На другой день с самого утра началась церемония погребения павших оглала, ведь подвиги каждого воина должны были быть прославлены в длинной песне… Был уже полдень, когда вожди индейцев и охотники собрались на совет. Во время неожиданной катастрофы погибло много лошадей, а еще больше — разбежалось. Во всем отряде осталось всего двенадцать всадников. Прежде чем думать о возвращении, надо было позаботиться о приобретении лошадей. После того как была выкурена обычная трубка совета, Виннету сказал: — Брат мой Разящая Рука собрал вместе шошонов, апсароков, оглала и белых охотников. Чего он хочет? — Я не хочу ничего теперь, — сказал Разящая Рука, — но я хочу только, чтобы шошоны, апсароки и оглала не вырывали томагавк войны и, когда придет время, действовали бы вместе. — Так что, великому охотнику ничего не надо теперь от своих краснокожих братьев? — поинтересовался Токви-Тэй. — Ничего. Наступило минутное молчание. — Тогда, — начал Виннету, — ничто не удерживает нас вместе. — Правда, — сказал Разящая Рука. — Но прежде необходимо разыскать лошадей! — воскликнул Мартин. Индейцы неодобрительно посмотрели на молодого человека, вступившего без приглашения вождей в их разговор. — Не думает ли брат мой, что мы слепы и не видим этого? — заметил Токви-Тэй. Сконфуженный Мартин замолчал. — Что думает Разящая Рука? — продолжал Токви-Тэй. — Наших лошадей искать бесполезно, — отвечал охотник, — дождь смыл все следы. Индейцы наклонили головы в знак согласия. — Не лучше ли поискать табун? — продолжал Разящая Рука. — Как думают вожди? — Брат мой рассудил хорошо! — сказал Виннету. — Табун можно найти скоро, — подтвердил Белый Сокол. — Тогда не будем терять времени. Все, у кого есть лошади, отправятся вместе со мной. Остальные будут ждать нас здесь. Через полчаса после этого решения двенадцать всадников под предводительством Разящей Руки удалились в прерию. Мустанги, или дикие лошади, по очень долго державшемуся мнению, считались родоначальниками наших европейских лошадей. Однако за последнее время пришли к заключению, что европейская и американская порода развивались самостоятельно и что скорее европейская лошадь может считаться прародительницей мустанга. Мустанги в диком состоянии живут стадами. Это животное отличается замечательной выносливостью и быстротой. В прирученном состоянии мустанг отчасти теряет эти свойства, а потому догнать дикого мустанга на обыкновенной лошади, несущей еще на себе и всадника, представляется почти невозможным. Охота на мустангов поэтому требует особой осмотрительности, находчивости и ловкости. Для поимки мустангов употребляется лассо, которым индейцы и охотники прерий владеют с большим мастерством. Небольшой отряд Разящей Руки, углубившись в прерию, раскинулся широкой лентой так, что всадник от всадника находился на расстоянии более полумили. Эта цепь, захватывающая таким образом более шести миль, двигалась вперед в одном направлении. Прошло три часа, когда один из крайних всадников издал условный сигнал, показывающий, что им замечен табун диких лошадей. Через несколько минут охотники стянулись и собрались вместе. Местность была совершенно открытая, ровная, кое-где поросшая отдельными деревьями, и только вдали, почти на самом горизонте, возвышалась высокая, плоская, как бы выросшая из земли скала. Табун находился в милях четырех, и надо было обладать поразительной остротой зрения, свойственной индейцам и охотникам, чтобы рассмотреть его с этого расстояния. — Табун большой, — заметил Виннету. — Виннету думает, что нам не удастся захватить его цепью? — спросил Разящая Рука. — Мы можем воспользоваться Скалой Уединения! — произнес Виннету. Разящая Рука тотчас понял, на что намекал Виннету. Оставив на месте трех всадников, он с остальными двинулся в обход и через час езды был позади скалы, скрытой от глаз табуна. Между тем трое оставшихся охотников, выждав время, разделились и, образовав полукруг, стали подбираться к табуну так, чтобы, спугнув его, направить к скале. Лошади, с подветренной стороны, долгое время не замечали приближения людей. Когда же те с громкими криками устремились вперед, мустанги шарахнулись и, направляемые с разных сторон охотниками, бросились в сторону скалы, за которой скрывалась другая партия под начальством Разящей Руки. Как только мустанги поравнялись со скалой, охотники с лассо бросились им наперерез. Испуганные лошади, обгоняя друг друга, неслись по равнине, преследуемые охотниками. Главная задача охотников состояла в том, чтобы отбить от стада мустангов и переловить их поодиночке. За каждой отбитой от табуна лошадью гнались два охотника, из которых один мчался за ней, а второй старался заехать ей наперерез. Тщетно дикий конь старался скрыться от преследователей: куда бы он ни направлялся — всюду встречал охотника, и ловко пущенное лассо наконец обвивалось вокруг его шеи. Покрытый пеной, дрожащий, обессиленный и полузадушенный, он падал и становился пленником человека. Через три часа охоты было переловлено около тридцати лошадей. Теперь предстояла еще одна трудная задача — объездить диких животных и приручить их. Необыкновенная привычка охотников и индейцев к верховой езде делала эту задачу сравнительно легкой: на связанного мустанга накладывалась уздечка из волос, всадник вспрыгивал на спину лошади, путы с нее сбрасывались. Освобожденная лошадь, почувствовав на своей спине непривычную тяжесть, сначала прилагала всевозможные усилия, чтобы ее сбросить. Но всадник держался крепко; мустанг, чувствуя, что все его усилия бесполезны, закусывал удила и, обезумев от страха и злобы, бросался в бесконечную прерию. После трех-четырех часов бешеной скачки он уже не сопротивлялся человеку и вполне подчинялся его воле. Через день объезженные лошади были уже в лагере. Тогда на новую охоту выехало уже не двенадцать, а сорок человек, и уже через день весь отряд был снабжен великолепными лошадьми. Соединенный отряд шошонов, апсароков, сиу и белых охотников заключил свои совместные действия общей охотой на бизонов. После этой удачной охоты отряд разделился, и каждое из племен направилось к своей хижине. Белых охотников Разящая Рука удержал при себе. — Господа, — сказал он, — многие из нас скитаются по прерии, не имея определенной цели, подчиняясь лишь одному желанию — пользоваться раздольем пустыни. Но есть между нами и такие, которые ушли в пустыню не по своей воле — их отделили от людского общества несчастия, заставили удалиться в пустыню горе и человеческая несправедливость. Здесь, в жизни, полной тревог и лишений, они стремятся к тому, чтобы устроить свое счастье и, если возможно, возвратиться к людскому обществу, увидеть и облегчить участь дорогих для них людей… Разящая Рука остановился, видимо, охваченный тяжелыми воспоминаниями. Его слова произвели впечатление и на охотников; в их воображении встали картины давно забытой родины, лица близких людей. — У нас не принято в прерии, — сказал старик Бауман, — спрашивать людей о их прошлом, но, действительно, многие из нас пришли сюда в силу особых несчастий, оторвавших их от человеческого общества, к числу таких людей принадлежу и я. Но я уже состарился в прерии, мне нет охоты на склоне лет менять свои привычки, я задохнусь в городе. Но у меня есть сын… — Отец, — прервал его Мартин, — неужели ты думаешь, что я оставлю тебя? Я вырос в пустыне, сроднился с ней… — Я знаю это, — сказал Бауман, бросая на сына взгляд, полный любви, — но я не могу допустить, чтобы ты всю жизнь провел вдали от людей. Я мучаюсь тем, что не могу дать тебе возможности получить образование, познакомиться с жизнью человеческого общества. Ты должен побывать в городах, учиться, узнать жизнь, и тогда выбирай, что больше придется тебе по душе — возвращайся ко мне или же оставайся там… Не спорь со мною — это необходимо для моего спокойствия. Иначе я не закрою спокойно глаза, когда придет мой час… — Бауман замолчал. — Ваш отец говорит правду, — сказал Разящая Рука, — он не может принять на себя тяжелой ответственности, связанной с решением оставить вас навеки вдали от людей. Он прав, предоставляя вам самому решить этот вопрос. Но являться в город молодому юноше, не имеющему средств, значит сделаться жертвой борьбы за существование. Вам придется только мечтать об образовании, но не получить его, так как весь ваш труд и все ваши силы уйдут на добывание куска хлеба насущного — да и то будет хорошо, если вам удастся его добыть. Следовательно, прежде чем думать о возвращении в город, вам необходимо запастись этими средствами. Пока же, как я думаю, их у вас нет. При этих словах Разящая Рука вопросительно взглянул на Баумана. Старый охотник с грустью опустил голову. — Все мое богатство, — сказал он, — заключается в нескольких медвежьих и бобровых шкурах, да необходимых принадлежностях охоты и домашнего хозяйства. Мысль о том, что я ничего не могу дать своему сыну, мучает меня и лишает покоя. — Значит, я не ошибся, — заметил Разящая Рука, — думаю, что и кое-кто другой не прочь возвратиться в родные места, хотя бы для того, чтобы помочь близким людям. При этих словах Толстый Джемми и Длинный Дэви покраснели. — Но и для этого, — продолжал Разящая Рука, — тоже нужны средства — без них ничего нельзя сделать, нужны деньги… Виннету, все время внимательно слушавший разговор, первый раз в жизни, вероятно, выдал свое волнение. Он положил руку на плечо своего друга и сказал голосом, полным печали и тревоги: — Разве великий охотник хочет покинуть своего брата? Он хочет оставить пустыню, в которой живет Великий Дух, и идти к лживым людям… — Пусть не думает мой друг, — взволнованно отвечал охотник, — что я навсегда хочу его покинуть. Я возвращусь К нему, я люблю пустыню, где действительно человек бывает наедине с Великим Духом. Но я должен посетить места моей далекой, моей милой родины — там в ожидании меня томятся и страдают дорогие мне люди. Мой брат согласится со мной, когда он выслушает меня и узнает историю моей жизни. Я думаю, что и другие мои друзья не откажутся узнать, что привело меня в пустыню и почему я стремлюсь возможно скорее вернуться, хоть на время, на мою родину.