Жизнь как померанский шпиц Жизнь стала совсем прекрасная, как померанский шпиц, которого совершенно невозможно держать дома, потому что человеческое сердце просто не способно вместить столько умиления сразу: вот так каждый день приходишь домой, смотришь на ЭТО и начинаешь рыдать, причём с каждым днём рыдаешь всё горше, потому что сердце растёт и вмещает больше и больше умиления; ну, потом разорвётся, конечно, если повезёт. И жизнь моя тоже примерно такая: чем дальше, тем больше её вмещается в сердце, а теперь к остальному невыносимому добавились первые красные виноградные листья, мы их видели сегодня во дворе на Руднинку, самое время садиться и рыдать, но я не умею это упражнение, просто не знаю, с чего начинать. Ну и вообще, взрослые люди не плачут, и мачо не плачут, и солдаты, и космонавты, и водители трамваев, и мусорщики в красивых оранжевых жилетах, и сантехник Геннадий не плачет, они мне пример. Плачет только Таня, уронившая мяч в Ахерон, и ещё самураи в разгар цветения сакуры; можно я буду как будто Таней, или, на худой конец, самураем? – Нет, нельзя, – говорят. З За пределы У меня долгое время было нелепое заблуждение насчёт домашних котиков (на самом деле, вообще всех домашних зверей) – жалко их, живут какой-то странной выморочной жизнью, явно не той, под которую их затачивала природа, трудно должно быть им. Но вчера, когда мы с другом гладили золотисто-розовую агаму, одновременно прикидывая, как вообще с её точки зрения выглядит этот странный процесс – приходят какие-то непонятные гигантские твари, излучающие любовь, отрывают тебя от твёрдой надёжной земли, прижимают к холодным (пальто с мороза) телам, чешут хребет, издают странные звуки, это же обосраться можно на самом деле (но ящерице агаме всё очень понравилось, она даже съела в нашем присутствии жирного червяка, а трапеза для агамы процесс интимный, так что нас практически определили в члены семьи) – короче, до меня вдруг дошло, что жить не той жизнью, под которую тебя заточила природа – это же шаг за свои пределы. Вызов программе интересов вида. Вообще самое крутое, что может случиться, просто людям как-то по умолчанию этого желаешь, а зверям почему-то нет. А они в этом смысле точно такие же. Опыт выхода за пределы нужен всем. Записывать Надо хоть иногда, хоть что-то записывать, – постоянно говорю себе я. Потому что – ну ёлки. Оно, конечно, по-любому исчезнет во времени, как слёзы под дождём, но пока записываешь, можно на пару секунд не то что даже поверить, скорее, почувствовать, что (как будто) всё-таки не совсем. Запросто обойдёмся Иногда я думаю (не планирую, а просто безответственно думаю по причине врождённой неугомонности), что можно было бы отлично жить где-нибудь ещё (например, у какого-нибудь видимого, разнообразия ради, моря). И мой город мгновенно реагирует внятным, как толчокинг в мордер, ощущением: ну и вали, больно надо, без тебя обойдусь. Конечно обойдётся, вообще не вопрос. Мы с ним оба такие, без кого угодно запросто обойдёмся. Поэтому я не сержусь, а только устало думаю: вот интересно, ты правда хочешь быть тем, кто без меня обойдётся? Вот кто бы спрашивал, – сердито думает город. – Своей дурной башке задай тот же самый вопрос! Да чего тут задавать, если честно. От того варианта меня, который без этого города обойдётся, я пожалуй запрусь в подвале (и кошек с собой возьму). Зима Я ещё помню времена, когда зима мне казалось личным несчастьем (моим и всего остального мира, хаха). Собственно, только в прошлом году это окончательно изменилось, а теперь изменилось ещё раз, вот прямо сегодня, когда до меня дошло, что зима – это грандиозное мистическое приключение: мы все со своими домами, храмами, деревьями, собаками, кошками, и что там у нас есть ещё, ныряем во тьму, практически спускаемся в царство Аида, только без Аида и всего остального традиционного реквизита, потому что не может быть никакого традиционного, у каждого своё великое приключение, а на выходе – свой новый миф. И Идите куда хотите Сегодня, когда мы с друзьями ходили (блукали, как говорил мой папа о бестолковых прогулках) по большому проходному двору, в который можно попасть через несколько проходов (ворот, подворотен, так называемых «брам») с Субачяус и Бокшто, перед нами появилось существо, не очень-то старательно притворяющееся пожилой человеческой женщиной, и приветливо сказало, указывая на условно пологий склон холма, по которому можно спуститься в соседний двор: «Вы можете здесь пройти, идите спокойно, идите, куда хотите, хоть налево, хоть направо, куда захотите, туда и можете идти». Мы сердечно поблагодарили приветливое существо, не особо старавшееся сохранять человеческий облик, и пошли вниз по условно пологому склону холма, не налево, не направо, а прямо, всё-таки чувство противоречия довольно сильно во всех нас, и мы захотели пойти в единственном не указанном нам направлении. Это было такое очень характерное для наших мест благословение, произнесённое совершенно в рамках виленских традиций, столь своевременно и одновременно обыденно, что очень легко было бы не обратить на него внимания и выбросить из головы, будь мы совсем дураки. Но мы – не совсем, хоть и пошли прямо (собственно, потому и пошли прямо, первостепенный долг всякого благословлённого – идти своим путём). А всё-таки я сейчас это записываю, потому что завтра есть завтра, всякое «завтра» – штука ненадёжная, никогда заранее не знаешь, кем проснёшься, и что этому кому-то покажется важным, а что – не очень. А теперь всё в порядке, этот завтрашний кто-то сможет мою сегодняшнюю запись прочитать. (По всему выходит, я здесь, и правда, больше не автор, а снова персонаж, с которым каждый день что-нибудь да происходит, какая-нибудь история, придуманная совсем другим Автором, до которого мне как до неба, где Он, собственно, и сидит.) Й Йанипонил Один из самых невыносимых багов в человеке (в пределах нормы, почти в любом) – стремление поставить отметку «йапонил» на любом рассматриваемом предмете. И, успокоившись, закрыть вопрос. Штука в том, что понимание по сути своей сиюминутно и контекстуально. Да, вотпрямщас йапонил, и это правда так – вотпрямщас. Она перестанет быть правдой, как только у понявшего появится дополнительная информация (а она непременно появится, любое изменение в картине мира, включая естественные перепады нашего кровяного давления и случайно прочитанную в интернете статью о вышивании крестиком – дополнительная информация и есть). И вот тут-то в человеке воет сирена тревоги, и включается защитная система бедного ленивого якобы эффективного ума – дополнительную информацию по всякому вопросу, помеченному галочкой «йапонил», игнорировать. Чтобы не мешала на лаврах однажды достигнутого понимания почивать. Придерживаться одного и того же мнения по всякому вопросу на протяжении многих лет в текущей культуре с какого-то перепугу считается добродетелью, тогда как это – слабость, баг, гораздо более опасный, чем может показаться. Дело не только в том, что «йапонивший» будет дураком – все люди в той или иной степени дураки, и с этим вполне можно жить. Настоящая проблема – зомби-апокалипсис в отдельно взятом организме, который с возрастом (по мере накопления как бы «понятого») начинает игнорировать уже практически всю информацию, поступающую извне, кроме той, от которой совсем уж явственно вава бо-бо или, напротив, очень вкусно ням-ням. Так всё многообразие мира постепенно сводится к «вава бобо» и «вкусно ням-ням» – вот так выглядит старость многократно йапонившего. Это не отдельные патологические случаи, а касается практически всех. Всё, что можно с этим сделать – развивать в себе способность к самому процессу понимания (перепонимания якобы понятого). И выдавать столько сиюминутных пониманий, сколько понадобится, иногда – несколько раз на дню. Такой подход не только делает нас гораздо умнее, чем в среднем по палате (это просто приятный побочный эффект), но и приучает быть открытыми к поступающей извне информации: она нам для дела, то есть, для перепонимания всего постоянно нужна! И кроме «вава бобо» у нас будет очень много разнообразной информации о мире. Всё больше и больше с каждым прожитым годом и даже днём (потому что функция принятия поступающей информации развивается от регулярного употребления, как любая другая). А он – трындец какой интересный, этот окружающий мир.