Место у окна выкупила щекастая баба в дубленой куртке – сторговала за семьдесят керенок и вареное яйцо. Малолетний барыга сунул добычу в шапку, исчез. А второму, рыжему, не повезло. Какой-то бритый гражданин, в короткой бекеше и кубанке, вместо того чтоб заплатить, молча взял паренька за шиворот да выкинул за дверь. – Ты что, контра?! – взвизгнул малолеток. – Я те перо воткну! Но бритый нехорошо щелкнул языком и ощерил зубы, сверкнув золотой фиксой. Мальчишку сдуло. * * * Так в «синем» сформировалась поездная аристократия, заселившаяся в единственное купе. Кое-как, на полу и по стеночкам, разместились в основной части вагона прочие пассажиры. Без звонков, без объявлений, по-революционному, паровоз дернул, вагоны заволновались, застукались, состав поехал. Ту-тууу! – загудели мутные мартовские сумерки. – Береги Господь проезжающих и странствующих, – нараспев протянул священник. – Да будет нам в конце пути лучше, нежели в начале, а иначе зачем и ехать? – Это да, – согласился гражданин с фиксой, ловко запрыгивая на верхнюю полку. – Дрянь город. Провалиться б ему – не жалко. – Что вы такое говорите. У меня в Самаре дом, родня, – укорила баба, но мирно, без злобы. Все были очень довольны, что так удачно устроились. Заглянул кондуктор – оказывается, в поездах еще бывали кондукторы. – Остальным не предлагаю, – небрежно кивнул он на вагон, – а вам, если желаете, могу выдать керосин. Восемьдесят рубликов склянка. До самой Москвы свету хватит, если зря не жечь. Электричества, само собой, в поезде не было, да и от ламп остались одни черные дырки, но с потолка свисал керосиновый фонарь, пока не зажженный. Цена была безумная, но ехать в потемках не хотелось, пассажиры уже и теперь едва видели друг друга. – Скинем по десяти с носа? – сказала баба и пояснила китайцу: – Вы на двух местах сидите, с вас выйдет двадцать. Тот поклонился, не споря, но возникли осложнения с другими обитателями купе. – У меня денег совсем нет, – вздохнул гимназист. – И вообще спать можно в темноте, даже лучше. Отказалась и девка: – А мне на первой станции слезать, я с-под Безенчука. Чего это я буду за Москву платить? Вагон первого класса Поп прочитал стих: Тебя от мрака защитит Не лампы тщетное горенье, А светлой веры крепкий щит И сердца чистое моленье. – Ну дело хозяйское, – пожал плечами кондуктор. Но тут сверху перегнулся фиксатый, широким жестом сунул бумажку: – Держи сотку, фуражка. Сдачи не надо. Плачу за всю приятную компанию. Знайте Яшу Черного. Когда купе озарилось красноватым, покачивающимся светом, путешественники смогли разглядеть друг друга лучше. Начались и дорожные разговоры – специфические, революционного времени, когда люди поначалу осторожничают и своего имени не называют. (Фиксатый не считался – сомнительно было, что он Яша и тем более Черный.) Разговорчивей всех был батюшка. Рассказал, что приходствует в Сызранском уезде, ездил к преосвященному в Самару, потому что отца благочинного нет и жалованья давно не платят, но проездил, воля Божья, впустую, только зря потратился, потому что на епархиальном подворье теперь комитет бедноты, однако ничего, проживем и без жалованья, Господь не оставит, а и отец ректор в семинарии говаривал: «Хороший поп никогда не пропадет». Девка жила в городе прислугой у «аблаката по законам», но тот сам «затощал», потому что кому они теперь нужны, законы, других бар тоже не стало и служить негде, а дома отец-матерь и женихи с фронта вернулись. Бабища промышляла по обменным делам. Возила из Самары по селам нужный товар, возвращалась с продуктами. – А где товар-то? – спросил ее сомнительный Яша. – Вроде пустая едешь. Тетка заколебалась – говорить, нет, но ей очень хотелось похвастаться. Полезла куда-то под юбку, звякнула об стол невеликим мешочком. – Вот. Фунт иголок. В деревне бабам шить нечем. За одну иголочку по мешку муки дают. Богатство по революционным временам было нешуточное. Все почтительно помолчали. Но Яша усомнился: – Дать-то они дадут, а как ты столько в город провезешь? Это ж не одна подвода нужна. Лошади, телеги. И отберут муку на заставе. А могут шлепнуть как спекулянтку. За морем телушка полушка, да рупь перевоз. Баба хитро подмигнула: – У меня кум в желдоротделе служит. Сговорились. Я ему половину муки, а он доставит, в лучшем виде. Тут ее зауважали еще больше. Потом всех насмешил гимназист. – А я тоже в деревню еду, продукты менять. У меня здесь, – похлопал себя по груди, – альбом с марками. Всю жизнь собирал, со второго класса. Колониальные. Летом предлагали шведский велосипед и духовое ружье. Отказался, и правильно сделал. Дешево не отдам. Похохотали над ним от души – попик прикрывая рот ладонью, женщины со взвизгом, Яша во всю глотку. Особенно когда юнец захлопал глазами и пролепетал: «Я же не знаю, что везти. Я в первый раз еду». В веселье не участвовали только матрос, который сразу после отправки натянул на голову бушлат и захрапел, да китаец – этот бесконечно пристраивал свой тюк и наверно все-таки не очень понимал по-русски. – А вы, товарищ, по какой надобности путешествуете? – задрав голову, спросила баба у Черного и толкнула соседку в бок, благо сверху было не видно. – Я по жизненной стихии путешественник, – ответил обитатель возвышенного места. – Наблюдаю жизнь. – Знаем мы таких наблюдателей, ты за вещичками приглядывай, – шепнула девке спекулянтка и убрала драгоценный мешочек обратно под юбку. Дошла очередь и до азиата, на которого с самого начала поглядывали с любопытством, но после оказии с милиционером немножко опасались. – Вы, гражданин китаец, верно, мануфактуру на обмен везете? – спросила неугомонная тетка. – Если ситец – на него всегда спрос. А если ваш китайский шелк, это места надо знать. Могу подсказать. – Нет, – коротко ответил тот, зачем-то разматывая верхнюю часть свертка. – Что, извиняюсь, «нет»? – снова впиявилась баба, не дождавшись продолжения. – Я не китаец. Я японец. И это не мануфактура. Он откинул край овчины, раздвинул байковую ткань, и в прорехе открылось белое лицо с белыми волосами и аккуратными черными усиками. Оно было неподвижно, веки скорбно сомкнуты. – Покойник! – пискнула девка, от испуга сжавшись на сиденье. Поп перекрестился, Яша Черный сказал жеребячье слово, а баба так заорала, что проснулся и вскинулся матрос, но ничего не понял – ему с полки было не видно. – Это не покойник, это мой господин. Он спит, – строго сказал японец, протирая лоб своего странного спутника платочком. Гимназист восхищенно присвистнул: – Ничего себе. Прямо лорд Рутвен! * * *