– Вы частный детектив? – спрашивает кассирша, выбивая пальцем из пачки сигарету. – Нет. Я почесываю бороду; мне делается слишком жарко в этом маленьком магазинчике, ставшем вдруг тесным и душным. – Тогда зачем вы приехали сюда зимой и расспрашиваете о той женщине? Вы ее хахаль или приятель? Я трясу головой; в глазах мелькают вспышки, появляется резь – та самая, хорошо знакомая боль, что пытается увлечь меня в прошлое. Я подбираюсь к Мэгги все ближе. Я это чувствую! Губы кассирши вытягиваются в строгую линию; похоже, она заметила, что мне не по себе. Я поспешно отступаю от прилавка, не дожидаясь, когда она поинтересуется, в чем дело. – Спасибо, что уделили мне время, – сопровождаю я свою благодарность легким кивком. Рот женщины остается открытым, как пасть дикого зверя, ждущего корма. Она не сводит с меня взгляда, пока я ретируюсь к двери и выныриваю из магазина на улицу. Порыв холодного воздуха приносит мне странное облегчение. Снег и ветер остужают перегревшуюся плоть. Но в висках все еще стучит, а затылок ломит от острой потребности в кофе и сне и от свербящей уверенности: цель близка. Эта бензоколонка была последним местом, где Мэгги Сент-Джеймс видели перед исчезновением, и звон в ушах сигнализирует мне: я на верном пути. Снова сев в пикап, я прижимаю руку к виску. Мне не помешали бы сейчас горсть аспирина да мягкая постель, не пахнущая дешевой прачечной замшелого мотеля. А еще – тепло чего-то знакомого, чего-то, что уже позабыл. Быть может, старой жизни? Да, так и есть: я испытываю острую потребность в том, что давным-давно утратил. Потребность в нормальной, размеренной жизни без той адской, мучительной боли, что живет внутри меня и разъедает. Колеса пикапа прокручиваются на льду, дворники шаркают по лобовому стеклу, я выруливаю с парковки обратно на дорогу. В зеркале заднего вида отражается лицо кассирши, наблюдающей за мной сквозь стеклянную стену минимаркета; неоновый свет окрашивает его в неестественный голубоватый оттенок. А в моей голове мелькает вопрос: не это ли лицо видела и Мэгги Сент-Джеймс, отъезжая от заправки пять лет назад? Может такая же дрожь пробегала по ее спине? Мэгги понимала, что скоро исчезнет? Передние фары пикапа прорезают темноту лишь на несколько ярдов вперед, освещая обледеневшее дорожное полотно, похожее на чернеющую под безлунным небом реку, и отбрасывая желтоватые блики на согбенные под снегом деревья. Примерно час я еду по той же дороге, по которой следовала Мэгги, мимо хаотично рассеянных ветхих домишек. И за это время мне попалась всего одна машина, промчавшаяся в обратном направлении. Наконец за высокими, стоящими, как часовые, соснами и снежными валами на обочине проглядывает красный амбар. Вернее, то, что от него осталось. Кассирша с заправки была права – его левая стена полностью обвалилась, и куча сломанных досок, щепок и старых гвоздей теперь погребена под снегом. Но металлический флюгер все еще венчает острие крыши, а подвижные части постройки удерживаются на месте, скованные морозом или ржавчиной. Именно этот амбар я видел на сделанной полицейскими фотографии, которую мне показали родители Мэгги. Но на переднем плане того снимка был запечатлен и светло-зеленый четырехдверный «Вольво» новейшей модели – автомобиль их дочери. Она припарковалась на бровке дороги, покинула салон с водительского сиденья, забрала с собой сумочку и мобильник, а затем… исчезла. Притормозив, я съезжаю на обочину и останавливаюсь на том же самом месте, что и Мэгги. Она была здесь в середине лета, когда на деревьях зеленела здоровая и свежая листва, над головой бодряще и ослепительно сияло солнце, которое, должно быть, хорошо прогрело автомобиль. Наверное, Мэгги опустила стекла и вдохнула сладкий запах полевых цветов и кустиков толокнянки, выстилавших кювет. Возможно, она – еще сидя в машине – на мгновение прикрыла глаза, взвешивая свои возможности и варианты. И, быть может, даже прокрутила в памяти все то, что привело ее в это место: обрывки прошлого, фрагментарные события из жизни, которые воскрешаются в памяти и завладевают твоим вниманием лишь в такие – поворотные – моменты. Мэгги придумывала в голове историю под стать тем сказкам, что уже написала. Только теперь это была ее собственная история, с еще не сочиненной концовкой. Или с уже предугаданной? Перед моими глазами – горная дорога, резко заворачивающая влево, и одинокий домик. Единственный на несколько милей в округе, он стоит, спрятавшись за соснами; и лампочка на крыльце высвечивает серую входную дверь. Здесь живут мистер и миссис Александеры. В этом приземистом одноэтажном домишке они провели сорок три года – большую часть своей жизни – и были в нем, когда полицейские обнаружили автомобиль Мэгги. Дознаватели потратили много времени на допросы Александеров. Судя по полицейскому отчету, мистер Александер явно попал под подозрение следователей, которые даже перекопали весь задний двор в поисках улик: бедренной кости, сережки, любых доказательств того, что Мэгги нашла свою погибель именно здесь. По одной из версий полиции, машина Мэгги сломалась (хотя завелась она сразу, как только подъехал тягач для буксировки); в надежде на приют и помощь молодая женщина постучалась в дом Александеров. Но вместо этого мистер Александер затащил ее в свой гараж, запятнанный каплями крови. Правда, впоследствии выяснилось, что это кровь грызунов: мистер Александер обрывал страдания мышей, угодивших в мышеловку, увесистым молотком. Однако мнение полицейских не изменилось; для них он остался главным – и единственным – подозреваемым. В деле Сент-Джеймс не было множества зацепок, и местные следаки, истоптавшие этот участок дороги вдоль и поперек, никуда не продвинулись. Такие дела зачастую не раскрываются, повисают «глухарями». Чем больше времени проходит, тем меньше шансов их раскрыть. Без тела, без следов крови или признаков борьбы… Быть может, Мэгги Сент-Джеймс просто решила исчезнуть, как предположила кассирша с заправки. И преступления в этом действительно нет… Сунув руку в рюкзак на пассажирском сиденье, я достаю крошечный серебряный амулет. В ушах усиливается звон. Амулет выполнен в виде миниатюрной книги с узким корешком и тонкими металлическими страницами; по размеру он не больше ногтя на моем мизинце. Эту вещицу мне отдали родители Мэгги, объяснив, что дочь носила ее на цепочке, которую никогда не снимала. На цепочке было пять амулетов-подвесок – пять крошечных серебряных книжечек (по числу книг цикла «Лисий Хвост»). И на каждой подвеске был выгравирован номер. На той, что лежит в моей ладони, значится цифра 3. Этот амулет – единственный намек на возможную борьбу – полицейские нашли в нескольких футах от багажника «Вольво». Кто-то мог силой вытаскивать девушку из машины, а она сопротивлялась как могла – брыкалась, лягалась, царапалась. И во время драки подвеска слетела с цепочки и упала на гравий дорожной обочины. Но никаких улик в подтверждение этой версии найдено не было. Ни волос, ни сломанных ногтей, ни волокон ткани. Ничего… Амулет очень легкий, почти невесомый. Закрыв глаза, я сжимаю подвеску в руке, ощущаю ее острые уголки и представляю, как она, стиснутая четырьмя другими схожими амулетами, свешивалась с серебряной цепочки Мэгги – в ауре тепла, исходившего от ее груди. Воздух вокруг меня начинает вибрировать: уши закладывает, горло сдавливает. Еще миг – и я сижу в зеленом «Вольво» Мэгги, в точности так, как сидела она, и ленивый летний ветерок просачивается в открытое окно внутрь салона. Приемник включен; по радио транслируют старую кантри-песню в исполнении Уэйлона Дженнингса: «Она славная, добрая женщина. Полюбила мужчину, охочего до развлечений. И продолжает его любить, хотя и пребывает в недоумении – по причине его поведения». Музыка разносится из трескучих динамиков, вырывается из салона наружу в открытые окна; и с ней вместе из глубинных недр моего сознания на поверхность всплывает воспоминание. Только принадлежит оно не мне и походит на слайд-шоу из искаженных, деформированных образов-изображений со старой кинопленки, воспроизводимой барахлящим проектором. Открыв дверь пикапа, я ступаю на снег. И хотя меня окутывает холод, я ощущаю кожей теплое послеполуденное солнце, а под ботинками – жар, поднимающийся от раскаленного асфальта. Я чувствую то же, что и Мэгги. Прошло пять лет с тех пор, как она здесь была, но воспоминания оживляются и воссоздаются в моем мозгу так, словно в тот тихий день я стоял рядом с ней. Мы все – мертвые или живые – оставляем после себя следы: визуальные, тактильные, вибрационные. Где бы человек ни находился, за ним повсюду тянется не только энергетическая аура, но и его материальные эманации, трасосфера – помеченное пространство, которое сохраняет память о нем даже после смерти. Если знать, как различить эти знаки, можно проследить весь путь человека. Но, как и все прочие вещи, эти остаточные следы блекнут со временем, становятся менее ясными, менее четкими, менее ощущаемыми и в конечном итоге исчезают, замещенные следами других людей, прошедших тем же путем и пометивших его своими эманациями. Я способен видеть послеобраз человека и воспоминания, хранимые о нем предметами. Хрустнув костяшками заиндевевших на холоде пальцев, я сжимаю кулак. Стараюсь воскресить в маленьком амулете память о Мэгги, которая привела меня сюда. Пыль и яркое полуденное солнце заставляют прикрыть глаза. Воспоминания сотрясают все мое тело; я прохожу несколько шагов вперед – до того места, где Мэгги остановилась. На растущей поблизости сосне щебечет птица, перелетая с ветки на ветку и назад, к своему гнезду. Но когда я открываю глаза, птицы нет. Дерево все облеплено снегом. И никаких гнезд. Никаких высиживающих яйца соек и зябликов. Они все улетели зимовать на юг. Я перевожу взгляд с сосны на дорогу – мой пикап припаркован в снегу у самой обочины. Других автомобилей нет. И грузовиков, вывозящих бревна из леса, – тоже. Но летом здесь наверняка царило большее оживление. Какая-нибудь семья направлялась на уик-энд в горы – в турпоход по берегам одного из отдаленных озер; местные жители ехали в поселок, чтобы заправиться бензином и затовариться пивом. И тем не менее никто из тех людей не видел женщины, вылезающей из своего автомобиля. Или они ее видели, да только не говорят. Молчание может хранить сотни нерассказанных историй. Лампочка на крыльце Александеров мигает, расцвечивая блестками снег на перилах и старых ступенях. А сам дом будто бы намеренно врос в землю, изо всех сил пытаясь не разрушиться до основания. Я слышу дыхание Мэгги, биение ее сердца – она не испытывала ни страха, ни паники. Ее машина не сломалась вопреки версии, изложенной в полицейском отчете. Остановившись в стороне от дорожного полотна, Мэгги вытянула руки над головой – похоже, только для того, чтобы снять напряжение в ногах и убрать скованность в суставах после длительной езды. Прищурив от солнца глаза и сделав глубокий долгий вдох, она запрокинула лицо к небу. Мэгги хотела здесь оказаться! Она приехала сюда намеренно. Но к дому Александеров девушка не пошла. Возможно, она бросила на него мимолетный взгляд, как и я сейчас, а потом переключила все внимание на амбар, стараясь лучше его рассмотреть. Впрочем, амбар тоже не был ее целью, а только шагом к ней. Мэгги была на верном пути; она подступала к цели своего путешествия все ближе и ближе. Я повторяю ее путь; хранимая амулетом память о Мэгги увлекает меня обратно к ее машине. Подойдя снова к «Вольво», молодая женщина открыла багажник и под скрип металлических петель наклонилась, чтобы заглянуть внутрь. А потом вытащила из багажника рюкзак и запихнула в него две бутылки воды, толстовку с капюшоном и новую пару носков. В ее переднем кармане остались пачка клубничной жвачки, которую Мэгги купила в минимаркете, и мобильник. При каждом резком движении пять подвесок-амулетов на серебряной цепочке, обвивавшей ее шею, тихо позвякивали. Перекинув рюкзак за спину, Мэгги заперла автомобиль и забрала с собой ключи. Она планировала возвратиться, а не убегала отсюда прочь и навсегда. Мэгги думала, что вернется к машине. Вот трасосфера Мэгги отклоняется от «Вольво» в сторону на несколько шагов. Она идет по обочине, и, когда проводит рукой по волосам, подвеска за что-то цепляется. Возможно, лямки рюкзака задели серебряную цепочку; а может, Мэгги просто прикоснулась к ней пальцами. Как бы там ни было, но амулет срывается с цепочки и падает на гравий у ее ног. Мэгги не замечает и не слышит его падения, она продолжает идти дальше. Вовсе не борьба с напавшим стала причиной потери подвески: она просто слетела с цепочки. Я вижу, как послеобраз Мэгги движется по насыпи к амбару; ее поступь легкая и уверенная. Запасов у Мэгги было всего на один день. Ни спального мешка, ни палатки, ни продуктов, которые можно было бы приготовить в походных условиях, она с собой не взяла. Мэгги не собиралась исчезать. Либо рассчитывала найти и кров, и еду там, куда направлялась. Она ожидала от своего похода чего-то другого, но никак не того, что с ней случилось. * * * Чуть больше месяца назад я сидел в своем пикапе на стоянке для грузовиков у северной границы Монтаны. Я планировал попасть в Канаду и посмотреть, как далеко на север удастся проехать, прежде чем дороги закончатся и не останется ничего, кроме вечной мерзлоты и моря вечнозеленой растительности. В мои планы вмешался звонок мобильника. Надоедливый, досадный щебет. Чирик-чирик-чирик… Я редко отвечал тогда на звонки, да и телефон звонил нечасто. Уровень заряда батареи все время оставался низким: я подзаряжал ее ровно настолько, чтобы телефон не разрядился. На всякий пожарный. Вдруг у меня спустит колесо или захочется кому-то позвонить (хотя такого желания у меня не возникало никогда). Недолго думая, я все-таки взял телефон с приборной панели. Прочитал имя, высветившееся на экране: Бен Такаяма, мой сосед по комнате в общежитии колледжа. С этим парнем мы однажды распили бутылку марочного бурбона, а потом всю ночь рулили поочередно к «Рено» только для того, чтобы под утро заснуть в кузове его дряхлого пикапа, пропотеть под полуденным солнцем алкогольными парами, сочившимися изо всех наших пор, а ближе к вечеру проблеваться в кустах рядом с вожделенным казино, утопавшим в неоновом свете. Никто и глазом не повел в нашу сторону, даже охранники. Мы с Беном пережили немало глупых, безбашенных приключений. И большинство авантюр, в которые мы с ним пускались, заканчивались плохо: украденными бумажниками, утопленным в писсуарах (лицом вниз) чувством собственного достоинства, синяками, ссадинами и колото-резаными ранами на теле. Бен был одним из немногих людей, кого я продолжал называть и считать своим другом. И, пожалуй, единственным человеком, на чей звонок я готов был ответить в тот самый момент. Момент осознанной тоски по домашней еде и чему-то знакомому, привычному, хотя бы звонку Бена. – Тревис? – произнес он, едва я нажал на «Ответить». Но я только замер. Недвижно и безмолвно. Как долго я не разговаривал ни с кем из прошлой жизни? Сколько дней и недель провел в дороге, колеся по штатам, пересекая их границы, держа курс сначала на восток, а затем на север? Два месяца? Три? Я прокашлялся: – Привет. – Давненько ты ни с кем не выходил на связь. – Голос Бена прозвучал странно, обеспокоенно, необычно для него. Мне не понравилось возникшее следом за ним ощущение, словно Бен пытался заглянуть под покров, за которым я прятался. А потом он выдохнул, как будто понял, что я в его сочувствии не нуждался. Да, я ностальгировал по прошлому, каким оно было до того, как все полетело к чертям. По дешевому пиву и пятничным вечеринкам в нашей общежитской комнате, неудачным романам и болезненным расставаниям, по прогулянным занятиям и несданным экзаменам. Я скучал по тем дням так же, как скучают по своей студенческой поре многие люди. Это во время учебы ты не сознаешь, что проживаешь годы, о которых потом будешь всем рассказывать взахлеб. Годы, когда ты порой бывал на такой мели, что вынужден был воровать рулон туалетной бумаги в уборной дешевого кабака в двух кварталах от кампуса, где в «счастливый час», раз в неделю, можно было поживиться пивом и куском пирога всего за четыре бакса. Ты скучаешь по тем годам, но вернуться в прошлое не желал бы. А еще в те годы я стишком много пил, потому что алкоголь притуплял способности, которыми я обладал благодаря необычному дару. Пьяный или страдающий с жуткого похмелья, я мог прикасаться к предметам и ничего не испытывать. Никаких вспышек воспоминаний или захлестывающих разум образов прошлого. Когда мое сознание затуманивал алкоголь, я практически ничего не ощущал, поэтому я пил. И так — заливая свой дар вином – я продержался все годы учебы в колледже. Я и сейчас иногда выпиваю, чтобы избегать видений, которые мне не хочется наблюдать, и не будоражить память воспоминаниями, воскрешать которые совсем не хочется.. – Я тащусь от того, что ты решил уподобиться Джеку Керуаку и наплевать на социальные устои и нормы, пожить в дороге дикарем-бродягой, – снова заговорил Бен. – Но тебе все же следует проявляться время от времени. Я скосил взгляд на недоеденный картофель фри; масло уже просочилось сквозь тонкое донце картонного подноса на приборную панель. Я был голоден, но не смог осилить всю порцию из-за снова возникшей тошноты. – Признавайся, где ты. Может, я воспользуюсь длинным уик-эндом и присоединюсь к тебе, – выдал Бен искренне, с такой дрожью в голосе, словно жаждал вырваться из тисков нормальности своей идеальной, стерильной жизни, сбежать подальше от двоих детей, корги по кличке Скотч и жены, которая прилежно пекла по четвергам сладкие печенюшки в форме разных цветочков и сердечек. «Каждый треклятый четверг!» – воскликнул как-то Бен. Как будто и любил, и ненавидел это одновременно. Он тоже ностальгировал – по грязным гостиничным номерам и дерьмовой еде в придорожных забегаловках, по пропахшим табачным чадом барам и прокуренным телкам, которые почему-то всегда именовались одинаково и думали, что ты лучше, чем есть на самом деле. Бен хотел того, что имелось с лихвой у меня. Только в обычной – нормальной – жизни Бена было то, что отсутствовало в моей. Дом. Кров. Прибежище. Место, куда он мог прийти после долгого, нелегкого дня и ощутить себя в тепле, уюте и безопасности. Защищенным от всего, что таилось, подстерегало и угрожало ему за входной дверью. А у меня, в отличие от Бена, был только старый пикап, который хрипел и задыхался всякий раз, когда я пытался его завести, да лишь на четверть заправленный бак. Такие вот дела… Увы, не заслужил я безопасной и «нормальной» жизни. Такие вещи даруются хорошим, адекватным людям. А я не был ни хорошим, ни адекватным. Я стал воплощением деструктивности – разрушения, направленного на самого себя, – и упустил те моменты и шансы, когда еще мог что-либо изменить и исправить. – Тебе не захочется сюда приезжать, – ответил я Бену. – Поверь мне. Керуак бы не сидел на парковке в пикапе, не давился бы вчерашним фри и не размышлял над тем, как далеко удастся углубиться в Канаду прежде, чем иссякнут последние бабки, – мой голос прозвучал угрюмо и безрадостно, и эта безысходность мне не понравилась. – Ты прав, приятель, – хмыкнул Бен. – Керуак свой обед пропил бы. Быть может, в этом твоя проблема. – Возможно, – улыбнулся я. В телефоне повисло молчание; я даже расслышал дыхание Бена. А ведь он мне позвонил не просто так. Не для того чтобы проведать и убедиться, что я не помер. Он позвонил еще с какой-то целью! – У меня тут появилось кое-что. Тебя могло бы это заинтересовать. Сглотнув, я перевел глаза на закусочную для водил недалеко от парковки. Двое мужчин вошли в двойную дверь, и я успел разглядеть вытянутую барную стойку с металлическими табуретами по всей длине заведения и несколько кабинок под окнами с унылой зеленовато-оливковой обивкой. Большинство табуретов и столиков были заняты. Закусочная хорошо освещалась, призванная всю ночь потчевать водителей кофе, чтобы те не заснули за рулем, какой бы долгий путь ни ждал их впереди. – О чем ты? – спросил я Бена. – Да есть одно дельце. – Я больше этим не занимаюсь. – Знаю, – выдохнул в телефон Бен. – Но это может принести тебе пользу, позволит сконцентрироваться. Ага! Бен вовсе не думал, будто я прельстился жизнью Керуака. Он пытался заманить меня в прежнюю жизнь. Бен уже стал детективом. Отработав восемь лет рядовым копом, он наконец дождался повышения. Но теперь проводит большую часть времени за рабочим столом и ненавидит этот вынужденный сидячий образ жизни всей своей неугомонной, деятельной натурой. «Это медленная смерть», – признался мне Бен однажды. На протяжении нескольких лет он привлекал меня к расследованиям, направлял ко мне людей, потерявших надежду. И я уже понял, к чему клонился наш дальнейший разговор: Бен стал бы убеждать меня взяться за новое дело – об исчезновении еще одного человека. Похоже, он и вправду думал, что это могло меня воскресить. – Не проси, – буркнул я.