Вокруг хмелесушильни густо рос хмель, но теперь дом с палисадником, засаженным кустами роз, отделяла от полей дощатая изгородь с калиткой. Над входной дверью тоже вились розы. Бен был вынужден признать, что этот вид был бы воплощением деревенского покоя, если бы не табличка на калитке «Посторонним и торговым агентам вход воспрещен». Бен осторожно отворил калитку и подвел велосипед к входной двери. На бронзовом дверном молотке было изображено нечто, сильно смахивавшее на лицо демона. Бен немного помедлил, перед тем как схватиться за него и постучать. Дверь открыл пухлый мужчина в черном – черный рыбацкий свитер (несмотря на теплую погоду) и мешковатые черные брюки. Рыхлое лицо, копна соломенных волос, во рту черная сигарета. Бен почуял запах заграничного табака. – Вам чего? Если думаете, что мы сдаем металлолом или бумагу, подумайте еще раз, – недружелюбно проговорил он с легким иностранным акцентом; Бен не смог определить, каким именно. – Вообще-то я сын здешнего викария… – начал Бен, но мужчина резко его оборвал: – И в церковь вы нас тоже не заманите. Мы не верим в эту бредятину. – Да я вовсе не проповедовать пришел, – сказал Бен. – Мне говорили, что вы художники, а я поклонник современного искусства. Вот я и решил… – А, так вы любитель искусства? А чьи работы вам нравятся? Бен стал вспоминать имена художников, о которых слышал от Гая. Тот вечно таскал его по галереям и выставкам, когда они еще были открыты. – Ну, мне нравится Карл Шмидт-Ротлуф и, конечно, Пауль Клее, хотя в наши дни, пожалуй, восхищаться немецкими художниками не очень-то разумно. – Тогда заходите, – разрешил мужчина. – Работы Сержа сравнивали с полотнами Шмидта-Ротлуфа. – Он прошел в дом впереди Бена. – Эй, Серж, вылезай, – позвал он. – В кои-то веки у нас культурный гость. Из задней комнаты вышел второй мужчина, одетый в забрызганную краской свободную блузу, – высокий, смуглый и худощавый, с резкими чертами лица. – Серж, этот молодой человек поклонник Шмидта-Ротлуфа. Я сказал, что твои работы сравнивали с его картинами. – Неужели? – Он скептически оглядел Бена. – Вы любите немецких экспрессионистов? – Еще как, – подтвердил Бен, надеясь, что обсуждение не зайдет слишком далеко. Он оглядел комнату. На стенах были развешаны какие-то кошмарные полотна – яркие цветные пятна, искривленные силуэты. Бен подумал, что Гаю такое могло бы понравиться. – Это ваши работы, Серж? – уточнил он. Смуглый кивнул. – Нравится? – Впечатляет. Мужчина снова кивнул: – Спасибо на добром слове. Взгляд Бена задержался на вытянутой фигуре лиловой женщины. Он был уверен, что уже где-то видел эту картину, – кажется, Гай пришпилил на стену открытку с ее репродукцией. – У вас, наверное, часто бывали выставки? – спросил он. – Не так чтобы очень, – пожал плечами Серж. – Вы из России? – поинтересовался Бен. У художника сохранился сильный акцент. – Да. Я перебрался сюда, когда мне запретили писать что-либо кроме крепких крестьянок-комбайнерш. В России больше нет искусства. – А вы тоже приехали в Англию, потому что больше не могли заниматься искусством? – спросил Бен у второго мужчины. Тот улыбнулся: – Я из Дании, голубчик, там никому ничего не запрещают. Смылся перед самым приходом немцев – и благодарю за это судьбу. Какой из меня нацист? Честь отдавать не умею, приказов не выполняю. – Он усмехнулся. – Вы первый более-менее культурный человек, который нам встретился с тех пор, как мы здесь обосновались. Округа населена скучными обывателями, не правда ли, Серж? – Сплошные обыватели, – кивнул Серж и, нахмурившись, обратился к Бену: – Так что же вы тут делаете? – Мой отец – местный викарий. Я приехал в отпуск на пару дней. – Вы солдат? Моряк? – Нет, к сожалению, я гражданский. Пострадал в авиакатастрофе. – Не стоит оправдываться. Радуйтесь, что избежали этой мясорубки. Мы-то уж точно счастливы, что мужчин за сорок пока не призывают. Правда, Гансик? Толстяк кивнул. – Попробуете наше домашнее вино из пастернака? Предупреждаю, оно очень забористое. Бен согласился и взял протянутый ему стакан, отпил и чуть не захрипел: жидкость огнем обожгла горло. – Так, значит, вы перебрались сюда из Лондона? – поинтересовался он. Оба кивнули. – Мы жили в Челси, естественно, – пояснил пухлый Гансик. – А потом здание всего через три дома от нас разбомбили, мы испугались, что в следующий раз нас тоже накроет, и сбежали сюда. Нам сразу понравилось это строение – у него есть индивидуальность, вы не находите? – Бесспорно, – согласился Бен. – Однако я еще застал времена, когда в башне развешивали на просушку хмель. А вы тоже художник? – Скульптор, – поправил Гансик. – Работаю с металлом. Точнее, работал, пока его еще можно было достать. Я создавал великолепные скульптуры на открытом воздухе. А сейчас, разумеется, каждый кусок металла идет на бомбы и самолеты. Так что я постепенно – без особого желания – перехожу на глину, в которой недостатка нет. Бен прикидывал. Этот угрюмый Серж из России – вполне можно себе представить, как тот сотрудничает с нацистами. Но приветливый Гансик? Однако он работает с металлом. У него нашлись бы все инструменты, которые могли бы понадобиться немецкому десантнику. Полчаса спустя они тепло распрощались, Бена пригласили при случае заходить еще. Он покатил домой, пошатываясь и виляя, – ветер усилился, да и вино из пастернака кружило голову. На обратном пути, с трудом крутя педали, Бен осознал, что практически не продвинулся в расследовании. Художники, судя по всему, спасались в Англии от диктатуры и всего лишь искали мира и тишины, чтобы заниматься искусством. Однако же они поселились на отшибе, да и Гансик оказался бы далеко не первым немцем, выдававшим себя за датчанина. Местные фермеры – люди свои, надежные, Бен знает их всю жизнь. Работницы их тоже не заслуживают подозрения, за исключением австрийки по имени Труди, которая встречается с солдатом. Но если уж разбившийся парашютист метил на поле лорда Вестерхэма, значит, у него были на то причины. Бен надеялся, что на званом обеде узнает хоть что-нибудь полезное. Глава десятая В Нетеркоте Званый обед Шагая рядом с отцом по подъездной аллее Нетеркота, резиденции Прескоттов, Бен думал, как хорошо, что летние вечера такие длинные. И как удачно, что аллея прямая, иначе было бы совсем трудно возвращаться домой в кромешной тьме при свете одного лишь фонарика, обернутого в черную ткань. В целях светомаскировки в домах запрещалось зажигать свет, не зашторив предварительно окна, и весь путь домой им придется проделать в полной темноте. Бен попытался вспомнить, лунная ли предвидится ночь, и спросил об этом у отца. – Луна сейчас в третьей четверти, – ответил преподобный Крессвелл, – значит, нам она мало поможет, если только мы не задержимся допоздна, чего мы не планируем. Вынужден признать, что еду-то я предвкушаю, но вот о собственно вечере в гостях начинаю думать с некоторой тревогой. Впрочем, если там будем только мы и Саттоны, ничего страшного, правда? Совсем как в старые времена. Бен кивнул. Совсем как в старые времена, повторил он про себя. Они толкнули высокие кованые ворота, которые еще не успели конфисковать на военные нужды, под ногами захрустел гравий дорожки. Бен любовался безупречно ухоженным двором, когда его отец заметил: – Я вижу, они не стали перекапывать газоны под картофельные грядки. Есть что-то почти греховное в этой красоте. У них, должно быть, до сих пор трудятся садовники. – Ага, – сказал Бен. – Я видел их за работой, когда приходил сюда с Памелой пару дней назад. – Ты был здесь с Памелой? Бен кивнул. – Она волновалась, боялась встречаться с Джереми одна, – пояснил он. – Мне кажется, она опасалась увидеть его калекой. По мне, он такой же, как прежде, только страшно исхудал и побледнел. – Наверное, в предыдущем воплощении этот молодой человек был кошкой, – пошутил викарий. – Причем большинство из своих девяти жизней он уже истратил. Бен снова кивнул. – И не сомневаюсь, что он опять отправится испытывать судьбу – пилотировать истребитель, как только его допустят к полетам, – продолжал викарий. – Наверняка, – согласился Бен. Не успели они дойти до входной двери, как позади послышался рокот автомобильного мотора и к дому подъехал ветхий «роллс-ройс» лорда Вестерхэма. Из-за руля вышел не шофер, а лорд Вестерхэм собственной персоной и принялся открывать двери пассажирам. Одна за другой из салона автомобиля появились жена и дочери лорда, приглаживая смятые вечерние платья. Бен обратил внимание, как грациозно выходит из машины Памела. Она была одета в напоминавшее античную тунику бледно-голубое платье, и этот цвет удивительно шел к ее пепельным волосам и истинно английской белой коже. – Добрый вечер, ваше преподобие. Как я рада тебя видеть, Бен, – обратилась к ним леди Эзми. – Чудесный закат, не правда ли? В последнее время погода была настолько прекрасной, что поневоле заподозришь – тут что-то нечисто. Отец Бена склонил голову в знак приветствия. – Добрый вечер, леди Вестерхэм. О да, погода великолепная. Это так важно для урожая. – Жаль, что у нас в машине ни одного свободного места, иначе мы бы вас подвезли, – сказал лорд Вестерхэм. – Учитывая, с какой скоростью ты водишь, Па, они в любом случае быстрее бы дошли пешком, – язвительно заметила Дайдо, вышедшая из «роллс-ройса» последней. В бледно-розовом платье она казалась совсем юной и беззащитной. Бен вдруг понял, что у девушек, вероятно, не было новых платьев с начала войны, когда одежду и ткани начали продавать по талонам. Скорее всего, платье досталось Диане от Памелы, которая прежде надевала его на балы. Памела широко улыбнулась Бену и вместе с сестрами поднялась за родителями на крыльцо. Дверь открыла горничная, и гостей – Бен с отцом шли за графским семейством – провели в элегантную гостиную. Бен заметил, что в комнате уже есть несколько человек; лорд Вестерхэм проворчал на ухо жене: – Ты же говорила, что гостей будет немного, просто скромный обед, а это больше похоже на какой-то пышный прием. Все-таки зря мы пришли.