Бойня спящих продолжается недолго: зачистив десятка три шатров, мы несем первые потери от выскочивших наружу половцев, уже успевших схватиться за сабли и луки. Воины гибнут от вражеских стрел, и я единожды трублю в рог, призывая людей к себе. От реки к берегу медленно ползет туман… А из ворот крепости едва ли не галопом выскакивает отряд всадников, тут же устремившихся к нам! Расширенными от ужаса глазами я смотрю на крепкие ламеллярные панцири, защищающие степняков и ярко сверкающие на солнце, на короткие, но мощные составные[88] луки в их руках. Прижав к губам рог, я трижды в него трублю, и мой отряд, едва вступивший в схватку, начинает откатываться к опушке леса, под защиту наших стрелков. Но если мы вынуждены отступать шагом, вражеские всадники – их где-то под полсотни – бросили своих коней вскачь, силясь обтечь нас с правого фланга и отрезать от леса! Тут же я замечаю первый густой поток стрел из леса, ударивший по пешим степнякам. Мгновение спустя с их стороны раздаются громкие крики боли. Протяжный свист, от которого стынет кровь в жилах, и по правой щеке бьет тугая волна воздуха – выпущенная в мою сторону стрела разминулась с головой всего на десяток сантиметров! Вскинув щит, я оглушительно кричу, силясь переорать прочие звуки боя: – Кругом строимся! Кругом!!! Стена щитов!!! Воины спешно сбиваются в «черепаху», но едва ли не десяток моих рубак погибает от стрел всадников. Раз в пять больше стрел застряло в щитах – в мой дважды мощно ударило, причем оба раза стальные, широкие наконечники пробили плотно сбитые доски. Вскрикнул от боли Радей – прошив дерево, вражеская стрела вонзилась ему в предплечье. Залпы из леса смешали толпу пеших половцев, не способных грамотно и быстро построиться «черепахой», – но конные лучники уже обогнули нас, отрезая от стены деревьев. И подставились под наши стрелы! Правда, всадники также перенацелились в сторону чащи, но мои-то люди прикрываются деревьями, их больше, и наши тисовые луки нисколько не уступают композитным степным! Идеальный момент для моего замысла! Прижав сигнальный рог к губам, я дважды с силой выдохнул в него, рождая громкий, зычный трубный звук. В ответ тишина… Сердце ударило с перебоем, во рту мгновенно пересохло. Не веря в то, что Еремей мог в тумане ошибиться с местом высадки – неужели звуки боя недостаточно громки и ладьи проскочили мимо?! – я вновь прижал рог к губам. И в этот раз его раскатистому реву дважды ответили из густого молочного марева, высоко поднявшегося над поймой реки… – Сулицы и топоры по всадникам, по сигналу! Дождавшись, когда ближние всадники в очередной раз спустят тетивы, кричу что есть мочи: – Бей! – и первым, подняв щит, с силой метаю чекан, для верности целя в бок коня ближнего ко мне половца. Правда, даже несмотря на все умение викинга, в чьем теле я пребываю, топор вонзился только в заднюю ногу жеребца. Но и этого оказывается достаточно, чтобы раненое животное пронзительно заржало и, нелепо скакнув, сбросило всадника. – Вперед!!! «Черепаха» мгновенно распадается, и, повинуясь моему кличу, воины бегом устремляются на тяжелых половецких лучников. Правда, последним не занимать ни храбрости, ни выучки: под ливнем стрел из леса они хладнокровно спускают тетивы, поразив в упор не менее двух десятков моих воинов. Очередная стрела с громким металлическим лязгом сшибает с меня островерхий, конический шлем. Скорее от испуга, я ускоряюсь еще сильнее, буквально пролетая разделяющие нас с врагом метры, но и три десятка всадников, взяв короткий разгон, сшибаются с нами… Впервые в жизни я вижу, как высоко в воздух – метра на два – взлетает человек, чьи конечности болтаются в полете, словно у сломанной куклы. А в следующий миг чудом ухожу в сторону от груди скачущего на меня коня, заученно подставив щит под тяжелейший, рубящий удар сабли. Левая рука немеет – и тут же мне вновь приходится едва ли не прыжком спасаться от несущейся на меня лошади! Было бы половцев побольше – хотя бы те же пять десятков, выскочивших из крепости, – и быть бы нам смятыми их тараном! Но едва ли не на половину выбитые моими лучниками тяжелые всадники застревают в массе пешцев, подавив, правда, многих из них. Я же, чудом увернувшись сразу от двух конников, оказался позади смешавшейся кучи сражающихся и умирающих людей. Всего одного взгляда на поле битвы оказывается достаточно, чтобы радостно осклабиться: разнородная толпа половецких пешцев пятится под натиском хирда Еремея, чьи вои вынырнули из тумана, словно призраки. Всадники же, потерявшие разгон, оказались теперь в кольце моих пешцев, где драка идет уже на равных! Но этого равенства для меня совершенно недостаточно: – Лучники!!! В бой!!! Через мгновение из леса вываливается плотная толпа воинов, вооружившихся топорами. Дождавшись, пока они поравняются со мной, я бегом устремляюсь вперед, к месту схватки. Половцы заметили новую опасность, и где-то десяток всадников уже пытается вырваться из кольца моих ратников, стремясь встретить нас еще одним таранным ударом. Не дождетесь! И вновь меня едва не сокрушил боевой конь степняков: хотя и не взяв разгона, жеребец бешено замолотил копытами в воздухе, силясь достать мою непокрытую голову! Еле успев прикрыться щитом, я рывком смещаюсь в сторону, подставившись под сабельный удар. Но сталь вражеского клинка была встречена металлом умбона, в ответ я колю длинным выпадом, ударив снизу вверх. Дивный светлый меч хоть со скрипом, но проломил стальные пластины, острием погрузившись в людскую плоть. Вскрикнувший от боли половец вывалился из седла, и его тут же добили топорами набежавшие сзади воины. Еще один всадник совсем рядом с нами крутанул жеребца по кругу, отчаянными взмахами сабли разгоняя от себя людей. Лучники, не слишком крепкие в ближнем бою, попятились, один неудачно подставился под рубящий удар и свалился наземь с раскроенным черепом. Я оказался рядом через три, максимум четыре удара сердца, половец как раз развернул коня крупом ко мне. Сместившись в сторону – жеребец может и лягнуть! – широким ударом я подрубил животному задние ноги. Дико взвизгнув, конь подломился на них, боком завалившись на всадника, не успевшего выпрыгнуть из седла. А через секунду сразу два чекана оборвали его жизнь, вонзившись в незащищенное лицо… Над полем перед крепостью царит страшный крик – визжат бабы и дети, бегущие куда-то в сторону, яростно орут погибающие под нашими мечами и топорами половцы, зажатые большим числом пешцев с двух сторон. Отличные наездники и лихие конные рубаки, куманы, однако, сильно уступают нам на земле – а все без исключения мои гриди привыкли биться пешими. Удар освободившихся ратников с тыла наверняка бы решил исход схватки, если бы воины противника не защищали свои семьи. А так полуголые, практически лишенные защиты мужи погибают, до последнего пытаясь вырвать хоть одну, хоть две жизни врагов, обступивших их ежесекундно сжимающимся кольцом щитов… Яростно рычат варяги и касоги, визжат раненые, покалеченные люди и лошади. Какая-то адская картина… Пережив еще один болезненный укол совести, я на мгновение отвлекся – но, быстро придя в себя, обратил свой взгляд на крепость. А между тем в ее воротах неистово бьются облаченные в латы защитники, силясь вытеснить из прохода два десятка дружинников Еремея. Побратим бешено рубится впереди своих людей, фактически оказавшись в полукольце врагов. – Дурак… Никита, давай сюда наших лучников! Остальные пусть добьют окруженных, нечего людей терять! Радей!!! На время потерявший меня в круговерти боя русич ударом щита в схватке опрокинул набок коня вместе с наездником. Затем телохранитель заработал на лоб огромную шишку – пропустил удар булавы. Тем не менее он продолжил сражаться, перерубив всаднику бедро и добив того на земле. Теперь булава половца покоится у него за поясом – судя по всему, мой «телохранитель» завалил вождя степняков[89]! – Радей!!! Бери с собой два десятка, надо Еремея выручать! Мотнув головой, новгородец зычно кликнул: – Умир, Могута! С нами!!! Мы едва-едва не опоздали: дюжина уцелевших в рубке куманов практически вытеснила последних недобитых воинов побратима за раскрытые створки, двое половцев уже схватились за них, стремясь как можно быстрее их закрыть! И повисли на деревянных воротах, пришпиленные к ним стрелами, словно жуки иголками… С хрустом перерубив саблю перегородившего мне путь кумана, я следующим ударом рассекаю ему горло острием меча. Сердце бешено бьется – я не могу найти Еремея среди уцелевших гридей! Удар клина двух десятков свежих воинов вогнал защитников крепости обратно в проход, и вскоре короткая, яростная схватка завершилась их гибелью. Поначалу находясь на острие хирда, позже я притормозил, силясь найти побратима – и наконец разобрал его белое лицо с застывшими васильковыми глазами, неподвижный взгляд которых был устремлен точно вверх. Шлем Еремея сбит, через лоб от края левой брови и практически прямо через нос ко рту тянется кровавая полоса от широкого сабельного удара. Не уберегся брат, не уберегся… Склонившись над верным товарищем, я очень аккуратно – как будто теперь это имеет значение – взял его голову в руки. Тепло еще не оставило его тело. Может, жив?! Чувствуя отчаянный стук в груди, я вытаскиваю Еремея из-под двух воинов, павших после, – не обращая внимания, что побратим лежит в огромной луже крови. Вытягиваю его на свет… Тщетно. Зрачки никак не реагируют на солнечные лучи – сердце уже остановилось. Долгую минуту я стою на коленях перед телом близкого человека. Из груди рвется крик, но я почему-то молчу. Какое-то отупение и полное ко всему равнодушие накатывают на меня, и я просто смотрю на лицо побратима, лишь твержу про себя: «Это все не по-настоящему… не по-настоящему…» Отчаянный бабий визг приводит меня в чувство: после гибели последних защитников крепости опьяненные кровью воины разбрелись по не такому уж большому внутреннему двору, также заставленному шатрами. И вот на моих глазах два касога вытащили упирающуюся степнячку из шатра, с треском разорвав на ней платье и уже широко разведя полные белые ноги. – Остановитесь! Горцы будто не слышат меня, с похотливым хохотом оголяя бабе грудь и жадно ее тиская. В голове будто что-то взрывается, перед глазами встает багровая пелена, и я в три прыжка покрываю разделяющее нас расстояние, взревев по-звериному. Касоги наконец-то обращают на меня внимание, в их глазах появляется страх… Но прежде чем я успеваю пролить кровь своих же воинов, к ним подскакивает Радей и тяжеленным ударом щита сбивает замершего над бабой горца. Тот отлетает в сторону, но и мне приходится придержать меч, чтобы не задеть дружинника. – Вам что воевода приказал?! Баб не трогать до окончания боя!!! Второй касог лишь часто закивал, отползая в сторону, а я поймал взгляд русича и благодарно тому кивнул. Кажется, я мог натворить дел, и Радей вовремя вмешался – но в то же время эта вспышка привела меня в чувство. – Проверить все шатры, ищем наших полоненных! Никита, поднимай лучников на стену, если кого из мужиков-половцев увидят, пусть бьют сразу. Дождавшись, пока десятник отправится выполнять мой приказ, я кивком подозвал новгородца, и мы направились к большому, стоящему чуть в стороне шатру, выстланному разноцветными, яркими тканями. – Как рука? Русич скосил глаза к левой, все еще удерживающей щит: – Болит. – Надо обработать. – Лекарь на ладье сидит. Вот и весь разговор. Да, новгородец немногословен, но верен – а еще он единственный остался подле меня из тех, кто был в самом начале пути… Возмущенный мужской крик и отчаянный женский… наверное, это можно назвать рыком, заставили нас ускориться. Вскоре перед глазами предстала очередная мерзкая картина расправы захватчиков над побежденными. Правда, в несколько необычном варианте: троица воинов держится на почтительном расстоянии от молодой русоволосой девки, стиснувшей в руках саблю с темным, волнистым узором на клинке. Лезвие ее уже испачкано кровью, а один из воинов зажимает глубокий порез на предплечье. Его товарищ уже приготовился метнуть топор, когда я гаркнул: – Стой!!! Воин обернулся. В отличие от касогов варяги более дисциплинированны – они почтительно расступаются передо мной, пропуская вперед. А девка хороша… Красиво очерченные брови, большие зеленые глаза, пухленькие щечки и полные, сейчас гневно кривящиеся губы. По плечам ниспадают длинные, искрящиеся на солнце русые волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком. Но более всего меня зацепил взгляд девки, в котором на равных плещутся животный страх и в то же время отчаянная решимость драться до конца! – Брось! Девушка среагировала на мой крик тем, что прыгнула вперед и довольно умело рубанула саблей наискось, с оттягом. Но я легко перекрылся плоскостью меча (щит остался у тела Еремея), стремительно перехватил вооруженное запястье и с силой ударил рукоятью в хрупкий девичий подбородок. Подломившись в коленях, половчанка безвольным кулем свалилась к моим ногам. Хмыкнув, я поднял на плечо теплое, чем-то сладким пахнущее женское тело, после чего подозвал Радея: – Заходи в шатер. Сейчас рану обработаем. В полумраке шатра я поначалу с трудом различаю его обитателей: еще довольно приятную взрослую женщину, чью красоту, на мой взгляд, портит излишняя полнота, и двух маленьких девочек, которых эта самая женщина крепко к себе прижимает. При виде девушки на моем плече все они жалобно, как-то протяжно завыли. – Молчать!!! Бросив боевитую половчанку на лежанку из шкур, я жестом пригласил Радея присесть. – Показывай, что тут… На самом деле все выглядит не так уж плохо: наконечник пробил дерево и вонзился в тело, но не прошил руку и, кажется, застрял не слишком глубоко. – Эй! Ты меня понимаешь? Взрослая женщина, по-видимому мать девчонок, отрицательно мотнула головой. Тогда я рукой показал на незажженный очаг, сложенный из камней, и пустой котелок: – Воды! Быстро!!! Половчанка дернулась от моего крика, словно от удара. Вновь заскулили девчонки. Как же тяжело… – Набери воды и разожги очаг! В этот раз она все поняла и принялась суетливо складывать заранее заготовленные дрова между камней. Я взял кусок какой-то более или менее чистой льняной ткани, валявшийся у стенки. Понюхав, убедился, что ткань чистая – наверняка держали про запас, на одежду. Достав ножик, я принялся распускать полотно на широкие полоски. – Сейчас прокипятим их и наложим повязку. Радей, в последние минуты начавший сильно потеть, лишь понятливо кивнул, уже с некоторым трудом заставляя себя сидеть. Видно, во время схватки он не замечал раны, но сейчас, когда адреналин отпустил его, новгородцу стало заметно хуже. – Эй, спать пока нельзя! Перевяжем, покормим, тогда и отдохнешь. Не дай бог, тебе хуже станет, Радей. Ты единственный остался из нашей дружины, случись что с тобой, и я здесь камня на камне не оставлю. Русич благодарно кивнул, и в этот момент, откинув полог, в шатер зашел Умир, один из десятников-варягов. Вместе с ним снаружи проникли и надрывные бабьи крики, переходящие в визг и перемежающиеся громким, довольным мужским хохотом. – Воевода, половцев не осталось! Разбили всех, крепость наша… – Умир, – я сурово посмотрел в глаза северянину, – сейчас же пошли за лекарем и собери мне всех десятников. И быстро! Мы не знаем, есть ли поблизости другие половецкие отряды. Может статься, пока вои разгуляются, налетит еще с сотню степняков да порубит всех теплыми, прямо на бабах. Так что половчанок до вечера оставьте в покое. Сейчас же соберите всех наших раненых, сложите убитых отдельно. Расставьте дозоры у леса и на стене, в шатрах снаружи крепости пошукайте припасы съестные. И вот еще что: здесь были наши полонянки. Узнаю, что хоть одну силой взяли, «попутав» с местными бабами, голову отрублю лично. Ты понял?!