— Я это уже делал. — Да? Значит, ты знаешь, как выглядишь. Посмотри на меня. Что видишь? Волосы у меня рыжие, почти как огонь, рожа широкая и плоская, будто от души лопатой приплюснули, глаза серые, как пепел костра погасшего. Глянь на мои зубы: все в разные стороны накренились. И на пальцы глянь. Это же не пальцы, а сардельки, в ряд уложенные. И на брови тоже посмотри. Они почти срослись. Еще бы чуть-чуть, и была бы у меня одна огромная бровь, очень широкая и с торчащими длинными волосами. И я в твои годы был крепким и кряжистым. Меня, чтобы с ног сбить, приходилось здоровенным дрыном лупить. Посмотри на себя: тонкий, как тростника стебель; лицо все из углов, со скулами высокими, почти как у красивой девочки. Видно, что старались над лицом резцом мелким, а не лопатой, как со мной. Брови тонкие, будто их щипали, пальцы тоже тонкие, гибкие, сам верткий, подвижный. Прям не человек, а кот дикий. И самое главное — глаза. — Нормальные у меня глаза. — Ты на меня посмотри. Видишь мои глаза? Ты у любого в фактории глянь. Вот это нормальные глаза. — У северян тоже синие глаза бывают, — не согласился я. — Может, и бывают, но совсем не такие. Да у тебя глаза даже для имперцев не сказать что нормальные. Они у тебя не просто синие, они нереально синие. Их можно вытащить и продать, как два сапфира. Отличные сапфиры получатся, очень даже дорогие. Не бывает на севере таких глаз. Их и на юге много не бывает. А еще говорок у тебя южный. Ты стараешься говорить как все, но проскакивает чужое. Я не спрашиваю, откуда ты такой яркоглазый взялся, я просто говорю, что имперцев у нас терпеть не могут. А ты вылитый имперец. Рурмису поверят, а тебе нет. Новости меня огорошили. Еще бы, ведь единственное относительно безопасное место, в которое я стремлюсь, на самом деле только и ждет, чтобы я заявился на свою же казнь. Понимая мое замешательство, Мелконог пояснил: — Эй, только не надо рвать волосы на заду. Я вот тебе верю. Может, ты что-то и темнишь, но я тебя помню еще по первому разу. Когда ты с упырем рыбу таскал с плота. Да и сейчас заметно, что детвору убивать — это не для тебя. Ну и не сходится многое в этой истории про задушенного мальчика. Даже без твоих слов понятно, что дело темное. — Что не сходится? — заинтересовался я. — Да с какой стороны ни взгляни, все не сходится. После того как плот с покойниками к Камню принесло, Эш особо указал, чтобы дозорные за косой присматривали. Правильно мыслил, это ведь получается слабое место в обороне фактории, за ним глаз да глаз нужен. Вот только дозорные в тот раз тоже ничего не увидели. Пацана придушили перед ними, на видном месте, а они это дело проморгали. Могли, конечно, отвлечься. Но как-то это подозрительно. Это мог быть сговор, или их кто-то отвлек. Если все было по-твоему, и так и так получается, что Рурмис провернул это не один. Да и знаю я его, он в одиночку зад подтереть неспособен. А когда с сообщниками душат ребенка, это попахивает совсем уж темной магией или каким-то заговором. Ничего похожего на темную магию никто там не заметил. Да и зачем такие сложности разводить, если можно украсть ребенка и сотворить с ним в темном лесу что угодно. Значит, сам понимаешь, что остается… — Рурмис и его сообщники — это шпионы императора боли, — уверенно заявил я. — С чего ты это взял? — хмыкнул Мелконог. — С того, что они нас под лучника подставили. Он нас ждал. И он человек императора боли. — Этого меткого лучника звать Атто. — Я знаю. — Да? — Мелконог вновь начал сверлить меня немигающим взглядом. — Вот знаешь, Гед, смотрю я на тебя и вижу, что ты и вправду какой-то мутный. Уж слишком много такого знаешь, чего знать не должен. На вид простой пацан пацаном, если в глаза не смотреть, а держишься и говоришь, будто много чего повидавший мужик. Бывалый мужик. Что-то в тебе есть неправильное. — Я просто родился умным. — Угу. Конечно. Сделаю вид, что так и есть. Но с Атто ты сильно ошибаешься. Понимаешь, Атто ведь тот еще единоличник, он над собой никого не терпит, потому почти всегда сам по себе. Факторию не любит, это да, этим он нас и достает. Он, конечно, может поработать на Имба, но постоянно сидеть при нем на побегушках не станет. Такого, как Имб, Атто уважать не будет. Не его уровень пресмыкаться перед бродягой, в лесу живущим. Я когда-то знал Атто лично и знаю, что такие люди сильно не меняются. Я даже больше скажу, тот плот с подвешенными мертвецами не Имб послал. Не похоже это на него. И то, что там Атто потом засветился, ничего не значит. — А кто тогда? Там был привет именно от императора боли. — Написать можно что угодно и где угодно. Надо быть полным недоумком, чтобы каждой чернильной закорючке верить. Ну да это не важно. Я тебя понял, и ты меня тоже. Дела в фактории гнилые, это и раньше понятно было, а сейчас еще понятнее стало. Не знаю, в чем там дело, я ведь больше по лесам пропадаю, чем на Камне бываю, но давно заметно, что кто-то под факторию копает. Кто-то очень серьезный. Грамотно копает, не торопится. Но это Эшу надо думать, а не нам. И я тебе верю, несмотря на южные глаза и на то, что у тебя мешок секретов за пазухой. Не надо оправдываться, секреты есть, не спорь. Потом, может быть, об этом поговорим. А сейчас скажу, что я на твоей стороне. Доберемся до фактории и сделаем все правильно. Если, конечно, доберемся. Я смотрю, как ты ходишь. Дури в тебе много, а вот толку маловато. С лесом ты не дружишь. Но дури и вправду много. Это хорошо, если с пользой ее использовать. А ты стараешься как раз с пользой. И дружок твой хоть и упырь с белой рожей, но упырь правильный. Дойдем, если никто не остановит. Главное, делайте, что я говорю. Скажу лежать, лежите, скажу прыгать, прыгайте. Деревья грызите, если я такое скажу. Я Гурро, и меня называют лучшим лесовиком Пятиугольника. Ты это должен знать. Но скажу тебе больше, что и за Пятиугольником долго придется искать кого-нибудь, кто похож на меня в таких делах. Просто идите за мной и делайте, что вам говорят. И все будет хорошо. А сейчас поднимаем свои зады и шагаем быстро. Очень быстро. Нам ведь надо успеть убраться подальше от проклятой шахты. А сейчас приходится крутиться рядом с ней. Хаос ее побери, она как будто нас притягивает. Воистину проклятое место. Долго идти по своим следам не пришлось. По моим прикидкам до окрестностей шахты оставалось два часа, если развернуться к ней и двигаться в быстром темпе, когда Мелконог вновь резко изменил маршрут. На этот раз мы направились на север, в направлении Удавки. Еще вчера я надеялся до нее добраться, после чего связать плот и спуститься до Черноводки. Но теперь знаю, что это слишком опасно. Где-то там, по пути, берега реки контролируют люди императора боли. И хорошо, если люди… Но в случившемся изменении планов есть плюс. Теперь мне не приходится придумывать альтернативу. Нас ведет человек, который сам принимает решения. И, несмотря на всю мою недоверчивость, в этом случае приходится доверять ему полностью. В этом мире принято ценить помощь. Особенно если тебе помогли сохранить жизнь. Мелконог нам обязан. Плюс все, что мне о нем известно, подсказывает, что, несмотря на всю самостоятельность и диковатый нрав, он предан фактории и беспощаден к преступникам. Эш ведь не просто так его ценит. И сейчас господин Гурро весьма заинтересован в том, чтобы вывести на чистую воду Рурмиса и его сообщников. Так что я иду за лесовиком с чистой душой. Но не забываю запоминать дорогу и присматривать за поведением лидера нашего маленького отряда. Мало ли что… Некоторые моменты в поведении Мелконога меня напрягали. Он то и дело игнорировал проходимые участки, чтобы сделать крюк по очередному бурелому. Иногда мы карабкались по опасным скалам, хотя метрах в ста просматривались проходы, где не нужно помогать себе руками. Забирались в болота, проваливаясь по пояс в торфяную жижу. И это при том, что до обоих берегов рукой подать и на вид там все прекрасно. Свои действия Мелконог не комментировал. Как сказал изначально шагать за ним, так и шел, не оглядываясь на нас. Спасибо, что после самых напряженных моментов позволял делать привалы. Но они всякий раз оказывались столь смехотворно короткими, что восстановить силы не получалось. К тому же мы оголодали. Жевать на ходу недозрелые орешки, собранные с секвой, — так себе пропитание. К тому же их осталось не так уж много, потому что пришлось поделиться с Мелконогом. А без нормальной кормежки откуда силам взяться? Неудивительно, что к вечеру я вымотался так, будто на мне неделю пахали. И поля были скверные, где почва бедна перегноем, зато богата камнями. Бяка выглядел ничуть не лучше, жизнь в его глазах проявлялась лишь в тех редких случаях, когда он приседал перед очередным полезным растением или грибом. Но здесь это добро встречается нечасто, или он его редко замечает из-за усталости. От изнеможения я чувствовал себя заторможенным и поэтому даже не удивился тому, что Мелконог обернулся и впервые за последние часы сказал что-то, не имеющее отношения к приказу останавливаться на отдых или, наоборот, подниматься. — Впереди еда и люди. Хорошая еда, если все пройдет как надо, не придется корешками давиться. Не вздумайте заснуть, дело делать будем. Когда слова наконец дошли до сознания, я встрепенулся: — Люди?! Еда?! Что надо делать?! Мелконог зачем-то посмотрел в небеса, потом провел по лбу ладонью, размазывая пот, и устало пояснил: — Надо делать то же самое, что и раньше делали. Просто идите за мной. Только тихо идите. Без шума. Я не знаю, сколько их, но знаю, кто они. И без понятия, как разговор пойдет. Мы в Чащобе, а тут с разговорами всегда непонятно. Человек человеку крысоволк, даже самый слабый может цапнуть, если испугается или в голове что-то не так повернется. Так что ты, красивый, держись за свой арбалет. А ты, мутный пацан, не забывай про ножи. Если что, стреляйте и кидайте во все, что шевелится. Но смотрите в меня не попадите, я вам все уши за такое оторву. Про уши он зря. И так настроение ни к черту, а тут еще сразу вспомнилась самая неприятная часть допроса Тимра. Лучше бы сказал что-нибудь другое. Например, что это за люди. Знает ведь, но не удосужился поделиться этим знанием. Странный лесовик. То разговорчивый не в меру, то слова из него не вытащишь. ГЛАВА 19 ЕДА И ЛЮДИ Без изменений Людей оказалось трое. Мужчина средних лет и двое помоложе, лет двадцати пяти с небольшим. Хотя с возрастом могу не угадать, потому как все трое были грязны до неприличия, а прически и бороды нечесаные, чуть ли не полностью скрывающие лица. Да и вымотаны не меньше нас (а то и больше). Все это накладывало негативный отпечаток на внешность, прибавляя годы. Еще издали, наблюдая за троицей сквозь переплетение ветвей, я понял, что это невольники с шахты. Очень уж характерные одеяния: невообразимое переплетение обрывков ткани, оставшихся от многочисленных курток, штанов и рубах. Словно это тряпье уже двадцатое поколение донашивает. Причем предыдущие поколения его не берегли. Ну и главная деталь никуда не делась. Та самая, из-за которой бедолаги не могли нормально передвигаться. Предостережения Мелконога были потрачены впустую. Мы могли подходить не скрываясь, вряд ли бы нас заметили или услышали. Все трое чрезвычайно увлеклись шумной работой, они пытались при помощи камней избавиться от металлических ядер на ногах. Понятно, что такие «украшения» не очень-то способствуют быстрой ходьбе, но вот терять при этом бдительность и к тому же грохотать на всю округу — не самое мудрое поведение. Но Мелконог не торопился показываться или, наоборот, убраться назад, оставив этих людей в неведении о том, что мы здесь вообще были. Он крутился несколько минут, что-то высматривая, недоверчиво косясь, трогая землю и даже нюхая мох на деревьях. А затем наконец выпрямился во весь рост и направился к троице, шумно раздвигая кусты и с треском ломая подворачивающиеся под ноги ветви. Ну а нам не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним, держась за оружие. Может, невольники и были излишне увлечены своими цепями, но совсем уж слепыми и глухими их не назовешь. Подскочили, подхватили сучковатые палки, приняли стойки, которые им казались угрожающими, а нам смешными. Мелконога эта унылая пародия на воинский строй впечатлила не больше, чем нас. Приблизившись, с наслаждением присел на поваленную сосну и неприязненно произнес: — Почему вас, ушлепков, до сих пор не сожрали? Вы воняете так, что вас крысоволки на Красноводке должны чуять. — Ты… Ты же из клетки, ты тот мужик из клетки, — перепуганным голосом заявил старший. — Я тебя помню. — А я вот тебя нет. Вы, неудачники, для меня все на одно лицо. И воняет от вас одинаково. Меня звать Гурро-лесовик, и меня здесь каждая ворона знает. На моем топоре стоит клеймо гильдии, это означает, что я приношу в Чащобу закон. А вы для меня сейчас его нарушители, потому что работали в нелегальной шахте. Да, я не совсем тупой, я понимаю, что вас не очень-то спрашивали, но все равно смотрю на вас и хочется больно стукнуть. Кто такие? Отвечать быстро и честно, у меня настроение плохое, не надо меня злить. Все трое переглянулись, и в их взглядах читалось неистовое нежелание раздувать мало-мальский конфликт. И я их понимал, потому как на их месте тоже не стал бы связываться с таким типом, как Мелконог. Даже если они не знают, кто он, одно то, что его держали в крепкой клетке, но так и не удержали, уже о многом говорит. Старший наконец неуверенно заявил: — Я Шувак, а это Дигорус и Фенс. Мы смогли сбежать ночью. — Не смогли сбежать, а это я вас, телят ласковых, выпустил из загона, — поправил Мелконог. — Почему только трое? Где остальные? — Мы… Мы не знаем. На нас напали. Ночью. Светящиеся смехуны. — Тут такое бывает, — равнодушно констатировал Мелконог. — И что, всех высосали? — Высосали? — не понял Шувак. — Ты что, тупой? Все померли, кроме вас, или кто-то еще выбрался?