В одной руке у нее большой черный мусорный мешок, в другой — сигарета. Одежда висит на ней, словно она ее просто набросила. Глаза запали. Похоже, она сегодня покрасилась, — волосы безумно рыжего цвета, как у клоуна или мультяшного персонажа. Черт. Все признаки налицо. Надеюсь, Энди зависнет в кондитерской надолго. — Ты только посмотри на это. Я молчу. Она поднимает с пола целую гору хлама: стеклянную банку с заплесневевшим соусом для спагетти, стекающим по стенке. Серые носки. Мокрую газету. Куриные кости. — Невероятно. Я работаю целый день, и вот что я вижу, когда прихожу домой? Как мне, по-твоему, готовить ужин? Я не могу так жить. Ты не готовила ужин много месяцев. Я молчу. Она находит банан, в который я вляпалась пару дней назад, весь черный, в туче мошек. — Ты что, не видишь это? Ты что, не в курсе, что надо убирать? Ее голос звучит все выше и громче. Я надеюсь, что она быстро перебесится и успокоится. Мне обязательно нужно быть завтра в школе. — Ну? И чего ты стоишь? Бери пакет. Я подхожу к огромной коробке с огромными пакетами и отрываю один от рулона. Опускаюсь на пол и вслепую бросаю в пакет все, что попадется под руку. Когда он наполняется, отпихиваю в сторону и открываю новый. — Не бросай это здесь! Вынеси на помойку! Я знаю, что лучше не сопротивляться. Проталкиваю мешок в окно и вылезаю следом. Волоку его к мусорному баку у ворот и жду сколько могу, надеясь перехватить Энди и предупредить его. Но его все нет и нет, и я бегом возвращаюсь. — Какого черта ты там застряла? Она сидит на диване, перебирая банки из-под содовой, коробки из-под еды, журналы. Из всего этого она возвела вокруг себя что-то вроде крепостной стены. Значит, не успокоится. — От этого дивана пахнет мочой. На него что, мочится твой младший брат? Он что, такой лентяй? От этого дивана пахнет мочой, потому что месяц назад ты лежала на нем без движения почти девять дней. Ужасных девять дней. Ты не ела. Если бы ты еще не пила тот минимум воды, который поддерживает в теле жизнь, мне бы пришлось звать на помощь, и я не знаю, кого бы могла позвать. Но ты пила воду и в конце концов поднялась. Начала снова говорить. Я молчу. — Иди слей воду из ведра в ванной. Я тут же иду и продуваю шланг, чтобы вода из ведра лилась в ванну. Я еще там, когда слышу, как Энди лезет в окно. Черт. Он уже плачет в гостиной, сидя на полу с мусорным мешком. Не знает пока, что лучше молчать: — Прости, мамочка. — Я приносила тебе тако. Твои любимые хлопья. Обеспечила крышу над головой. А ты даже не можешь помочь мне уберечь наш дом от разрухи? — Она стоит над ним и размахивает руками. — Прости, мамочка. Прости. Нет, она не успокоится. Наклоняется и поднимает пустую бутылку из-под сока. — Сколько времени прошло с тех пор, как ты пил этот сок? — Много. — Он никак не может отдышаться. — Так почему это все еще валяется на полу? — Она переходит на крик. — Да как ты можешь так жить? Она топает на кухню. Я наблюдала это сотню раз, но она никогда еще не ошибалась — не открывала холодильник. Никому нельзя открывать холодильник. Она напрягается, как шипящая кошка, если даже просто пройти мимо него. Широко распахивает дверцу, минуту стоит, а потом вышвыривает все из холодильника прямо на пол. Холодильник сломался примерно полгода назад. Я знаю, что там лежала ветчина. Кажется, в морозилке была курица. И точно было молоко. Остальное не помню. Электричество вырубилось в понедельник, сразу после Пасхи, и мама запретила нам открывать холодильник, чтобы не растрачивать холод, пока снова не дадут электричество. Но его дали только через две недели. Так что все портилось медленно, в темноте, за закрытой дверцей. С тех пор туда заглядывали всего пару раз, и воняло оттуда чудовищно. Даже не как от протухших яиц или скисшего молока. Не как с помойки и не как от наваленной кучи. И даже не так, как ото всего этого вместе. Вообще ни на что не похоже. Я не могу подойти близко, но стою на пороге кухни, и мне все видно. Там все черное и зеленое. Черное — скользкое и мокрое, зеленое — рыхлое и пушистое. Что-то шевелится, и я понимаю: личинки. Она захлопывает дверцу. Я надеюсь, что это ее остудит. Но нет. Она залезает под мойку и находит бутылку с чем-то. Отвинчивает крышку и начинает поливать все вокруг. В основном попадает на просроченные коробки сухих полуфабрикатов «Гамбургер хелпер», сложенные у стены, и просыпанные сухие завтраки. Размахивает бутылкой и заливает весь пол. Отовсюду, куда затекает чистящее средство, выбегают полчища тараканов. — Где швабра? Я хочу вымыть пол. — Она смотрит по сторонам. Не думаю, что у нас есть швабра. И не помню, как выглядит пол на кухне. Молчу. Энди тошнит в мусорный пакет. Когда ему становится легче, продолжает набивать пакет мусором. Он понимает больше, чем я думала. Пятница, 2 ч. 38 мин. Она перестает кричать около полуночи, после третьего телефонного звонка от соседей, которые жалуются на шум. Я слышу, как она отвечает, что сейчас пойдет к тем, кто шумит, и вправит им мозги, пригрозив вызвать полицию. Хотела бы я, чтобы кто-нибудь вызвал полицию. Она велит Энди остановиться и больше не выносить мусорные мешки через окно — его едва не заметили. Лучше бы заметили. Мы сделали почти невозможное. Убрали почти все мокрые газеты из коридора. Расчистили узкий проход в гостиной и разгребли мусор на кухне. Когда мама сняла все старые полотенца в ванной и сложила, чтобы потом постирать, я заметила черную плесень, цветущую на стене. Я просто выброшу эти полотенца, когда ее не будет дома. Мы с Энди знаем, что прекращать нельзя, пока она не разрешит. Она понимает, что закончились сигареты и утром нечего будет курить. — Думаю, вы оба можете идти спать. Ведь как только я уйду, вы все бросите. От вас многого не жди. Перетрудитесь еще. Энди тут же поднимается и затягивает завязки своего мусорного мешка. Он так устал, что еле стоит на ногах. — Хорошо, спокойной ночи, мамочка. Прости меня. Я тебя люблю. Она молчит. Не сказав ни слова, она босиком вылезает в окно. Наконец-то можно вздохнуть. — Энди, помой руки перед сном. На кухне есть мыло. Он идет на кухню, я за ним. Мы оба умываемся и забираемся в постель. Я надеюсь, что он сразу отключится, но из него сыплются вопросы. — Почему она становится такой? — Я не знаю. — Куда она ходит? — бормочет он. — На работу в основном. — А ночью? — Я не знаю. — Я действительно не знаю. — А ты куда уходишь? — Недалеко. Просто выхожу подышать, — отвечаю я. — А завтра так же будет? — Не знаю. Наверное, нет. Помнишь, в последний раз это длилось всего один день. И это было уже давно. — Да-а. — Спи, Энди. — Я люблю тебя, Лейла. Я молчу.