– Зачем вы мне все это рассказываете, майор? Не можете обойтись без кровавых подробностей? – Эсэсовский подполковник натянуто осклабился. На усмешку эта гримаса совсем не походила. Держался эсэсовец неплохо, но все еще не понимал, что я для него приготовил. – Что вы, господин подполковник! Можно и без подробностей. Просто я хочу, чтобы вы понимали, что вас ждет в самом ближайшем будущем, и не обольщались. Как я заметил, вы предпочитаете пользоваться правой рукой, но, как и у всех людей, левая рука у вас тоже пока есть. Ноги вам еще пригодятся, чтобы дойти до ближайшего лагеря одного из отрядов польской армии Сопротивления, а вот руки вам могут оказаться уже не нужны. Подумайте об этом. Мне не нужна ваша подпись на договоре о продаже вашей никчемной души. Мне нужна та информация, которой вы располагаете. Только и всего. Да и душа, в том понимании, которое закладывают в него полоумные святоши, у нас с вами уже давно отсутствует. Покончить жизнь самоубийством вам никто не позволит – вас не собираются развязывать, водить в туалет, кормить, поить и давать спать. Никакого комфортного времяпрепровождения, пока вы не начнете выдавать полезную информацию. А по поводу «кровавых подробностей…», – я опять перешел на немецкий язык. – Вам ли говорить об этом? Может быть, мне напомнить вам о таких лагерях смерти, как «Аушвиц», «Заксенхаузен», «Дахау», «Майданек», «Треблинка», «Бухенвальд»? Рассказать, чем занимается в «Аушвице» «доктор Смерть»? Он же доктор Йозеф Менгеле с его экспериментами по сшиванию живых близнецов и с попытками изменить цвет глаз у заключенных. Напомнить вам, сколько тысяч заключенных в результате этих экспериментов полностью ослепли и были отправлены в газовые камеры и крематории? Или вам поведать о лагере «Дахау» и докторе Зигмунде Рашере с его опытами по переохлаждению и смене давления? Догадываетесь, на заключенных из каких стран ставятся эти безумные опыты? Вы хотите, чтобы я рассказал об этом русским десантникам? Вы понимаете, что они с вами после этого сделают? У вас есть сутки на размышления. Ровно через сутки вами займутся диверсанты из спецотряда НКВД. После этого нам с вами будет не о чем разговаривать, так как вы все расскажете большевикам и будете мне неинтересны. – На этом, собственно говоря, я и закончил свое общение с сильно озадаченным моими словами подполковником СС. Выйдя из комнаты и пройдя подобравшегося при моем появлении часового, я развалился на стоящей в соседней комнате широкой банкетке с резными дубовыми ножками и ненадолго отключился. Ситуация развивалась неоднозначно, и мне следовало немного подумать. Вся эта доброжелательная словесная шелуха, которую я вывалил на эсэсовца, помогла мне немного понять собеседника. Мне не нужны были его ответы, я следил за мимическими реакциями командира зондеркоманды. Невозможность сыграть при разговоре на контрастах немного напрягала меня. Вдвоем допрашивать эсэсовца было бы намного проще, но «Кубик» к подобным играм не готов, а из отряда я никого не знаю. Поэтому на первом допросе пришлось играть в доброжелательность. Следующий допрос будет жесткий, а дальше – как пойдет. Может быть, сбавлю обороты, а может, на куски эсэсовца порежу – как вести себя будет. Командира зондеркоманды я вытрясу до донышка в любом случае. В этом у меня не было никаких сомнений. При всех своих знаниях и кровавых умениях эсэсовцы не выглядели опытными бойцами. Я, общаясь с ними в бронетранспортере, немного прокачал их. Самым опасным из всей этой компании был адъютант оберштурмбаннфюрера Готвальда Поогена гауптштурмфюрер Фридрих Зомменинг, но это, скорее, оттого, что ранее он служил в другом подразделении. Что это было за подразделение, я пока не понял – в разговоре гауптштурмфюрер ловко перевел разговор на другую тему, но, судя по подчеркнуто почтительному поведению его подчиненных, авторитет у него был немаленький. Именно поэтому я, от греха подальше, заглушил его дополнительной светошумовой гранатой. После первой светошумовой гауптштурмфюрер отключился не полностью и уже тащил из-за спины автомат. Открытая бронезаслонка двери позволила мне это разглядеть. Проблем могло бы и не возникнуть, но рисковать я не стал. С эсэсовцами все было более-менее понятно, но одно обстоятельство меня сильно напрягало: у этой зондеркоманды не было цифрового и буквенного обозначения. Обычные зондеркоманды подчинены какой-либо айнзатцгруппе и имеют в ней своего «куратора», действуют в конкретном районе или концлагере и далеко от этого района не удаляются. В то же время Густав Пооген влегкую уезжает за двести километров от места своей дислокации и совершенно не напрягается. Причем решение о своем отъезде он принимает в крайне сжатые сроки и самостоятельно. То есть не ставя в известность свое руководство. Я не думаю, что командир зондеркоманды разбудил генерала СС ночью или ранним утром. При этом в документах этих эсэсовцев отмечено только то, что служат они в Варшавском гестапо, и ничего более. Ни должностей, ни наименования подразделения, ни номера отдела. Только фамилии, имена и звания. Очень необычная зондеркоманда. Очень. Как бы нам за нее не прилетело незапланированных, но от этого не менее неприятных звездянок. Александр Иванович Малышев мне тоже сильно удружил. Уж и не знаю, за какие прегрешения мне такие почести. На таком задании можно и накрыться со всем отрядом этих контуженных на всю голову фронтовых офицеров. Как это ни странно, но район, который мне необходимо было тщательно изучить, ничем особенным не выделялся. Ни во время боевых действий немцев с регулярной армией Польши в тридцать девятом году, ни во время оккупации Польши немцами, ни во время освобождения нашими войсками польской территории в этих нескольких воеводствах ничего особенного не происходило. В этих районах даже крупных концлагерей не было, но в сорок девятом году прошлого для меня века в старых шахтах, находящихся в Опольском воеводстве, совершенно случайно было обнаружено крупное захоронение. Более девяти тысяч человек было найдено всего в четырех полностью засыпанных и тщательно замаскированных штольнях. В самом низу и приблизительно до середины стволов шахт лежали в основном наши военнопленные, но вот от середины и в самом верху немцы уложили гражданских людей. Вперемешку с совершенно другими военнопленными. Эти военные были в остатках довоенной польской формы, а гражданские в очень дорогой цивильной одежде, и судя по деталям этой самой одежды, были они не поляками. Местные жители, по крайней мере, из погибших никого не опознали, и массовых исчезновений состоятельных граждан в Опольском и близлежащих воеводствах за всю войну зафиксировано не было. Сразу после войны на это захоронение никто особенного внимания не обратил – подобных братских могил после войны находили десятки. Около каждого концлагеря, где не было крематория, находились подобные импровизированные кладбища, но это захоронение выделялось своей необычностью – люди были уничтожены в практически безлюдном месте. Малышев предположил, что, вероятнее всего, эти гражданские были специалистами-строителями. Равно как и пленные польские жолнежи, которым пообещали свободу после окончания строительства. Но строителями чего? Нигде в округе и намека не было на строительство крупного военного или гражданского объекта. По заключению экспертов, общему состоянию тел расстрелянных и в первую очередь по уцелевшей одежде и обуви гражданских людей, последний расстрел произошел летом сорок четвертого, а вот наши пленные… С нашими солдатами все не было так однозначно. Пленных привозили и расстреливали небольшими группами в разные временные отрезки – в самом низу шахты попадались трупы в потрепанных шинелях и с намотанными на шеи и на ноги тряпками. То есть убитых, как это водится у хозяйственных немцев, перед уничтожением даже не раздевали. Кроме этого, сами шахты были не только засыпаны, но и тщательнейшим образом замаскированы так, что эти старые выработки не смогли найти даже старожилы. Впрочем, старожилов тоже пришлось разыскивать, так как оказалось, что в сороковом году немцы вывезли население четырех деревень, оградив небольшую запретную зону. Некоторая часть жителей была отправлена прямиком в «Освенцим», а большинство распределили по рабочим лагерям Германии. После войны небольшому количеству жителей удалось вернуться домой. В основном это были девушки и юноши в возрасте до двадцати пяти лет, а вот люди среднего возраста и старики, то есть те, кто помнил о местах расположения старых выработок, пропали все до единого. По экспертному заключению аналитиков Федеральной службы безопасности России, а перед этим экспертов Комитета государственной безопасности Советского Союза, на разных этапах неведомого никому строительства пленных отсортировывали, вывозили в район старых выработок и уничтожали. И делали это тайно даже от местной оккупационной администрации. Все это было достаточно странно. Необычным было и задание Малышева: найти месторасположение этого секретного объекта и при этом ни в коем случае не позволить немцам обнаружить мою группу. Единственной зацепкой, которой я достоверно располагал, был аэродром транспортной авиации большой грузоподъемности, подчиненный специальному штабу под командованием обергруппенфюрера СС Ганса Каммлера. Этот высокопоставленный эсэсовец руководил всеми разработками нового оружия, включая производство ракет ФАУ-1 и ФАУ-2, а также курировал все остальные особо секретные проекты фашистской Германии. При этом Ганс Каммлер являлся доверенным человеком Адольфа Гитлера и первым заместителем Генриха Гиммлера. Располагался аэродром недалеко от польского города Ополе и, казалось, был обыкновенной транзитной точкой для дозаправки самолетов. Точно такой же точкой, как и аэродром под Ригой, – слишком сильно совпадали детали его расположения и охраны аэродромов, но теперь мне это только казалось. Чересчур много вроде бы не связанных друг с другом деталей вывалил на меня генерал-майор Малышев, а он никогда и ничего не делает просто так. Байков Байков думал, что они сразу эсэсовцев допрашивать начнут, а капитан «Леший» действительно немцев хлебом кормить принялся, да плотно так и с сухими немецкими галетами. Все пятеро немцев жрали так, что у них за ушами трещало. Поначалу. И ведь «Леший» сам немцев кормил, потому что они были раздеты до исподнего и намертво привязаны к массивным дубовым стульям, взятым в гостиной хозяйского дома. В процессе кормления «Леший» немцев допрашивал, но как сказал бы «Багги»: без особенной энтуазизмы. Так, по мелочам: как зовут того или иного пленного, откуда он родом, как давно служит в СС, кто родители? Но спрашивал как-то вяло – ненастойчиво. Немцы не отвечали, а по большей части огрызались или скалились, но «Леший» только усмехался да продолжал немцев галетами потчевать, пока они отворачиваться от угощения не принялись. А минут через сорок или побольше чутка немцы начали просить пить, и тут «Леший» стал над ними издеваться. И как издеваться! Нальет воду из фляжки в металлическую кружку и маленькими глотками отпивает, а немцы на него как на икону пялятся. Все трое. И офицер их тоже. Раненного в предплечье и бедро эсэсовца майор к тому времени уже больше часа в одиночку допрашивал, а оберштурмбаннфюрер с самого начала один сидел, хотя его тоже так накормили. Потом «Леший» предложил немцам от него отдохнуть, а сам ужинать отправился, оставив пленных на часового. Вот тут-то и произошел тот разговор, что определил состав отряда, остающийся с майором «Рейнджером», а остаться захотели все бойцы без исключения. Ужинали все вместе, кроме часовых и майора «Рейнджера», и тут же «Зануда», это который старший лейтенант Аксенов, развернулся во всей красе и затянул свою песню о недостойности поведения советского офицера, имея в виду командира отряда. Немцы к тому времени уже голосили во весь голос свое «дринк» – пить просили, но капитан «Леший» давать воду эсэсовцам запретил отдельным приказом. – Знаешь, Аксенов, что я тебе скажу, – неожиданно перебив «Зануду» в середине фразы, произнес заместитель командира. Говорил капитан «Леший» негромко, но услышали его все, кто рядом находился. Многие и придвинулись поближе, чтобы ни слова не пропустить. – Не знаю, как ты воевал, может, и достойнейшим образом, но я с майором уже больше года. На его счету два разгромленных концлагеря с сотнями освобожденных пленных и три начальника концлагеря. Что он с этими эсэсовскими палачами сотворил, не за едой надо рассказывать, а лучше вообще не вспоминать. «Рейнджер» иногда мало чем от них отличается, но он и видел много больше нашего, и личный счет у него к этим, как он их называет, «истинным арийцам» как отсюда через всю нашу страну аж до самого Владивостока. Четыре начальника полиции. Один из них был сожжен живьем, а другого повесили на центральной площади захваченного немцами города, предварительно еще живому кисти рук отрубив. Так «Рейнджер» за своих погибших бойцов отомстил. Если бы мой друг с ним в том рейде не был, я в жизни бы не поверил, что такое возможно – как кровавой косой они по ночному городу прошлись. Подручные начальника полиции, убитые в собственных квартирах, часовые, патрули, стрелка на станции, машины в городе заминированные и начальник полиции на той самой виселице, на которой его бойцы погибшие висели. Один начальник городского отделения гестапо – сожжен живьем прямо в его собственном здании гестапо, а все его подчиненные там же перебиты. Правда, отделение было небольшое – на полтора десятка гестаповцев. Наша форма и документы как раз из того отделения. И, считай, уже четвертый оберштурмбаннфюрер СС. Это из тех, про кого я точно знаю, а были и еще – что «Рейнджер» в сорок первом и сорок втором годах вытворял, грифом «особо секретно» прикрыто. Все это помимо всей остальной сволочи – лейтенантов, капитанов и прочих эсэсовцев, карателей, полицаев и осведомителей гестапо. Причем один штурмбаннфюрер СС такие сведения сообщил, что Малышев из полковников в генералы шагнул, а наград за ту операцию бойцам «Рейнджера» отсыпали – вы столько одновременно всем отрядом не видели. Не скажу ничего за Малышева – воевать с генералом мне не довелось, хотя некоторое время рядом с ним я провел, но если ты, «Зануда», против майора еще хоть что-нибудь вякнешь, я тебя просто-напросто пристрелю. Без каких-либо предупреждений, разговоров и сомнений, а если кому чего не нравится – «Рейнджер» сказал, что вам делать. Валите из отряда на все четыре стороны, но оспорить его приказы даже не думайте. Майор здесь последняя инстанция и перед вашим награждением, и перед вашим трибуналом – как ваши учителя «Багги» с «Лето». Но как и «Багги» с «Лето» – «Рейнджер» за своих бойцов кого угодно на ноль помножит. Своими глазами это видел и сам в таком рейде участвовал, а чтобы вы все понимали, о чем идет речь, – «Багги», «Лето», Ким и «Хаски» в той операции у «Рейнджера» в подчинении были. С «Рейнджером» и личный представитель Верховного тогда только советовался, а приказать ничего не мог – майор всегда поступает так, как считает нужным. Никому из нас такое в голову никогда не придет, а «Рейнджеру», как он всегда говорит, фиолетово. На все и на всех, кроме тех, кто рядом с ним находится. Своих бойцов он всегда бережет больше своей жизни, но и требует со всех, как с самого себя. Поэтому сейчас до вас должна дойти одна простая вещь – если майор сказал: «пленным воды не давать», значит, приказ надо выполнить дословно. И вообще вы, похоже, до сих пор не понимаете, кого мы с ним живыми взяли, – так это я вам сейчас подробно объясню. Особая карательная дивизия отряда СС «Мертвая голова» отличается от всех остальных эсэсовских дивизий как формой, так и содержанием. По форме все просто – на петлицах вместо привычных эсэсовских двух молний у них череп и кости, а по содержанию… Эту дивизию никогда не отправляют на фронт, потому что ее подразделения охраняют различные лагеря смерти. Специальные концентрационные лагеря, в которых построены газовые камеры, в которые загоняют до двух тысяч человек одновременно, и особые печи-крематории для уничтожения трупов. У них у всех руки даже не по локоть, а по плечи в крови, и ты, Аксенов, этих тварей сейчас защищаешь. Байков! Аксенова от меня убери в дозор – не могу я больше на его морду правильную смотреть. «Рейнджер» всегда говорит, что в своих стрелять – последнее дело, но нервы у меня не железные. Так что сделай так, чтобы «Зануда» со мной больше не пересекался – иначе я за себя не ручаюсь. Сорвусь, и потяжелеют его правильные мозги на несколько грамм, а я потом жалеть буду. – «Леший» замолчал. Весь дальнейший обед прошел в гробовой тишине. Молчал и сам Байков. Слова капитана «Лешего» потрясли его до глубины души: лагеря смерти, газовые камеры, крематории. Во время учебы Байкову показывали специальный фильм о концлагерях, и это было действительно страшно даже на черно-белой пленке, а «Леший», похоже, то, о чем говорил, не только знал, но и собственными глазами все это видел. И майор «Рейнджер» тоже. Байков вдруг вспомнил слова генерал-майора Малышева: «лезть они будут во всякие дыры, а задания получают от меня лично» и как будто только сейчас увидел «Рейнджера» со стороны – высокого, коротко стриженного, седого командира с рваным шрамом на щеке и усталыми глазами все повидавшего в этой жизни человека. Черную гестаповскую форму «Рейнджер» сменил на такой же, как и у всех, маскхалат Ваффен СС и как будто слился с окружающими его бойцами. После обеда с «Лешим» ушли старший лейтенант Фирсов со своим напарником – младшим лейтенантом Костей Вильченко и лейтенант Алексей Пашкевич – белорус из-под Могилева, и эсэсовцам стало совсем невесело. Фирсов с Вильченко были коренными ленинградцами, а у Пашкевича каратели угнали в концлагерь всю семью. Даже самых маленьких детей. Он совсем недавно об этом узнал и уже несколько недель ходил сам не свой. Теперь эсэсовцев кормили насильно, жестко пресекая все попытки не жрать поданное угощение и между делом вваливая им тумаков по болевым точкам, почкам и печени. Майор «Рейнджер», не отвлекаясь от основного своего занятия, еще и полезную лекцию прочел всем желающим, показывая на «эсэсовских куклах» эффективность демонстрируемых им приемов. Никто из них и не знал, что иголки допрашиваемому можно засовывать не только под ногти. Майор ткнул немцу куда-то в локоть тонюсенькой иголочкой, а немец как заорет – и ну молотить языком. Вопросы задавать не успевали. По пути звездянок выхватил и старший лейтенант Аксенов – рожу ему разбили сильно, быстро и без особенных затей. Кто так свои кулаки об Аксенова размял, капитан Байков не вникал, ибо морду лица «Зануде» начистили за дело. Да и сам «Зануда» стал тихим и покладистым, как новобранец, засунув свой язык далеко за слегка шатающиеся зубы. Похоже, этот кто-то сам пообещал Аксенова «на ноль помножить», чтобы капитан «Леший» на подобную мелочь не отвлекался. Трусом политрук Аксенов никогда не был – воевал не хуже других и за Ленинград он свой орден «Красной Звезды» получил за дело, но до майора «Рейнджера» и капитана «Лешего» ему было как до звезд на небе. Это осознали все в отряде, и уходить от такого командира не захотел никто. Если только прикажет, но приказывать этого «Рейнджер» никому не стал, потому что через несколько часов эсэсовцы заговорили и рассказали такое, что у Байкова, да и не только у него, от ненависти затряслись руки. * * * – Байков! Что за глупость я от твоих бойцов только что услышал? Какое освобождение концлагеря? С головами совсем не дружите? – говорил «Рейнджер» спокойно, чуть устало и… немного иронично? Ни слова майора, ни его тон Байков понять не мог. Немцы такое рассказывают, что весь отряд всколыхнулся, а он сидит как ни в чем не бывало. Будто и не удивлен вообще. Как такое может быть, в голове Байкова само уложиться никак не могло. Фабрика смерти! Целые эшелоны в концлагерь приходят, и тут же всех в газовые камеры загоняют и в крематории сжигают. Всех: и детей, и матерей, и стариков. Байков видел фотографии фронтового концлагеря. И ров с расстрелянными видел. И в Ленинград их специально возили, на Пискаревское кладбище. Даже короткий фильм на политинформации о детях Ленинграда им всем показывали, но то, что эти эсэсовцы им рассказали, в голове укладываться совершенно отказывалось. Несколько поселков с бараками! Железнодорожные составы с пленниками. Крематории. Газовые камеры. И эти твари во всем этом участвовали! А майор вон спокойный сидит! Будто обо всем этом не в первый раз слышит. Как такое может быть?