Однажды вечером, когда Марина и Жора были еще практически трезвы, за столом завязался разговор, и Мышка, вспомнив свою медсестринскую практику, рассказала случай про пивную бутылку и указательный палец. Эта, в общем-то, «бородатая» история, неоднократно уже растиражированная известными и не очень юмористами, с завидной регулярностью повторялась пьяными в разных городах. И надо же было Машке именно об этом рассказать… разумеется, Жорка решил проверить это на собственном опыте. Чем закончилось, объяснять не нужно – палец певца надежно застрял в горлышке бутылки под оглушительный хохот Марины. – …мать твою! – расстроенно протянул Жорка, разглядывая конструкцию из бутылки и пальца. – И что теперь делать? – В больницу ехать, – мрачно констатировал Хохол. – Да ну на фиг! Щас, гляди… – И не успел никто среагировать, как Жора со всей силы бабахнул бутылку о край стола. Стекло разлетелось, попутно глубоко порезав певцу палец и ладонь. Кровь полилась, как на скотобойне – у пьяного человека она сворачивается куда медленнее. Это еще хорошо, что совершенно трезвая Машка крови не боялась и навыками оказания первой помощи владела прекрасно. Вдвоем с Хохлом они перевязали незадачливого экспериментатора, который, кстати, мгновенно протрезвел, и Машка печально уронила: – Это еще хорошо, что я про лампочку не вспомнила. – Про какую лампочку? – морщась от боли, переспросил Жора, но Хохол, выразительно показав Машке кулак, предупредил: – Только открой рот – получишь. Лампочку я уже не переживу. Они хохотали над этим случаем еще долго, а Мышка, видя выступления Жоры по телевизору, всякий раз вспоминала его растерянное лицо и бутылку на указательном пальце. – Да-а, – протянул Хохол, слегка взбудораженный воспоминанием о забавном моменте. – Скажи, Машка – хорошее было время, правда? Хоть и крови было много, и тревоги постоянной. Но Маринка моя была, понимаешь? Моя! Мышка снова насторожилась – уже не первый раз за сегодняшний день Женька заводил этот разговор, и это было подозрительно. Что-то произошло между ним и Коваль, что-то такое, что заставило Хохла проделать такой путь до Сибири. Она спрыгнула со своего «насеста» на разделочном столе и подошла вплотную к опустившему голову Женьке. Коснувшись его волос, Маша прошептала: – Жень… ну, что происходит, а? Я же вижу – у тебя внутри все болит. Скажи мне, ведь знаешь – от меня никуда не уйдет, и Маринка не узнает. Ну, нельзя же так себя сжирать… Хохол прерывисто вздохнул, взял Машкину руку и прижал к лицу. Ему очень хотелось поделиться с Мышкой своей болью, но где-то внутри сидело опасение – а что, если эта информация окажется небезопасной для ее обладателей? Кто знает, как повернется жизнь дальше? Вдруг все, что он скажет, в какой-то момент начнет работать против Мышки? Ведь даже сейчас, по прошествии стольких лет, все, что связано с Коваль, продолжало быть опасным. Но, с другой стороны, у Хохла больше не было человека, с которым можно поделиться и быть уверенным в том, что поймут и не осудят. Мышка умела абстрагироваться от своей дружбы с Мариной и трезво оценить ее поступки, и зачастую это вызывало у Коваль если не гнев, то чувство обиды. Машка не умела принимать ее сторону безоговорочно, всегда видела, в каком моменте Марина повела себя неправильно или сказала не то, что нужно. Хохол же всегда мог рассчитывать на понимание, если только сам при этом не наворотил лишнего. – Понимаешь, Марья… Она в последнее время совсем с катушек поехала. Пьет, гуляет ночами напролет, где и с кем – не говорит. Пацан переживает, нервный стал, дерганый – слова не скажи. А ей – хрен по деревне, является под утро, но иной раз трезвая совсем, прикинь? «Где была?» – «Пошел на фиг, не твое дело». Ну что мне – бить ее? Пробовал – не работает. А у меня потом такой осадок – как навоза нажрался. Это как раз Мышка понимала. Попытки Хохла воздействовать на жену физически никогда не заканчивались успехом, скорее наоборот. Коваль вытирала кровь с разбитых губ, окатывала мужа ледяным взглядом, от которого тот испытывал желание забиться под диван, и уходила. В доме воцарялась тишина, и длилось это ровно столько, сколько Хохол был в состоянии выдержать. Недолго, в общем. Он чувствовал свою вину, свою ничтожность от того, что поднял руку на женщину, мчался за цветами, устраивал примирительные ужины и свидания – словом, как мог, зализывал и заглаживал вину. Коваль же и в голову не приходило обидеться или разозлиться – она слишком хорошо знала человека, с которым жила, и знала, как и куда надавить, чтобы превратить агрессивного волка в виляющую хвостом болонку. Женька злился, но всякий раз покорно исполнял свою роль в давно отрежиссированном и многократно обкатанном спектакле. Через время все повторялось снова, потом еще и еще… – Вот ты неглупая баба, Машка, – закуривая очередную сигарету, проговорил Хохол. – Ну, скажи – ей чего не хватает? Что такое я еще должен сделать, чтобы она хоть раз восприняла меня всерьез, а? Чтобы без этого своего снисхождения вечного, без оглядки на то, что у нее там было с Малышом? Никогда не думал, что покойник будет так лезть в мою жизнь, в нашу жизнь! – Женя… – Погоди, не перебивай! Накипело – взорвусь… Вот ты мне объясни – я разве что плохое ей когда сделал? Разве я ее не любил, не жалел, не берег? – И в этом месте Мышка вдруг отчетливо поняла – он говорит в прошедшем времени. В прошедшем – как будто все закончилось. – Я ведь на все для нее готов, на все – только скажи. Да и говорить-то не всегда надо. И разве я так уж много прошу взамен? Ведь самую малость же – чуть-чуть тепла и понимания. Мужику-то много и не надо – только уверенности в том, что он нужен. Хохол замолчал, а Мышка подумала, что если такой уверенности нет изначально, то уже вряд ли когда-то она появится. Любовь и уважение нельзя выпросить, выбить – их можно только вызвать сразу, в какой-то один момент, или уже никогда не вызвать. Хохол ошибался насчет отношения Коваль к себе – она любила его, дорожила им, но не в той мере, в какой, наверное, это ему виделось в идеале. Но Мышка отчетливо понимала и то, что Марина вообще другая, она неспособна быть просто женщиной, женой, матерью, она никогда не умела этого. И то, что было между ней и Хохлом сейчас, как раз и являлось тем максимумом, на который она была вообще способна, если не больше. Но почему-то в рассказе Хохла не хватало какой-то детали – Маша почувствовала это, потому что не верила в то, о чем Женька рассказал, что это происходило постоянно и вряд ли могло являться причиной его отъезда. Но не хочет говорить – не тянуть же клещами… – Женька, я так устала – с ног валюсь, – призналась Маша вслух. – Может, отдыхать будем, а? – Ты ложись. А мне-то еще рано – разница во времени ого-го какая, все равно не усну. Маша побросала в раковину чашки, протерла стол и пошла к себе, подхватив под мышку ноутбук, а Хохол, щелкнув кнопкой чайника и сыпнув в кружку заварки из пачки, снова взялся за сигарету. Мысли о Марине никак не хотели покидать его голову, он уже клял себя за несдержанность и за то, что вспылил и уехал, даже не сказав, куда. Но изнутри поднималась обида – он прекрасно знал, что обрывать телефон, разыскивая его, Коваль ни за что не станет. Лондон Она действительно не искала его. И не чувствовала своей вины за то, что происходило. В конце концов, она не пятнадцатилетняя неразумная девочка, чтобы не иметь возможности самостоятельно решать, как и что делать. Когда Хохол, столкнувшись на улице с Николаем, заголосил о необходимости переезда в другую страну, Марина конкретно и жестко высказала свою позицию – никуда они не поедут. Лишать ребенка хорошего образования? Возможности достойно и нормально жить? Срывать его с привычного места, отрывать от друзей и тащить бог весть куда? Только потому, что паранойя Хохла достигла критической точки? Нет. Этого никогда не будет. Хохол вспылил и уже размахнулся, чтобы ударить ее, но вдруг наткнулся на холодный взгляд голубых глаз, в котором отчетливо прочитал, что может забить ее тут до смерти, но «по его» не будет. Кулак врезался в стену над ухом Коваль, раскрошив штукатурку, но Марина не повела и бровью. – А ты лучше разбегись – и лбом. Так нагляднее будет, – бросила она насмешливо, развернулась на каблуках и, оттолкнув его легонько, ушла к себе. Она давно решила для себя – все, хватит. Больше никаких резких телодвижений вроде спонтанных переездов, что бы ни случилось. Да, появление Николая внесло легкую сумятицу – но и только. Марина ни на секунду не сомневалась в том, что племянник не узнает ее, даже столкнувшись нос к носу. Ее внешность уже давно и весьма кардинально отличалась от той, что была прежде. Сделав Хохлу подарок в день свадьбы в виде удлиненных и выкрашенных в черный цвет волос, она рассталась с ними в тот же день, как вернулась в Бристоль. Короткая платиновая стрижка и зеленые линзы – все это стало верными спутниками, если Марина собиралась выйти на улицу. Постепенно она приучила себя как можно реже носить черное или хотя бы «разбавлять» образ чем-то цветным. Единственной проблемой оставалась трость, но с этим, увы, справиться оказалось не под силу даже железной Наковальне. В моменты ремиссии она могла какое-то время обходиться без подпорки, но это требовало почти нечеловеческих усилий, и Марина в конце концов махнула рукой – трость, так трость. Хуже было другое… В последнее время вдруг активизировался дорогой родственник Гришка, и вот это беспокоило Марину куда сильнее перспективы быть узнанной племянником. Началось все с истории с маленьким Грегом, когда Бес, не посчитавшись с родственными узами, связывавшими его с мальчиком, пошел на шантаж, угрожая рассказать ему о его истинном происхождении. Тогда выручил Женька. Верный Хохол, считавший Егора-Грегори своим сыном, не мог позволить, чтобы кто-то причинил ребенку страдания. Совсем недавно мальчик сделал открытие о том, что Женька ему не отец, и Марине стоило огромных трудов сохранить хрупкое равновесие в семье. Сейчас настал момент Женьке отплатить ей тем же. Успев выхватить мальчика из рук шантажиста, присланного Бесом, заработавший сердечный приступ Хохол категорически запретил Марине говорить Егору хоть слово о том, что она ему – не родная мать. Коваль в тот момент уже приняла решение открыть сыну правду, но Женька, с трудом сжав слабыми пальцами ее запястье, еле слышно потребовал не делать этого. – Он еще совсем пацан… дай ему подрасти. Он может не выдержать сейчас… только-только оправился от одной новости, от моего ареста… да и сегодня… Послушай меня, котенок, не говори – не время сейчас… Она впервые в жизни прислушалась и передумала. Этот поступок еще долго удивлял саму Марину – как, почему она не сказала сыну, раз уж решилась? Что такого сумел внушить ей Хохол, что заставило ее передумать и отступить? Но, так или иначе, пока Грег не знал ничего, и это заставляло Марину все время быть начеку. …Нестерпимо ныло все лицо, чесалась кожа под повязкой, и Марина, переменив положение в больничной кровати, взяла с тумбочки маленькую фотографию сына. Егорка все сильнее становился похож на отца, и это очень радовало Коваль, боявшуюся найти в лице сына что-то от его настоящей матери. Но нет – те же губы, тот же нос, те же глаза, что у Малыша. Его сын, его плоть и кровь – пусть и рожденный другой женщиной. Марина любила его как родного с первой секунды, едва взяла на руки. Проклятый Бес – ну, почему она должна постоянно оглядываться? Сколько еще он будет возникать в их жизни и оставлять грязные отпечатки? Марина не стыдилась своего прошлого, считая, что просто сумела стать выше обстоятельств и выживать так, как предлагали конкретные условия в конкретный момент. Да, пришлось побарахтаться в крови и грязи, но когда выбор стоял – она или ее, – не приходилось особенно разбираться в моральной стороне вопроса, нужно было просто выжить. И рядом всегда был Женька… Сейчас его не было, и место его нахождения Марину не очень интересовало. С годами она не стала мягче, а характер не изменился в сторону «облегчения», и Хохол тоже это знал. И накатанная схема отношений, в которых он никогда не чувствовал себя мужчиной, работала безотказно, и он никак не мог разорвать этот круг, всегда снова и снова вставая на те же рельсы. Может, потому-то Марина и не волновалась по поводу его внезапного исчезновения, потому что знала – рано или поздно он вернется с видом побитой собаки, ляжет у ее ног и будет из кожи вон лезть, чтобы заслужить прощение. Как знала и то, что неизбежно простит его. Невозможно выбросить столько лет жизни, проведенных вместе, невозможно расстаться с человеком, не раз спасавшим ее жизнь, и чью жизнь не раз спасала она сама. Это уже даже не любовь – это какая-то совсем иная связь, на совершенно другом уровне. Это – как взаимное проникновение, когда один пророс в другого, и невозможно разделить эту укоренившуюся и давшую новые ростки систему. И в глубине души Марина часто соглашалась со словами Хохла о том, что «с ней невозможно, а без нее – вообще труба» – потому что сама чувствовала то же самое. Но как обезопасить себя и сына от новых посягательств Беса? Вот что занимало ее куда сильнее, чем ссора с Хохлом. Собственно, новое лицо нужно ей как раз для этого… Сибирь «Определенно, с Машкой что-то происходит, – думал Хохол, совершая свою утреннюю пробежку в сторону небольшого лесочка, расположенного в пяти минутах быстрого бега от Машиного двора. – Странная она какая-то, дерганая, будто боится чего-то. И ведь не скажет ни за что». Вот уже три дня, как он жил в квартире Марининой подруги, и с каждым днем в нем крепла уверенность в том, что с Машей что-то не то и что это «не то» никак не связано с ее болезнью. Украдкой обследовав небольшую соломенную корзинку, в которой Марья хранила лекарства, употребляемые каждый день в определенной последовательности, он обнаружил несколько упаковок антидепрессантов, которые когда-то раньше назначали Марине. – Странно, – пробормотал он, крутя в руках коробочку. – С чего бы это ей увлечься таким? Вроде как не выглядит особенно депрессивной-то. Женька отлично знал признаки Машкиной депрессии, она пребывала в этом состоянии несколько раз, когда прилетала к ним, но сейчас ничего подобного заметно не было. Тогда к чему препараты? И куда она уходит каждый день? И почему возвращается с таким опрокинутым лицом? Странно это все… Идея хотя бы раз проследить за Машкой приходила ему в голову, но Хохол плохо знал город, а потому справедливо опасался, что не сможет вовремя скрыться с Машкиных глаз и этим настроит ее против себя. Но неприятное чувство близкой опасности не покидало его, и Женька просто не мог позволить себе сидеть и пассивно наблюдать за тем, как что-то произойдет с Марьей. И поэтому он решился… Назавтра он выбрал момент, когда Маша начала собираться, и тоже взялся за джинсы и свитер. – А ты куда? – удивленно спросила она. – Пройдусь, – коротко бросил Женька, но дотошная Машка вцепилась в него не хуже Коваль: – Куда пройдешься? Ты города не знаешь совсем. – Ну, я же как-то в Бристоле живу, языка не зная почти, а уж тут-то как-нибудь объяснюсь, – спокойно ответил он, продолжая собираться. Маша пожала плечами и ушла, оставив ему связку запасных ключей. Хохол проследил из кухонного окна, в какую сторону она направилась, наскоро накинул куртку и ботинки и помчался следом. Тонкая фигура в черном пальто маячила впереди метрах в ста, Женька осторожно шел следом, стараясь держаться ближе к стенам домов или к людям, шедшим перед ним. Он напряженно думал о том, что делать, если вдруг Маша обернется – с его ростом и габаритами спрятаться за ближайшим голым деревом удастся вряд ли. Но она не оглядывалась, шла по какому-то намеченному маршруту, и он следовал за ней. Через двадцать минут они оказались перед желтым кирпичным зданием, и Мышка вошла внутрь, а Хохол, приблизившись, прочитал надпись на вывеске. Это был дворец культуры, и Женька мрачно сплюнул – Машка шла всего-навсего на работу. Но от его внимательного взгляда не ускользнуло то, как она чуть замешкалась на крыльце, уже взявшись за ручку двери, и коротко глянула на автомобильную парковку, расположенную метрах в пятидесяти от здания. Там стояли старенькие «Жигули» – семерка со значком такси на крыше, две «Хонды» и золотистый джип – «Тойота-харриер». Женька мог поклясться, что видел, как Маша вздрогнула всем телом и почти рывком открыла дверь, словно старалась поскорее скрыться, спрятаться в здании. Но вот какая из машин так привлекла ее внимание и – больше того – испугала? Хохол укрылся от пронизывающего ветра в закутке между крыльцом и входной дверью, закурил, внимательно рассматривая машины и раздумывая, что делать дальше. Внезапно из джипа вышел молодой мужчина в короткой дубленой куртке и синих джинсах и быстрым шагом направился к зданию. Что-то внутри у Женьки тихо пискнуло – вот она, опасность, смотри внимательно. Рассмотреть мужчину не получилось – он пролетел мимо слишком быстро, словно куда-то опаздывал, и Женька успел только заметить чуть седые на висках волосы и резкий профиль. От мужчины пахло чем-то острым, знакомым и почему-то вызывавшим ощущение угрозы. Хохол хотел было проследовать за ним, но потом решил остаться – все равно пройти мимо незнакомцу не удастся, а уж когда он выйдет, Женька решит, как поступать дальше. На всякий случай он отметил, что в «Жигулях»-такси водитель сидит на месте, и, если что, можно будет воспользоваться его услугами. Ждать пришлось довольно долго, Хохол чувствовал, как начали подмерзать ноги – все-таки февраль, Сибирь. Он топтался на месте, куря сигарету за сигаретой, и напряженно ждал чего-то. Но вот дверь распахнулась от удара, и незнакомец быстрым шагом проследовал к машине, не обратив на Хохла никакого внимания. Зато тот прекрасно разобрал процеженную сквозь зубы фразу «Ну, сучка, ты у меня попрыгаешь еще!», которую мужчина выдал, как раз поравнявшись с Женькой. «Ух ты, какой грозный… Это мы еще посмотрим, кто и как попрыгает», – подумал он, направляясь к такси. – Шеф, свободен? – наклонившись и постучав в окошко, спросил Хохол, и таксист согласно кивнул: – Садись. – Мне во-он за тем джипом – сможешь? – Хохол взгромоздился на сиденье и показал на выворачивающий с парковки «харриер». – Да запросто – если он шибко не погонит, – заверил пожилой суховатый старичок-водитель, заводя машину. – Да у вас тут где гнать-то? – искренне изумился Женька, прекрасно знавший дорогу до Машкиного дома – она была узкой, двухполосной и почти всегда сильно загруженной машинами, а водитель джипа как раз на нее и выворачивал. – Ну, знаешь, дураков-то полно, – ухмыльнулся старичок, следуя за «харриером» через две машины. – А этот, похоже, псих – слыхал, как тормозами взвизгнул, когда разворачивался? Наберут машин дорогих, тьфу! Хохол ухмыльнулся – родная классовая ненависть к тем, кто заработал больше тебя. – Ты, батя, меньше критикуй – быстрее ехай, – проговорил он, напряженно следя глазами за удаляющимся джипом. – Потеряем же клиента. – А ты не бойся, сынок, – в тон ему отбрил водитель. – Тут шибко ехать некуда – либо в больницу, либо в жилмассив на гору. Вот туда он и поливает, если я правильно понял. Джип действительно несся в гору, миновав поворот на больницу, в которой раньше работала Марья. Старичок-водитель больше ничего не говорил, но дистанцию держал исправно, а когда джип завернул в один из дворов, объехал с другой стороны и припарковался так, что Хохол прекрасно увидел, как водитель джипа сдает задом, пытаясь вклиниться на маленькую парковку между двумя машинами. – Спасибо, батя. – Женька вынул из кармана пятисотку и протянул водителю. – Сдачи нет, – буркнул тот, но Хохлу уже не терпелось избавиться от ставшего ненужным свидетеля, а потому он только махнул рукой и вышел из машины. Таксист рванул с места так, словно боялся, что пассажир передумает. Женька же, закурив, наблюдал за маневрами водителя джипа. Тому наконец удалось припарковаться, и, выйдя из машины, он направился к подъезду стоявшей напротив парковки пятиэтажки. Хохол медленно двинулся следом, надеясь, что на подъездной двери нет домофона. Ему повезло, дверь была обычная, деревянная. Тихо открыв ее, Женька вошел в полутемный подъезд и замер, прислушиваясь к шагам на лестнице. На цыпочках он поднимался следом и на нижней площадке четвертого этажа замер, отпрянув к стене, – подняв глаза, заметил незнакомца, отпиравшего ключом дверь. «Отлично, братан, теперь я кое-что о тебе знаю», – подумал Хохол, дожидаясь, пока дверь захлопнется. Он поднялся на этаж, внимательно осмотрел замок и подумал, что сюда без проблем можно подобрать отмычку – такой замок он в состоянии открыть даже маникюрной пилочкой. «Надо будет пару дней попасти эту квартирку и этого красавчика. Посмотреть, чем дышит и живет. Может, это мне поможет как-то». Решив, что на сегодня хватит, Хохол вышел из подъезда и направился в сторону проезжей части – ловить такси и ехать домой, пока не вернулась Машка.