Новое понимание принципов работы звуковой терапии. Одним из самых важных достижений Рона Минсона была доработка теорий Альфреда Томатиса и развенчание популярного мифа о том, как работает звуковая терапия, особенно в вопросах, касающихся проблем с вниманием. Большинство неврологов считало внимание «высшей корковой функцией» в том смысле, что его обработка происходит в коре мозга. Уже давно было известно, что лобные доли, или «высшая» часть мозга, помогают людям определять цели, концентрироваться на выполнении задач и абстрактно мыслить; они необходимы для поддержания направленного внимания. Неврологи полагали, что дефицит внимания вызван проблемами в лобных долях. Эту предпосылку поддерживал тот факт, что по результатам МРТ люди с СДВГ имели менее развитые лобные доли по сравнению со сверстниками. Парадокс, который разрешил Рон Минсон, заключается в следующем. Звуковые сигналы при звуковой терапии не проходят непосредственно в лобные доли; они направляются в различные подкорковые области, которые участвуют в обработке входящей сенсорной информации. Тогда как же они могут улучшить внимание? Звуковая терапия корректирует расстройства внимания, стимулируя подкорковые области, отмеченные на рисунке. Подкорковые области, моделируемые звукотерапией при СДВ и СДВГ. Все подкорковые области, изображенные на рисунке, стимулируются звуковой терапией, особенно в сочетании с движением. Недавние томографические исследования показали, что люди с СДВГ имеют меньший объем мозжечка[339] (который занимается тонкой временной синхронизацией мыслей, движений и вестибулярного аппарата), чем группа нормы. Когда у человека с СДВГ начинается обострение, его мозжечок уменьшается в размере. Когда ему становится лучше, объем мозжечка увеличивается[340]. Дети с СДВ, которые не могут дождаться своей очереди или выпаливают ответы, как правило, имеют проблемы с синхронизацией своих действий. Слуховая терапия Томатиса и программа iLs оказывают мощное воздействие на мозжечок и связанную с ним вестибулярную систему. Добавление упражнений на равновесие в программе iLs дополнительно стимулирует мозжечок. При звуковой терапии музыка активирует передачу сигналов и укрепляет связь между областями мозга, связанными с позитивным подкреплением или вознаграждением (удовольствием, которое мы испытываем при выполнении той или иной задачи), и островковой долей, крошечной областью мозга, принимающей участие в поддержании пристального внимания. Это было доказано лишь в 2005 году неврологами Винодом Меноном и Дэниэлом Левитиным с помощью fMRI-сканирования[341]. Стимуляция вестибулярного аппарата с помощью музыки и движения посылает сигналы в другой подкорковый регион – базальные ядра, которые тоже являются частью системы поддержания внимания. Люди с СДВГ имеют базальные ядра меньшего размера[342], чем контрольная группа. Как правило, базальные ядра вносят вклад в концентрацию внимания, удерживая мозг от выполнения действий, не связанных с основной задачей[343]. Пристальное внимание к чему-либо требует способности подавлять искушение обратить внимание на что-то другое. Когда базальные ядра недостаточно активны, люди склонны действовать под влиянием сиюминутного влечения[344], что можно рассматривать как гиперактивность и легкую отвлекаемость. Существует прямая связь между ухом и сенсорными ветвями блуждающего нерва[345]. Звуковая терапия, как объясняют Минсон и Пойнтер, стимулирует ответвление блуждающего нерва, которое проводит сигналы к ушному каналу и к барабанной перепонке. Стивен Порджес доказал, что система блуждающего нерва имеет множество ветвей. Мы уже обсудили, как он активирует парасимпатическую нервную систему и успокаивает человека. Это особенно важно для детей с СДВГ и другими проблемами развития, потому что они часто бывают очень беспокойными и находятся в режиме «борись или беги». Но существует другой аспект этой системы, который Порджес называет умным блуждающим нервом; он позволяет человеку концентрировать внимание, общаться и поддерживать готовность к обучению. Стимуляция блуждающего нерва правильно подобранной звуковой стимуляцией может привести человека в спокойное и сосредоточенное состояние, знакомое многим людям, любящим музыку. Другая подкорковая область, стимулируемая музыкой, – это ретикулярная активирующая система (см. главу 3). Ретикулярная означает «сетевая» или «сетеподобная»; ее нейроны соединены друг с другом совсем короткими отростками, поэтому она похожа на сетку. Эта активирующая система расположена в стволе мозга. Она получает информацию от всех органов чувств и обрабатывает ее с целью определить, насколько активным, возбужденным и внимательным должен быть человек в данный момент. Когда утром раздается звонок будильника, он запускает активирующую систему, пробуждающую кору головного мозга. Активирующая система, запущенная на «полную мощность», разбудит любого недостаточно бодрого человека, в том числе людей с СДВ, которые часто находятся в сонном состоянии. Она дает коре головного мозга энергетический импульс, проходящий снизу вверх. Подкорковые области мозга первыми получают сигналы от уха. У людей с нарушенными подкорковыми функциями, которые не могут правильно обрабатывать входящие ощущения, слуховая кора не получает сильных и четких сигналов, необходимых для нормальной работы. Однако, по утверждению Минсона, они могут до некоторой степени компенсировать этот недостаток, если будут упорно работать над концентрацией внимания. (Раньше мы уже видели такое использование коры для выполнения подкорковых функций: Джон Пеппер использовал свои лобные доли для выполнения работы базальных ядер, когда занимался методикой осознанной ходьбы.) Проблема в том, что этот процесс отнимает много сил. Рон формулирует это следующим образом: «При плохой организации подкорковых функций вам приходится использовать все ресурсы коры мозга для выполнения этих функций за счет других отделов. Таким образом, стимулируя работу подкорковых областей, мы улучшаем организацию мозга снизу вверх». Это правильное соображение относится не только к людям с СДВ и СДВГ, но и ко многим детям, имеющим проблемы с обучением и страдающим нарушениями сенсорного восприятия, а также с расстройствами аутистического спектра. Болезнь, которой нет: расстройство обработки сенсорной информации. Тэмми, как я буду ее называть, исполнился всего лишь один месяц, когда она стала беспокойной и отказывалась брать грудь. В редких случаях когда она начинала сосать, то глотала с трудом, давилась и начинала задыхаться. Она постоянно плакала, никогда не засыпала после кормления, не могла задремать в течение дня, и ее было очень сложно успокоить. Она не набирала вес и не выносила, когда к ней прикасались. Педиатры пришли к выводу, что у нее кислотный рефлюкс; это означало, что когда Тэмми глотала пищу, то вместо прохождения через желудок в кишечник, она смешивалась с желудочной кислотой, а потом возвращалась в пищевод и вызывала кислотный ожог. Врачи назначили ей лекарства, но они не помогли; тогда ее госпитализировали и провели над ней множество инвазивных тестов. Трубку с крошечными ножницами на конце вставляли ей через рот в пищеварительный тракт; врач откусывал кусочки ее пищевода, желудка и тонкой кишки. Все тесты указывали на нормальное состояние. Тогда ей в нос вставили назогастральную пищевую трубку, ведущую в желудок, но трубка доставляла мучительные неудобства, и Тэмми регулярно вырывала ее. Гастроэнтеролог сказал ее матери: «Если она не сможет удерживать назогастральную трубку и продолжит отказываться от кормления из бутылочки, то единственным выходом останется хирургическая имплантация пищевой трубки в желудок через живот». Была назначена хирургическая операция. На самом деле Тэмми страдала расстройством обработки сенсорной информации и не имела проблем с желудочно-кишечным трактом. Такие дети слишком остро воспринимают ощущения, поступающие в мозг (аналогично тем, кто не может регулировать воспринимаемую громкость различных частот), и их мозг не может составить общую картину из разрозненной поступающей информации. Многие дети с пищеварительными расстройствами, включая желудочные колики, на самом деле испытывают проблемы обработки сенсорной информации, что делает их чрезвычайно придирчивыми в еде. Эти сенсорные проблемы замечательно описаны в новелле Эдгара Аллана По «Падение дома Ашеров», где рассказчик вспоминает, как Родерик Ашер описал свое состояние. «Он [Родерик] принялся многословно разъяснять мне природу своего недуга. Это – проклятие их семьи, сказал он, наследственная болезнь всех Ашеров… Проявляется эта болезнь во множестве противоестественных ощущений. Он подробно описывал их; иные заинтересовали меня и озадачили, хотя, возможно, тут действовали сами выражения и манера рассказчика. Он очень страдает от того, что все его чувства мучительно обострены; переносит только совершенно пресную пищу; одеваться может далеко не во всякие ткани; цветы угнетают его своим запахом; даже неяркий свет для него пытка; и лишь немногие звуки – звуки струнных инструментов – не внушают ему отвращения»[346]. Обратите внимание, что Родерик мог спокойно слушать некоторые особые звуки; мы еще вернемся к этому замечанию. Врачи поставили Тэмми неправильный диагноз отчасти потому, что при сенсорном расстройстве симптомы имеют субъективный характер, а младенцы не умеют говорить и не могут передать свои ощущения. Сенсорные проблемы проявляются как проблемы с питанием, так как питание – это не только прием пищи, но и получение сенсорной информации. Сначала ребенок видит грудь, которая кажется ему огромной, то есть происходит зрительное восприятие; потом он ощущает характерный запах материнского тела во время лактации; с помощью осязания он чувствует набухший сосок во рту и прикосновение груди к своей щеке; потом он ощущает текстуру молока, его сладковатый вкус, и наконец, тепло от движения молока по пищеводу. Младенец должен обрабатывать все эти ощущения одновременно, и его развивающийся мозг впервые выполняет эту сложную операцию! Когда таинственная жидкость изо рта попадает внутрь, ребенок испытывает чувство удовлетворения, сокращения желудочно-кишечного тракта и внезапные спазмы, когда образуются пузырьки газов, а затем облегчение, когда газы выходят наружу. Ребенок с расстройством обработки сенсорной информации испытывает все эти ощущения как оглушительную бомбардировку изнутри и снаружи. Как писала Джин Айрес в своем классическом описании проблем сенсорной интеграции в 1979 году, «вы можете думать об ощущениях как о «пище для мозга»; они предоставляют знание, необходимое для управления телом и разумом… Еда питает ваш организм, но для этого ее необходимо переварить… Без хорошей организации обработки поступающих «сырых» сигналов ощущения не могут быть переварены для питания мозга»[347]. Говоря языком Поля Модаля, плохо организованные фильтры сенсорного восприятия не могут нормально защищать нас от внешнего мира. Теперь представьте себе, что чувствует гиперчувствительный ребенок, который даже не может сосать материнскую грудь, когда его отправляют в больницу и подвергают множеству хирургических процедур, вторгаясь в его тело иглами и трубками. Гиперчувствительный ребенок с расстройством сенсорного восприятия, такой как Тэмми, подвергается большему количеству тестов, чем обычный ребенок с проблемами желудочно-кишечного тракта, поскольку его тесты неизменно дают отрицательный результат, что приводит к назначению дополнительных исследований. Что может быть еще более ужасным и травмирующим для такого чувствительного ребенка? Однако врачи Тэмми не думали об этом, поскольку, к сожалению, ее реальный диагноз не был включен в психиатрические или медицинские диагностические руководства. Тэмми было семь месяцев, когда она начала лечение в денверском центре STAR доктора Люси Миллер. Аббревиатура STAR означает «сенсорная терапия и исследования». Лечение под руководством Рона Минсона началось с двадцати сеансов звуковой терапии с использованием костной проводимости и традиционной терапии с использованием движения и ощущений, в том числе легких прикосновений к коже для тактильной стимуляции или легкого сжимания суставов для того, чтобы она могла лучше ощущать положение своих конечностей в пространстве. Три раза в неделю она слушала музыку по программе iLs, покачиваясь на маленьких качелях из лайкры. Специалисты надеялись, что такая сбалансированная «сенсорная диета» из контролируемого звука, движения и равновесия поможет Тэмми научиться интегрировать свои ощущения. Сенсорная интеграция, или согласование потоков поступающей сенсорной информации, происходит в верхнем двухолмии, группе нейронов в стволе мозга. Тэмми никогда не нравилось качаться на качелях, «но с наушниками на голове она расслаблялась, сидела и спокойно смотрела на вас, – говорит ее мать. – Она часто засыпала, что было поразительно, поскольку раньше она никогда не могла просто заснуть». «Через две с половиной недели мы увидели резкое улучшение», – говорит она. Тэмми стала есть чаще, и ее поведение в целом изменилось. Она начала регулировать свои побуждения и научилась самостоятельно успокаиваться. Теперь она учится в первом классе. «Сейчас она – совершенное чудо. Она дружелюбная, привлекательная, умная и умеет читать на уровне третьего класса. Улучшение было стремительным и оказалось долговечным. Тэмми спокойно употребляет в пищу разнообразные блюда, и их консистенция не доставляет никаких проблем. Ей удобно в собственном теле». Она не станет похожей на гиперчувствительного, нервного, отчужденного Родерика Ашера, которого описал Эдгар По. Насколько мне известно, она является самым маленьким пациентом в мире, прошедшим нейропластическую терапию. IV. Раскрытие тайны аббатства: как музыка поднимает настроение и бодрость духа. Остается еще один незавершенный сюжет – история об апатичных монахах из аббатства д’Ан-Калька, чья загадочная болезнь привела Альфреда Томатиса в монастырь в то время, когда восемнадцатилетний Поль Модаль искал там утешение. По прибытии Томатис обнаружил там семьдесят удрученных людей, которые, по его словам, «валялись в своих кельях, как посудные тряпки»[348]. Когда он обследовал их, то установил, что причина заключалась не во вспышке инфекции, а в событии из сферы теологии. Второй Ватиканский совет 1962–1965 годов учредил новые правила для церкви, реагируя на изменения, происходящие в мире в то время. Аббатство д’Ан-Калька только что возглавил рьяный молодой аббат, который, хотя Ватиканский совет не запрещал грегорианские песнопения, постановил, что монашеские песнопения от шести до восьми часов в день не служат никакой полезной цели, и прекратил их. За этим последовал коллективный нервный срыв. Монахи часто давали обет молчания; теперь, когда песнопения прекратились, они лишились возможности слышать простые человеческие голоса – как своих братьев, так и свой собственный. Они изголодались не по мясу, витаминам или сну, а по энергии звука. Томатис настоял на восстановлении традиции песнопений, но потом увидел, что некоторые монахи находятся в такой глубокой депрессии, что не могут петь. Поэтому в июне 1967 года он предложил им петь в «электронные уши» и слушать свой голос через фильтр, настроенный на выделение более высоких, энергетизирующих частот речи. Их сгорбленная осанка почти немедленно исправилась и стала более прямой. К ноябрю почти все пришли в норму, восстановили энергетические ресурсы и вернулись к обычному графику с долгими рабочими днями и несколькими часами сна по ночам. По словам Томатиса, бенедиктинцы «пели для того, чтобы «зарядить» себя, но не сознавали, что они делают»[349]. Известно, что во многих культурах речитативное песнопение используется для наполнения поющих энергией. Томатис сам пел, чтобы поддерживать бодрое состояние в течение дня. «Есть звуки, которые действуют так же хорошо, как две чашки кофе», – говорил он. Он был настолько энергичным, что мог высыпаться всего за четыре часа в сутки[350]. Если некоторые голоса энергетизируют и «заряжают» поющих и слушателей, делая их более бодрыми, то другие голоса «разряжают» и истощают энергию тех, кто издает звуки или слушает их. (Некоторые учителя, которые по другим параметрам оказываются хорошими преподавателями, говорят бубнящим голосом, который усыпляет учеников; они изнуряют окружающих своим голосом из-за собственных проблем со слухом.) Для того чтобы песнопение было эффективным, певец должен издавать звуки высокой частоты, стимулирующие улитку внутреннего уха, имеющую множество рецепторов для этих частот. Тибетские монахи распевают «Ом»; этот звук может показаться низким и глубоким, но на самом деле имеет много высоких обертонов, или гармоник, поэтому звучит так насыщенно. «Высокие частоты наполняют звук жизнью, – говорит Поль. – Вы можете иметь низкий голос, который звучит насыщенно, потому что он богат высокочастотными гармониками. Или же вы можете иметь высокий голос, но с узким диапазоном частот и бедный обертонами, который звучит непривлекательно. Любой может произнести низкое «Ом», но без высоких частот звук будет плоским». Монаху могут понадобиться десятилетия для совершенствования этого звука, который так наполнен гармониками (высокими частотами), что звучит как аккорд. Резонирующее пространство каменной кельи монастыря или средневековой церкви со сводчатым потолком усиливает высокие частоты голоса точно так же, как «электронное ухо». Грегорианские песнопения не только оказывают энергетизирующее действие; они эффективно успокаивают и расслабляют, поэтому Поль часто включает их пациентам в конце сеанса. Он использует немного модифицированную грегорианскую музыку, с быстрым чередованием преобладания высоких или низких частот, поэтому она также тренирует систему внутреннего уха. Но песнопение по-прежнему охватывает весь звуковой диапазон, что закрепляет его успокаивающий и стабилизирующий эффект. Ритм песнопения часто соответствует ритму дыхания спокойного, расслабленного человека и имеет мгновенный успокаивающий эффект, возможно, в результате обратной связи при захвате ритма. Захват ритма – это процесс, при котором две разных частоты воздействуют друг на друга до тех пор, пока не синхронизируются полностью (или почти полностью). Примерно так же мы можем наблюдать, как пересекающиеся волны влияют друг на друга[351]. МРТ-исследования показывают, что, когда мозг стимулируется музыкой, некоторые нейроны начинают срабатывать абсолютно синхронно с ней, воспроизводя своей активностью заданный ритм слышимых частот. Это происходит потому, что эволюция приспособила мозг к восприятию окружающего мира, а ухо служит преобразователем внешних сигналов. Преобразователи переводят энергию из одной формы в другую. К примеру, громкоговоритель переводит электрическую энергию в звуковые волны. Улитка внутреннего уха переводит структуры звуковых волн из внешнего мира в структуры электрических сигналов, пригодных для обработки головным мозгом. Хотя форма энергии меняется, информация, переносимая волновыми структурами, не теряется. Нейроны срабатывают в унисон с музыкой, а значит, музыка является способом изменения мозговых ритмов. Специалист по звуковой нейропластике, доктор Нина Краус из Северо-Западного университета вместе с коллегами из ее лаборатории записала характеристики звуковых волн серенады Моцарта. Затем они регистрировали электроэнцефалограмму человека во время прослушивания Моцарта[352]. (Электроэнцефалограмма – это запись суммарной электрической активности миллионов нейронов, регистрируемая на поверхности головы.) Потом они сопоставили эти записи. Поразительно, но звуковые волны серенады Моцарта и активируемые ею мозговые волны выглядели одинаково. Они даже установили, что мозговые волны в стволе мозга звучали так же, как музыка, которая их активировала![353] Нейроны можно синхронизировать разными неэлектрическими стимулами, включая световые и звуковые; эти эффекты можно пронаблюдать с помощью ЭЭГ. Многие виды сенсорной стимуляции могут резко менять частоту мозговых волн. К примеру, в случае гипервозбудимости, которая присутствует при некоторых случаях светочувствительной эпилепсии, стробоскопические вспышки (частотой около десяти раз в секунду) заставляют большое количество нейронов срабатывать синхронно с заданной частотой; это может привести человека к потере сознания с непроизвольными движениями конечностей. Музыка тоже может вызывать припадки[354]. Усвоение ритма проявляется так наглядно, что когда людей, подключенных к регистратору ЭЭГ, просят слушать ритм вальса[355] с частотой 2,4 такта в секунду, доминирующая частота энцефалограммы приравнивается к 2,4 такта в секунду. Неудивительно, что людям хочется двигаться в ритме звучащей мелодии; значительная часть мозга, включая моторную кору, синхронизируется с этим ритмом. Но такая синхронизация происходит и между людьми. Когда группа музыкантов собирается для совместного исполнения, доминирующие мозговые волны членов группы синхронизируются. В 2009 году психолог Ульман Линденбергер и его коллеги регистирровали ЭЭГ у девяти пар гитаристов, пока они вместе играли джаз[356]. В каждой паре наблюдалась синхронизация мозговой активности, не полная, но отчетливо выраженная на доминирующих частотах. Без сомнения, это физиологическая подоплека того, что музыканты называют «зажигать вместе». Но исследование также продемонстрировало, что синхронизация происходит не только между музыкантами. Разные области мозга каждого музыканта тоже синхронизировались друг с другом, так что мозг в целом настраивался на одну частоту. Не только музыканты играли вместе в ансамбле; скоординированные нейронные ансамбли в мозге каждого музыканта синхронизировались с нейронными ансамблями его товарищей. Многие расстройства мозга вызваны утратой ритмичности и хаотичным срабатыванием нейронных ансамблей, и в этих случаях музыкальная терапия может быть особенно полезна. Музыкальные ритмы предоставляют мозгу возможность вернуться к своему естественному ритму. Краус и другие доказали, что подкорковые области мозга, которым, как считалось раньше, пластичность несвойственна, весьма неплохо поддаются лечению методами нейронной пластичности[357]. Разные мозговые ритмы соответствуют разным состояниям психики. К примеру, когда человек спит, преобладающий ритм – то есть мозговые волны с самой высокой амплитудой на ЭЭГ – составляет от 1 до 3 колебаний в секунду (или от 1 до 3 Гц). Когда человек бодрствует и находится в спокойном, сосредоточенном состоянии, частота повышается примерно до 12–15 Гц. Когда он сосредоточен на решении проблемы, преобладает частота 15–18 Гц, а когда он при этом чем-то встревожен, она возрастает до 20 Гц. Как правило, ритмы работы нашего мозга определяются сочетанием множества факторов: внешней стимуляции, уровня возбуждения и осознанных намерений (скажем, настройка на решение задачи или отход ко сну). В мозге есть многочисленные «пейсмейкеры», или водители ритма, которые, как дирижеры, регулируют временные характеристики этих ритмов. Биологическая обратная связь (см. Приложение 3) позволяет человеку с рассинхронизированными мозговыми ритмами научиться управлять ими и вернуть их в нормальный режим работы. Поэтому она отлично подходит для реабилитации людей с расстройствами сна, внимания или с «зашумленным мозгом». Но это не звуковая терапия. Методика, сосредоточенная непосредственно на ритме, называется интерактивным метрономом, и я видел впечатляющие результаты ее применения. Мозг имеет собственные внутренние часы, или хронометр, который сбивается с ритма у некоторых детей. Внутренние часы у таких детей идут слишком быстро, и они слишком поспешно реагируют на сенсорные стимулы. Они перебивают других людей и выглядят импульсивными, раздражительными или невнимательными, но на самом деле их проблемы связаны с чувством времени. Другие дети могут показаться «замедленными» и апатичными в социальном и интеллектуальном смысле, но опять-таки, проблема заключается в том, что их внутренние часы идут слишком медленно. Наладка этих часов – тренировка умения слушать и реагировать на звуки – может преобразить жизнь таких детей. Они вдруг становятся более внимательными и оживленными. «Ухо – это батарейка для мозга» – так звучит один из афоризмов Томатиса, которым он пользовался для описания способности звука «заряжать» кору мозга. Он пытался объяснить, как это возможно, пользуясь научным словарем того времени, и в основном строил догадки. В модели, которую я предлагаю сейчас, нейронная стимуляция через прослушивание модифицированной музыки перезагружает ретикулярную активирующую систему, поэтому люди часто засыпают на первых этапах прослушивания, а потом становятся более энергичными. Но другая причина, по которой музыка может поднимать дух, как продемонстрировали Дэниэл Левитин и Винод Менон, состоит в том, что она активирует систему вознаграждения в головном мозге, которая увеличивает выработку дофамина, а он, в свою очередь, усиливает ощущение удовольствия и мотивацию. Как пишет Левитин, «что касается вознаграждения и подкрепления при прослушивании музыки… судя по всему, это достигается через повышение уровня дофамина… Современные нейропсихологические теории связывают позитивное настроение и удовольствие с повышением уровня дофамина, и это одна из причин, в силу которых многие новые антидепрессанты нацеливаются на дофаминэргическую систему. Несомненно, музыка является средством для улучшения настроения людей»[358]. Я предполагаю, что существует другая причина, благодаря которой звуковая стимуляция поддерживает бодрость духа людей с нарушениями работы мозга. Дело в том, что они часто страдают от асинхронного срабатывания нейронов в плохо связанных между собой областях мозга (что можно наблюдать при аутизме). Насколько я понимаю, асинхронно работающий мозг – это «шумный» мозг, подающий хаотичные сигналы и впустую растрачивающий энергию; это гиперактивный мозг, который быстро утомляется и изнуряет своего владельца. Музыка синхронизирует мозг через усвоение ритма и помогает нейронам срабатывать одновременно, так что работа мозга становится гораздо более эффективной. Альфред Томатис, который также серьезно занимался йогой, полагал, что хорошее умение слушать и говорить, а также бодрость духа тесно связаны с прямой осанкой. Когда люди чувствуют приток энергии, они обычно выпрямляются, расправляют плечи, выпячивают грудь и начинают глубже дышать. Мы наблюдаем то же самое и у животных: когда собака возбуждена, она выпрямляется, выглядит более оживленной и часто навостряет уши, чтобы лучше слышать. Общее стимулирующее влияние музыки на осанку можно наблюдать у детей с синдромом Дауна, которые рождаются с низким мышечным тонусом. Гипотонус вносит свой вклад в ухудшение осанки, затруднения речевой деятельности и непроизвольное слюноотделение. Тренируя гипотоничные мышцы среднего уха с помощью пассивного прослушивания, Поль Модаль помог многим детям с синдромом Дауна не только улучшить свое умение слушать, но также повысить мышечный тонус во всем теле, что улучшало их осанку и дыхание, позволяя насыщать кислородом ткани мозга. Непроизвольное слюноотделение уменьшается или прекращается, а речь улучшается. Все это приводит к тому, что они становятся более сосредоточенными, бдительными и собранными. Ким Бартель, специалист по лечению фетального алкогольного синдрома (повреждение мозга и задержка умственного развития у детей, вызванные злоупотреблением спиртными напитками со стороны матери во время беременности), пользуется записями модифицированной музыки, сделанными с опорой на опыт Томатиса. Его программа называется терапевтическим прослушиванием. Она помогла многим таким детям повысить уровень энергии, улучшить языковые навыки, память, внимательность и слуховую чувствительность. Еще одним примечательным случаем использования стимулирующих эффектов музыки была помощь Томатиса мальчику с удаленным левым полушарием мозга. Операция была проведена знаменитым нейрохирургом Уайлдером Пенфилдом для прекращения эпилептических припадков, угрожавших жизни ребенка. После операции мальчик с трудом мог говорить, а правая сторона его тела осталась парализованной. К Томатису он попал в возрасте тринадцати лет. Несмотря на годы речевой терапии, мальчик говорил очень медленно и с большими затруднениями, а его внимание было настолько неустойчивым, что для освоения школьной программы ему приходилось прикладывать огромные усилия. Томатис подключил мальчика к «электронному уху» и стимулировал звуком единственное имеющееся полушарие. «Через несколько недель после прослушивания[359], – написал Томатис, – активность правой стороны его тела заметно увеличилась. Восстановились тембр и ритм его речи. Теперь ребенок мог нормально общаться хорошо модулированным голосом, резко отличавшимся от тусклого и безжизненного голоса, которым он говорил в начале лечения… Наш пациент стал спокойным, открытым и жизнерадостным». Томатис считал, что звуковая терапия пробудила оставшееся полушарие мозга. Звук иногда может помогать людям с тяжелыми черепно-мозговыми травмами, страдающим от хронической усталости, обрести новую энергию и восстановить утраченные когнитивные способности. Двадцатидевятилетняя женщина, которую я буду называть Мирабеллой, ехала по склону горы в окрестностях Денвера. Когда она выезжала на развязку под эстакадой, у восемнадцатиколесного трейлера, спускавшегося на большой скорости, отказали тормоза. Он рухнул с моста и упал на ее автомобиль, нанеся водителю серьезную черепно-мозговую травму. Она стала инвалидом и потеряла работу; она перепробовала все традиционные методы и лекарственные препараты, но по-прежнему страдала от когнитивных расстройств и гиперчувствительности. Она больше не могла читать, имела ужасную память, мучилась головными болями, депрессией и хронической усталостью. «Невролог сказал мне, что первые три месяца моего восстановления будут критической фазой, и после этого уже не будет никакого существенного улучшения», – говорит Мирабелла. Четыре года прошли без какого-либо прогресса, а потом она случайно услышала лекцию Рона Минсона. В этой лекции он рассказывал, что симптомы пациентов с травмами мозга отчасти похожи на симптомы детей с задержками развития: и те, и другие испытывают нехватку энергии и сна, неустойчивость внимания, имеют сенсорные и когнитивные проблемы. В первый месяц упражнений по программе iLs Мирабелла спала большую часть продолжительности сеансов. Но уже через месяц ее энергетические ресурсы и когнитивные навыки восстановились. Она смогла поступить в университет, повысить свою научную квалификацию и пройти по конкурсу на очень престижную программу языковой и речевой патологии. Неизбежно возникает вопрос: «Почему Моцарт?» Некоторые клиницисты пользуются произведениями других композиторов и другими видами музыки. Но большинство последователей Томатиса хранят верность Моцарту, особенно его скрипичным композициям, так как этот инструмент имеет самый богатый диапазон высоких частот и может воспроизводить длительные, легкие для восприятия звуки. Томатис предпочитал ранние произведения Моцарта, более простые по структуре и больше подходящие для детей. «Сначала Альфред пользовался не только Моцартом, – говорит Поль. – Он использовал композиции Паганини, Вивальди, Телемана и Гайдна. Но мало-помалу, путем естественного отбора, мы оставили только Моцарта. Казалось, что музыка Моцарта оказывает благоприятное воздействие на каждого человека и имеет одновременно стимулирующий и энергетизирующий, но также расслабляющий и успокаивающий эффект. Для меня это значит, что она превосходно регулирует мозговые функции. Моцарт в большей степени, чем любой другой композитор, прокладывает путь к исцелению, настраивает нервную систему и «инструктирует» мозг – дает ему ритмы, мелодии, движение и ощущение потока, необходимые для приобретения и развития речевых навыков. Сам Моцарт начал исполнять музыку в очень юном возрасте и к пяти годам уже сочинял удивительно сложные композиции. Он так рано запечатлел музыкальный язык в своем мозге, что ритм его родного немецкого языка не оказал заметного влияния на его музыку. Она не несет сильного отпечатка какого-либо языка в той степени, как музыка Равеля имеет хорошо различимый французский оттенок, а музыка Вивальди – итальянский оттенок. Это музыка, которая выходит за пределы культурных или лингвистических ритмов». «Моцарт, – продолжает Поль, – это лучший материал, предшествующий речи, который мы смогли найти. Он не имеет никакого отношения к задаче сделать детей более умными, как думают некоторые люди. Зато он оказывает неоценимую помощь в развитии просодии – мелодической части языка – и его эмоциональной составляющей. Поэтому Моцарт может так успешно заменять материнский голос! Материнский голос делает то же самое, но он более персонализирован. С другой стороны, Моцарт универсален; как показывают исследования по музыкальной этнографии, он подходит для людей любой расы и возраста из всех социальных слоев»[360].