— Нашел у кого про порядок спросить! Я — вне закона. — Вон оно что… Те, которые вне закона, — плохие, верно? — Буйный Билл Хиккок убил двоих, прежде чем стал шерифом. Может, когда-нибудь я исправлюсь. А может, и нет. Дачесс подрулила чуть ближе. Заметила: футболка у него темная от пота — под мышками и на груди. К гаражной стенке крепилось баскетбольное кольцо; сетка отсутствовала. Дачесс задумалась: помнит Винсент Кинг, как мяч бросают? Вообще что-нибудь из прежней жизни помнит? — Из всего, что можно отнять, свобода — самое ценное? — спросила она и сама себе ответила: — Да, наверняка. Винсент стал спускаться. — У тебя шрам. Вон, на руке. Он покосился на свое предплечье. Ну шрам. Ну длинный. Он к нему привык. — И по всему телу шрамы, — продолжала Дачесс. — Тебя там били? — Ты очень похожа на мать. — Только внешне. Она чуть подала назад, подергала бантик в волосах. — Это для отвода глаз. Люди смотрят и думают: обычная девчонка. Дачесс стала кататься перед ним — взад-вперед, взад-вперед. Винсент взял отвертку и медленно приблизился. — Тормоз заедает, потому и педали туго ходят. Она не отвечала, только смотрела в упор. Винсент опустился на колени — осторожно, чтобы не прикоснуться к ее голой лодыжке. Проделал несколько манипуляций с тормозом, встал, отошел. Дачесс крутнула педали. И впрямь, теперь колесо вращалось куда легче. Луна скрылась. Винсент Кинг и запущенный его дом стояли будто на краю земли — за ними было только звездное небо. — Чтоб я тебя возле нашего дома больше не видела. Нам никто не нужен. — Как скажешь. — Не хотелось бы добавлять тебе шрамов. — Да, я тоже против. — Пацана, который твое окно разбил, зовут Нейт Дормен. — Полезная информация. Дачесс развернулась и не спеша покатила домой. На Айви-Ранч-роуд, у ее дома — она еще издали увидела — ворота были нараспашку. К ним зарулил автомобиль такой огромный, что по длине едва вписался в габариты дворика. Понятно: Дарка принесло. Дачесс прибавила скорости. Отчаянно крутила педали. Зачем, зачем только она уехала? Ворвалась во двор, спрыгнула с велика, рухнувшего прямо на траву. Она не пойдет через холл — проникнет в дом через кухню. Короткая перебежка, пот ручьем по спине. Крыльцо и задняя дверь, и телефонная трубка, ловко легшая в ладонь. И — смех из гостиной. Материнский смех. Невидимая для этих двоих, Дачесс наблюдала. Бутылка на журнальном столике — ее успели ополовинить. Букет красных цветов — такие продаются в Пенсаколе, в магазинчике при автозаправке. Ладно, пусть их. Дачесс выбралась во двор, обошла дом и через окно залезла в спальню. Удостоверилась, что дверь заперта изнутри. Сняла шорты, поцеловала брата в темечко, раздвинула занавески и устроилась в изножье Робиновой кровати. Пока в доме этот громила, она не позволит себе уснуть. 7 — Расскажи про девочку, — попросил Винсент. Они с Уоком сидели на задней скамье в церкви. В окно виднелся угол кладбища и дальше — океан. Стёкла были пыльные, и пейзаж тоже казался несвежим. Сначала сходили на могилку Сисси. Уок дал Винсенту побыть одному. Винсент принес цветы, преклонил колени, прочел надпись на могильном камне. Позы не менял целый час, пока не вернулся Уок, пока не положил ладонь ему на плечо. — У Дачесс детства нет, да толком и не было. Уок полагал, что осведомлен лучше остальных. — А Робин? — О нем заботится Дачесс. Делает то, что должна бы делать ее мать. — Про отца известно? Уок глядел на ряды скамей. Их красили в белый цвет, а каменный пол прикрыть забыли. Теперь он усеян мелкими каплями. Уок поднял взгляд, оценил высоту сводчатого потолка, детали арок. Церковь дышит красотой — недаром же ее постоянно фотографируют курортники, а по воскресеньям на скамьях нет свободных мест. — В обоих случаях — ничего серьезного. У Стар были отношения, свидания; в некий период она возвращалась домой только под утро — я видел. — Путь стыда. — Нет, стыда как раз не было. Ты ведь знаешь Стар — когда она чего стыдилась? — Не знаю я ее. Похоже, не знал и раньше. — Да ладно. Она прежняя девчонка. Та, что была твоей парой на выпускном — ну после девятого класса. — Я писал Хэлу. Ее отцу. — Он тебе отвечал? — Да. Минут десять прошло в молчании. Уок мучился вопросами, на которые не желал знать ответов. Отец Стар известен суровым нравом. В Монтане у него ранчо, многие акры земли. В Кейп-Хейвен не ездит — боль слишком сильна. Внучку и внука никогда не видел. — Сначала он посоветовал мне покончить самоубийством. Уок вперил взгляд в стену. Фреска: сонм святых, суд, прощение. — Я бы послушался, да он передумал. Решил, что смерть — это слишком легко. Прислал мне фотографию… — Винсент сглотнул. — Фотографию Сисси. Солнечный луч ощупью подобрался к кафедре, остро высветил грань. Уок закрыл глаза. — Ты в город уже выходил? — Это чужой город. — Освоишься. — Надо будет заглянуть к Дженнингсу. Купить краску. Вроде теперь Эрни владеет магазином? — Тебя это смущает? Я поговорю с ним. В ту ночь Эрни вместе со всеми участвовал в поисках. Был первым, кто заметил поднятую руку Уока. Первым, кто бросился к нему. При виде мертвой девочки Эрни попятился, согнулся пополам, и его вырвало. Со скамьи они поднялись одновременно. Вышли на воздух. Дорожка к обрыву заросла травой, памятники покосились. Внизу, в двухстах футах от Винсента и Уока, неистовствовал прибой. Превозмогая головокружение, Уок заговорил: — Я часто думаю про нашу четверку. Смотрю на местных ребят, на Дачесс и Робина — а вижу нас с тобой, Марту и Стар. Она знаешь что на днях сказала? Что на пятнадцать себя ощущает. Нам надо держаться вместе — мне, тебе и Стар. Может, мы всё вернем. Ну почти. Раньше было проще, раньше было… — Послушай, Уок. Тебе, я смотрю, много чего мерещится насчет прошлого; ты, наверное, навоображал всякого… Так вот: я теперь другой человек. — Почему ты после смерти матери отказывался от свиданий со мной? Винсент все глядел вниз, на скалы и пену. Будто не слышал. — Он мне писал. В смысле, Хэл. Каждый год. В день рождения Сисси. — Тебе не следовало… — Иногда письма были короткие. Типа, вот, ей бы сегодня исполнилось… Будто я без него не помню. А иногда — страниц по десять. Не одна брань, не думай. В нем — в старом Рэдли — что-то тоже менялось; он мне внушал, что делать, убеждал, чтобы я к людям не лез, не тянул за собой на дно.