– А мы можем подплыть вон туда? – Угу, – говорит он и поворачивает лодку в сторону скал, снова ускоряясь. Сердце колотится громче рева мотора, я не могу заставить себя взглянуть ни вниз, на воду, которую мы рассекаем, ни вдаль, на обрыв, с которого бросилась моя лучшая подруга. Поэтому я смотрю вверх, на голубое небо и полупрозрачную завесу облаков. Вдалеке появляется одинокая птица, неузнаваемая с такого расстояния, и начинает кружить над водой, точно стервятник. Я думаю о Дейзи, о том, как она плыла здесь, в этой воде, глядя на ночное небо. Что она видела? Луну, наверное, а может, звезды Ориона, Пегаса или Андромеды. Темно-красную Бетельгейзе, такую далекую и уже мертвую. Безбрежную черноту сверху и снизу. Но что произошло дальше? Удалось ли ей выплыть? Удалось ли достичь безопасного места? Брайан оглядывается на меня: – Ты там как? – А можно подойти немного поближе? Мы покидаем бухту. Тут, за ее пределами, волнение сильнее; в лицо мне летит колючая водная пыль. От запаха бензина подташнивает. Мы уже подходим к дому. Утес кряжистый, складчатый, иззубренный от времени. Его венчает уступ, и я представляю, как Дейзи летит с него прямо в воду. – Так пойдет? Камера болтается на шее, я поднимаю ее и начинаю снимать дом и скалы. Потом Молби с его мерцающими вдалеке огнями. Почему мы, Дейзи и я, не уехали туда? Почему не сбежали вместе? Что же я такого сделала, не оставив тебе другого выхода, кроме как сигануть со скалы? И снова я прикидываю, могла ли она остаться в живых после такого прыжка, а потом доплыть через всю бухту до лодочного спуска или в противоположную сторону, до ближайшего пляжа. Расстояние кажется слишком большим даже для такой хорошей пловчихи, как Дейзи. – Еще подойти? Мы плывем дальше, и тут я замечаю под водой что-то темное. Это всего лишь тень в скале, углубление, неровная, неправильной формы дыра. Подводная пещера – размером не более ярда в самом широком месте, но все равно в ней можно укрыться. Я представляю себе Дейзи, загнанную под воду, извивающуюся, точно червяк, насаженный на крючок. Ждущую спасения, но от кого? Брайан глушит двигатель. – А ты знаешь, что сегодня ровно десять лет? – вдруг спрашивает он. Я недоуменно смотрю на него. Но он же не дурак, он видел, что именно я снимаю: Блафф-хаус и пещеру в скале под ним. Он понимает, что это отнюдь не фоновые съемки для фильма про повседневную жизнь Блэквуд-Бей – фильма, который я теперь едва ли смогу доделать. Он прекрасно знает, в чем дело. – В смысле, ровно десять лет, как она прыгнула? Я оглядываюсь на него. Мы качаемся на воде в тени утеса. Брайан внимательно смотрит на меня. Лицо у него спокойное, говорит он тихим голосом, но в тоне есть что-то нарочитое, будто он расстроен сильнее, чем хочет показать, и ему приходится делать над собой усилие, чтобы сохранять безмятежный вид. Внезапно все встает на свои места. – Ты ее знал, – произношу я. – Лучше, чем говорил. – Ты так ничего и не поняла. Я не отвечаю, и он остается сидеть неподвижно. Его черные, как два голыша, глаза, кажется, просверлят меня насквозь. Мне становится страшно, хотя я сама не могла бы сказать, чего именно боюсь. Я не могу думать ни о чем, кроме толщи темной воды подо мной, неподвижной под поверхностным волнением. Дежавю. Он поводит плечами и, пригнувшись, делает шаг ко мне. – Зря ты сюда вернулась. «Вернулась». Он знает. – Тебе Моника рассказала? Голос у меня ровный, но он пропускает вопрос мимо ушей. – Чего ты добиваешься? – говорит он. – Хочешь снять свою документалку? Тон у него насмешливый. – Нет. – Я в упор смотрю на него. – Выяснить правду. – О чем? – Ты прекрасно знаешь. Он смеется, негромко, но с ядовитым сарказмом. Я помню его голос. Он звучит у меня в ушах, и его смех тоже. «Ты прекрасно знаешь, кто ты такая, – говорит он. – И кем всегда была». Мое сознание снова ускользает, разваливается на куски. Я вцепляюсь в борт катера. – Зачем ты врешь? – наседает он. Мы были знакомы, понимаю я. В той моей прошлой жизни. Мы были знакомы. – Хочешь довести дело до конца? – Какое дело? Он смеется. – Понятия не имею, о чем ты говоришь, – поясняю я, мой мозг лихорадочно работает. – Я хочу лишь разобраться, что случилось с моей подругой. – С твоей подругой? С той самой, которую ты убила? – Нет! – вырывается у меня. Мое сознание съеживается, пытается забиться в темный угол, но от воспоминаний уже никуда не скрыться. Перед глазами встает Дейзи, какой я ее видела в ролике. Она умоляет. «Помоги мне! Пожалуйста! Ты сказала, они меня не тронут!» И я при этом присутствую. С камерой в руках. Я переношусь туда, в прошлое. «Я не буду этого делать», – говорю я, но уверенности нет, потому что за спиной кто-то стоит, наблюдая за нами с Дейзи, и этот кто-то ждет, что я сделаю ей больно, что я ее убью. Мне отчаянно хочется обернуться, сказать ему, что я передумала и это безумие, он сошел с ума, мы должны отпустить ее, но я не могу. Это единственный способ получить то, что мне необходимо, единственный способ заставить дурноту отступить. Я слышу собственный всхлип. Не знаю, кто это – я, Алекс, сидящая сейчас в лодке, или Сэди из прошлой жизни. «Будешь», – раздается голос. И я снова оказываюсь там. Я кладу камеру на пол так, чтобы моя подруга находилась в кадре, и делаю к ней шаг. Слышится чей-то смех, и я вздрагиваю: я сижу в катере, и на меня надвигается Брайан, здесь и сейчас. Голова идет кругом от качки, от прошлого и настоящего, волнами накатывающих на меня и отступающих прочь. Я поднимаюсь, и катер кренится; в лицо тысячей ледяных игл летят соленые брызги. Я теряю равновесие, но в последний момент все-таки удерживаюсь на ногах. Это приводит меня в чувство. – Поосторожнее на воде, малышка. Малышка? Несмотря на саркастичный тон, это слово падает на мою кожу невесомой снежинкой, и через него, как через лазейку, я могу провалиться в прошлое. Я помню, раньше он меня так называл. Это он подарил мне камеру. Подарок для моей любимой девочки, так он сказал. Знала бы я, что именно он однажды потребует этим подарком снимать. В голове перещелкивает. Я вижу Дейзи, она стоит на коленях. Камера включена на запись. Но что случилось потом? Этот момент в моей памяти отсутствует; он утрачен, поверх него в следующие десять лет было записано что-то другое. Он выпрямляется в полный рост и идет ко мне. Катер снова кренится, и он смеется, когда я едва не лечу кувырком. Брайан. Это Брайан смеется сейчас – и смеялся тогда. Это Брайан сказал, что моя лучшая подруга должна умереть. – Ты! Это ты убил ее! Он все с той же улыбкой качает головой. – Теперь я вспомнила, я все вспомнила! Это ты ее убил! И заставил меня снимать это на видео! Его улыбка становится еще шире. – Нет, малышка. Это все ты. Кажется, я падаю и куда-то лечу. В лицо шрапнелью бьют соленые брызги, и мой разум скукоживается, мое тело уже истлело. От оставшегося равновесия теперь нет и следа. Все мое существо восстает против слов Брайана. «Нет! Я никого не убивала!» – кричит оно. Но в ту же самую секунду я понимаю, что это неправда. Ну что ж, поздравляю, насмехается надо мной внутренний голос. Хотела узнать правду – на, получи. Я хватаюсь за борт и смотрю вдаль поверх головы Брайана. Солнце уже взошло, но оно скрыто облаками. – Отвези меня обратно. – Чтобы ты всем рассказала, что произошло? Я пячусь, но дальше кормы не убежишь. Нога зацепляется за что-то – наверное, за бухту каната, – и я спотыкаюсь. – Осторожнее, – говорит он, но искренней тревоги в его голосе не слышно. Он подходит ближе и толкает меня, не сильно, но достаточно для того, чтобы я с размаху плюхнулась на борт катера. Брюки сзади немедленно пропитываются ледяной водой. – Мы же не хотим, чтобы ты вывалилась за борт. Какой трагический несчастный случай… Я вспоминаю подругу: