в спину. – А всё же жаль. Такой учёный человек и на каторгу, – пожалел убийцу Макар Нилович, когда тюремная карета отъехала. – Какая там каторга, – утешил его Фандорин. – Разве вы не видите, что он совершенно безумен? Льва Аристарховича ожидает тюремная больница, отделение для б-буйнопомешанных. Небаба уселся писать рапорт приставу о раскрытии убийства и поимке душегуба. Пыхтел, яростно скрипел пером, беспрестанно вытирал платком малиновый лоб – в общем, был занят делом. А вот чиновник особых поручений расхаживал по унылому кабинету безо всякого видимого смысла. Вздыхал, нервно пощёлкивал пальцами, вглядывался через окно в темноту, один раз даже открыл дверь, как бы намереваясь уйти, но околоточный, подняв голову от писанины, отсоветовал: – Ночь тёмная, ни беса не видно. Разминётесь. Придёт ваш азиат, никуда не денется. Маса явился только через час. – Ну что? – нетерпеливо спросил Фандорин. – Почему так долго? Все нашёл? – Двадцачь пячь, – гордо ответил слуга. – Один кругренький в ружу упара. Локти и коленки у него и в самом деле были мокрыми и грязными. – Завтра же нанижешь на д-двойную нить, – велел Эраст Петрович. – А эту дрянь, катушку товарищества «Пузыревъ», выкинь к чёрту. Нет, ты вот что, дай-ка бусины сюда. Я сам их нанижу. Поймав удивлённый взгляд околоточного, Фандорин не без смущения объяснил: – Что я дважды спасся благодаря им – совпадение. Про бессмертие, конечно, – суеверие и чушь. Насчёт высшей мудрости тоже сомнительно. Однако я имел возможность убедиться, что под перестук чёток мысль определённо работает лучше… И нечего на меня так с-смотреть. Скарпея Баскаковых I – Тюльпанов, вы з-змей боитесь? Вопрос шефа застал Анисия посреди второй чашки чаю, в самое лучшее время, когда все дневные дела уже исполнены, а впереди ещё целый вечер, торопиться решительно некуда, и настроение от этого спокойное, философическое.